На самом деле дождь не похож на слезы. Дождь - это всего лишь дождь. Слезы бывают от грусти или на радостях. Слезы печали, или слезы счастья. Слезы отчаяния и обиды, слезы от хохота или умиления. А дождь – всегда просто дождь. Его стремительным каплям все равно, что творится в душах людей, укрытых плащами, зонтами, шляпами или просто поднятой над головой сумкой. Им, каплям, важно лишь одно: свободное падение. Скорость и стремительность, ибо их жизнь коротка. С небес на землю, от конденсации до столкновения с асфальтом и перехода в очередную стадию: влиться в лужу или бесцельно растечься по мостовой и исчезнуть. Капле неважно, о чем думает человек, стоящий за окном – она летит к стеклу, словно бабочка на огонек свечи, и точно так же гибнет, расшибаясь и стекая ручейком к подоконнику. Всего лишь очередным ручейком, из тех, что отражаются в ее глазах.
***
Обхватив плечи руками, она неподвижно стояла перед окном. Дождь все сильней и сильней пытался достучаться до нее, дотянуться до каминного пламени, приглушенным мягким светом озаряющего комнату. И до спящего на широкой кровати мужчины. Ее мужчины. Вика посмотрела назад, через плечо. Он спокойно спал, лежа на спине, крепкая грудь вздымалась в такт мерному дыханию. Ей вдруг вспомнилось, как она своим женским, но сильным кулаком била по этой груди, пытаясь заставить дышать его легкие, остановившиеся от ударного шока после выстрела из травматического пистолета. И как однажды хлестала его по щекам, сгорая одновременно и от злости, вызванной его поступком, и от желания обхватить его, прильнуть всем телом, впиться губами в его губы… А через несколько дней снова била его по лицу, но теперь уже дрожащими от ужаса руками - в ту ночь, когда в его квартире она, спасая ему жизнь, стреляла в человека в плаще, чуть не вколовшего ему полную смертельную дозу яда. Вспомнилось, как тыкала непослушными пальцами в сенсорную панель его смартфона, набирая номер «неотложки» и неотрывно глядя на его застывшее лицо. Не сразу - потом, позже ей удалось осознать, какой холодящий душу ужас охватил ее в тот момент, когда врач «Скорой» внезапно произнес отрывистым голосом: «Остановка… Давай разряд, живо. Давай!». Уже потом она поняла, что чувствовала, когда стояла перед раскрытыми дверями реанимобиля – вспомнив, как молчала. Молчала и всей кожей ощущала молчание ребят, стоявших рядом: одно сочувственное и жалостливое (Женька Аверьянов, кто же еще – друг и коллега, не способный строить долгие козни, и принявший его просто и быстро, как человека, как друга, как собрата по профессии). Другое – полное смешанных чувств, ненависти, злости, и одновременно жалости и бесполезности самого себя… Данила, не умеющий отпустить, не желающий понять, ревнующий и страдающий – но в тот момент он был не только оскорбленным в чувствах бывшим парнем. Стоя рядом с ней у раскрытых дверей "Скорой", он прежде всего был опером, поигрывающим желваками при виде коллеги, на которого совершено покушение – и думающим лишь об одном: «Одного из нас. Одного из НАС. Ну, сука, мы тебя найдем… Ментов убивать нельзя. И я тебе это уж так доходчиво объясню, когда мы тебя... Очень доходчиво. Так объясню, что накрепко запомнишь, на всю твою поганую жизнь…». Она вспомнила, как смотрела, не отрывая взгляда, на его грудь, вскинувшуюся под мощным электроразрядом. Как переводила взгляд на монитор, видя лишь ровную линию, и понимая – он уходит. Уходит куда-то далеко, не оборачиваясь, без сожалений…туда, где ему будет легче и где душа перестанет кровить, а сердце – терзаться от безысходности давнего горя. Электроды вновь прижимались к его телу, подбрасывая его мощными ударами, затем сменялись длинными сильными пальцами молодого врача, порывистыми, но точными движениями умело делающего непрямой массаж, и снова электроды… А он все уходил, и Вика, застыв у машины, ощущала, как она умирает раз за разом. С каждым электроимпульсом, с каждым нажатием умелых пальцев, с каждым «Еще разряд!». Снова и снова. И когда ее мятущаяся от отчаяния, рвущаяся к нему душа уже готова была перейти последнюю грань и превратиться в выжженную навсегда пустыню – короткое «би-ип» вернуло ее к жизни. То самое «би-ип», одновременно с которым снова забилось не только его, но и ее сердце. Когда это случилось? Она не раз задавала себе вопрос: когда сердце дало понять, что бьется чаще лишь в его присутствии? Ответить было сложно. Да и кто смог бы? Это извечный вопрос, ни один ученый не смог, и никогда не сможет вычислить этот миг. Но если уж измерять событиями – ответ ей был известен. В день, когда она искала его, и нашла на кладбище. Накануне, после операции по «ловле на живца», он с маху высказал первое, что пришло в голову – и неважно, что был неправ. Важно, что в его глазах так все и выглядело. А как еще он мог воспринять происходящее? Любой посчитал бы так же: коллеги подсуетились исключительно по причине нежелания терять карьеру из-за смерти сына богатого папашки. Ее даже слегка передернуло, как только она вспомнила выражение его лица, глаз и раздраженное «Да за погоны ты волновалась! Я б сдох – они бы слетели. Вот и все…». Но на следующий день, там, на кладбище, под дождем, она сидела рядом с ним перед плитой из роскошного черного мрамора с фотографией потрясающе красивой женщины. Сидела и ждала, пока он молча смотрел на фото матери. И даже не удивилась, услышав дрогнувший голос с нотками усталости: Ты прости за вчерашнее…я не так тебя понял. Знаешь, просто вакуум какой-то. Пустота внутри. Захотелось, чтобы кто-то был рядом. В тот момент она и ощутила это впервые. В первый раз. Почувствовала боль в его голосе – ноющую, многолетнюю, зудящую, терзающую его, не дающую покоя, грызущую и царапающую изнутри. В тот миг она и ощутила это непреодолимое желание бросить зонт, обнять его, не обращая внимания на промокшую рубашку, крепко прижать к себе и не отпускать больше. Обнять и защитить его, выгнать своими объятиями жуткую безысходность, пронизывающую каждое его слово, изгнать ее навсегда, укрыть его от страданий и гладить по непослушному ежику волос, тихо шепча на ухо что-нибудь сокровенное... В комнате было тепло, но воспоминания вызвали у нее легкую дрожь. Поведя плечами, скрытыми лишь его рубашкой, небрежно наброшенной поверх обнаженного тела, Вика плотней запахнулась в шерстяной плед. Дождь лил не переставая, капли превращались в изломанные линии ручейков, и воспоминания снова окутали ее. Второй раз? Да, был и второй. Когда Данила, помявшись, все же признался, что деньги на операцию ее сестре нашел не он. Сидя в такси и нервно дергая ремень сумочки, она пыталась убедить себя, что едет к Игорю с одной целью: потребовать больше не лезть в ее жизнь таким скрытным способом… Но при этом прекрасно понимала, что едет по другой причине. И понимала, что то, что он сделал, сделано им не ради привлечения ее внимания. Да и зачем? Пиариться благородством ради девушки? Сыну самого Соколовского ради секса с приглянувшейся девушкой не нужен настолько дешевый пиар, в его распоряжении все первые красавицы мегаполиса, готовые без всяких прелюдий выпрыгнуть из дорогого платья и броситься в его постель. И все же сомнения оставались. Тогда она еще не знала, что он, в очередной раз разругавшись с отцом, напрочь отказался от содержания за его счет, швырнув ему под ноги банковскую карту с такой суммой, которую она на своей должности смогла бы заработать разве что лет через двести пятьдесят, и то без выходных и отпусков. Не знала, но о чем-то смутно догадывалась – ведь не стал бы он менять свою желтую четырехколесную красавицу на то подержанное корыто, на котором приехал утром на службу. Будь у него прежние финансовые возможности – нашел бы что поприличней. А потом выяснилось, что он отдал ВСЕ деньги. Оставил лишь малую часть, да и то не сразу – небольшая сумма из стоимости машины, которую новый хозяин пообещал привезти ему чуть позже. Королёву же он отдал все, что было. До последнего. Не задумываясь, не сожалея, без колебаний. И когда она выскочила из такси перед домом, в котором он жил, и рванула к подъезду – она уже чувствовала, что идет скорее для того, чтобы увидеть его и прижаться всем телом. Прижаться так, чтобы он не увидел слез благодарности. Ведь если мужчина видит, как женщина плачет из-за того, что он спас жизнь близкому для нее человеку – мужчине становится чертовски неловко. А нормальная женщина не допустит, чтобы мужчина ощущал эту неловкость. Но сразу не получилось. Черт бы побрал эту нашу женскую душу, которую даже мы сами понять толком не можем – мысленно выругалась Вика. Стоило лететь через город, чтобы просто сказать «спасибо» дрожащим голосом, мяться под звук работающей кофеварки, переступать с ноги на ногу – а затем броситься к нему на шею? А когда он, поначалу опешивший, ответит на поцелуй – оторваться от него, пытаясь снова выстроить некую дистанцию, да еще и залепить пощечину. И не одну. И зачем-то начать бросаться упреками и обвинениями, заявлять, что не взяла бы денег, если б знала сразу, что деньги нашел он… Господи, да взяла бы! Взяла бы, конечно. Не только потому, что жизнь младшенькой зависела от этого, но и потому, что ОН принес эти чертовы деньги. ОН нашел их. ОН спас жизнь сестре. Взяла бы без колебаний, потому что уже понимала – дело даже не в деньгах, а в самой сути его поступка. Дело в том, что мужчин, способных на подобное, осталось не так уж и много на этой планете, и еще неизвестно, когда их количество начнет повышаться. И если уж встречаешь такого – то будь добра, хватайся за него зубами и не отпускай. Особенно если вся эта твоя женская практичность замешана еще и на любви. Вика вдруг отчетливо вспомнила, какие ощущения охватили ее, когда внезапно смолкло бульканье кофеварки, позволявшее ей тянуть время, и она развернувшись, рванулась к нему… Вспомнила, как почувствовала всем телом его мускулы, мгновенно напрягшиеся, как обхватила пальцами правой руки крепкую шею. Вспомнила его пальцы, спустя пару секунд нежно прикоснувшиеся к ее спине. Дрожь, пронизавшую его с ног до головы, и вызвавшую в ней ответную дрожь, добравшуюся, чего уж там, до самых сокровенных мест… И его губы. Губы, которые без всяких изысков и хитростей простым прикосновением дарили ей безмерное море, в которое она уже готова была уплыть. Уже и паруса были поставлены. Так нет же, черт дернул за косичку и подтолкнул в бок – мол, а ну-ка выдай ему, чтобы не смел без твоего разрешения в твою личную жизнь соваться! А ну, объясни ему, как себя вести… Вика снова мысленно высекла себя: вот же дура была, прости Господи. Ну дура, несусветная дура... Очередной раскат грома вынудил ее мысли сбиться с плавного хода. Потом все стало хуже, подумала она. И в конце концов стало совсем плохо, когда погиб Соколовский-старший. Погиб, пытаясь защитить сына. И от смерти его не уберегли ни личная охрана, ни огромное состояние, ни связи в кругах сильных мира сего... Вика боялась даже представить, каково было ему, только что сумевшему выяснить, что отец не виноват в смерти матери – потерять его. Даже не успев толком поговорить о том, о чем должны говорить отцы и дети… О важном. Важном для них обоих. Даже не успев сказать отцу, что всю жизнь любил его, хотя и демонстрировал совсем иное. Она винила себя за другое – за то, что не успела ему помешать. Не успела остановить ту волну горя, отчаяния и безумной ярости, что накрыла его с головой и толкнула на последний этаж, в кабинет всесильного Игнатьева с пистолетом шефа в руке. С того момента количество проблем росло как снежный ком, и то, что Игнатьев оказался еще более хитрым мерзавцем, чем думалось, защитив себя полусферой из пуленепробиваемого стекла, лишь усугубило ситуацию – оставшись в живых, он начал войну. Беспощадную, жестокую, не чураясь никаких методов – как не чурался и ранее, уничтожая всех причастных к той кровавой тайне, которую он хранил столько лет. Но им повезло. Повезло, что он сумел выбраться из цепких лап УСБ-шников, чудом избежав повторного задержания и сумев выйти совершенно незамеченным (что привело этих "волкодавов" в немалую растерянность, и теперь они тоже бегали по городу, навострив носы, в поисках убежавшего арестованного). Повезло, что сумел связаться с ней. Повезло, что она успела найти его. Повезло, что Соколовский-старший предусмотрел массу различных вариантов развития событий, в том числе и нечто подобное - и поэтому начальник его службы безопасности, подчиняясь заранее разработанному олигархом плану, присматривал за жизнью сына своего работодателя. Присматривал, отслеживал - и таки отследил, выйдя на них внезапно, в первую секунду перепугав Вику и заставив ее ткнуть в него пистолетом. Игорь успокоил ее, а главный охранник его погибшего отца передал ему крупную пачку наличных, и сообщил, что полностью контролирует вопрос о наследовании империи Соколовского-старшего, так что Игорю беспокоиться не о чем, компания надежно защищена, и при нужде, сможет снабдить их всеми необходимыми ресурсами. Как-то так уж повезло, что у Игоря были не только «дружки» из мажорно-богемной среды, но и настоящие друзья. Если не его личные, то хотя бы друзья его отца, такие, как Сергей Федорович, фамилию которого Вика в свое время выяснила, но постаралась забыть, по понятным причинам (иначе какой из нее был бы опер), и его верный помощник, Поляков. Именно они и помогли им найти хоть какое-то убежище… Нет, справедливости ради, решила она, надо признаться – назвать его «хоть каким-то» мог бы только откровенный пофигист. Убежище оказалось пятикомнатным, в дорогом районе, с хорошей охраной внизу и на каждом этаже, весьма комфортным, здорово обставленным, с холодильником, содержимое которого, судя по всему, некие трудолюбивые кулинары-невидимки обновляли не менее чем два раза в день. Как опытный оперативник, она понимала: это не одна из специальных квартир Конторы, которые та использует для не менее специальных целей. Даже ради сына Соколовского генерал Федеральной службы безопасности не пошел бы на подобное и не пустил бы их на конспиративную. Однако при встрече Сергей Федорович уверенно заявил: Поляков вас отвезет, можете жить там хоть до морковкина заговенья, пока не разберетесь в том, что вокруг вас происходит. Все оплачено, все готово, об этом можете не волноваться, и отказываться не советую, тем более возвращаться по домам вам совсем небезопасно… И в этом он тоже был прав. Там их и стали бы искать в первую очередь. Не столько крепкие парни из внутренней безопасности, сколько не менее крепкие, но более равнодушные и циничные амбалы из службы личной охраны Игнатьева. А встречи с этими «специалистами по противозаконным деяниям» пережить, и Вика прекрасно это осознавала, не удалось бы ни Игорю, ни ей, даже если она таскала бы с собой ручной пулемет, а не табельный «макаров». Все было плохо. Ни зацепок, ни фактов, ни данных, не с чего начать…но теперь они были вместе. Коллеги, напарники - и влюбленные. С остальным, как любит говаривать Королев, разберемся. Главное, что теперь они вместе. Главное, что она успела найти его, когда за ним по всей области шла охота, и она металась из одного места в другое, сходя с ума от страха и бессилия сделать что-либо, помочь ему хоть как-то. Металась, огрызаясь на добродушное ворчание Женьки Аверьянова, и мысленно благодаря его за то, что он относится к этому с пониманием, зная, что она не злость на нем срывает, а просто пытается удержать себя от паники. В конце концов, он не выдержал и с присущей ему прямотой заявил, вызвав у нее прилив теплоты и нежности по отношению к такой преданности: "Вик, ты не стесняйся. Лучше на мне пар спускай, чем где-то с кем-то засобачишься, и случайно словом или делом навредишь. Себе, а что еще хуже, ему. Так что грызи меня спокойно, я не в обиде. Будем считать это частью легенды..." Даже Данила, с первого дня объявивший Игорю непримиримую войну, и не упускавший возможности отпустить шпильку в адрес «Мажора», внезапно словно щелкнул тумблером, переключился и с красными от недосыпа глазами вместе с ней носился по городу. А когда его вызвали на допрос в УСБ – яростно и напористо отбивался от следователей, придумывая массу отговорок, запутывая следы, не давая им даже малейшей зацепки о том, где и когда Игорь может выйти на связь. Все, что было между ними, ушло, он это понимал. Мучался, страдал, но в определенный момент понял: сейчас нельзя. Сейчас идет сложная и страшная игра, и ей нужна любая помощь. Понял – и пришел. Как всегда. Подставив плечо не только ей, но и «Мажору» (она слегка поморщилась: никогда не любила прозвище, которое Соколовскому дали ее подчиненные). Кем бы он ни был, какие бы конфликты не происходили между ним и Игорем – он все же оставался мужчиной, другом, коллегой. Ментом. Не сдающим своих ни при каких обстоятельствах. Ментом, на которого любой из них всегда мог рассчитывать до конца. Таким же, как Пряников – нерушимой скалой вставший на страже тайны их местонахождения. Он, конечно же, был в курсе, но бояться этого не стоило. Правда, сначала она засомневалась – стоит ли сообщать Прянику о том, где они… И дело даже не в том, что она сомневалась в порядочности шефа, нет, в этом она как раз была уверена. Но опером она была не первый год, и прекрасно знала – на том месте, которое занимает подполковник, в той или иной ситуации приходится участвовать в играх сильных мира сего, и порой жертвовать своими принципами. Иначе на таком месте просто не удержаться. Вика это знала, и понимала – если на шефа насядут, ему будет не менее сложно, чем им двоим. Да он и сам бы на ее месте не стал бы никому сообщать. Во многом знании – многая печаль… Но так думала она. А Игорь по каким-то одному ему ведомым причинам свято верил в шефа, в то, что он их не выдаст. Он убедил ее сразу, просто сказав: "Я ему верю. Значит, и ты можешь верить...". Еще полгода назад она бы проигнорировала подобные высказывания молодого богатенького нахального циника, не моргнув глазом - но не теперь. Теперь эти слова говорил мужчина. Мужчина, знающий цену каждому слову, с безмерной усталостью в глазах, но спокойной решимостью, сквозившей в скупых экономных движениях. Мужчина, от которого на километр било уверенностью, силой, мощью. До нее в тот момент дошло, что за странное ощущение возникло в груди и плавным теплом разлилось по всему телу: то, чего хочет любая женщина, вынужденная идти в ногу с сильным полом. "Стоило столько работать?" - усмехнулась она про себя - "Пробивать себе дорогу, завоевывать уважение коллег, здоровых мужиков, видавших виды - чтобы в один прекрасный день осознать, что жаждешь оказаться просто женщиной, которой нужно, чтобы рядом был сильный мужчина, способный на себя принять любые удары, укрыть, защитить. Осознать, что роли поменялись, и хотя формально ты остаешься его начальником, бывалым опером - но мужчина в этой паре он. И с этим придется смириться...". Мысленная усмешка трансформировалась в счастливую улыбку, коснувшуюся губ. "Когда он появился в отделе - я бы себе и представить не смогла, что он может быть таким. Даже Данила, даром что мужик со всех сторон, рослый, крепкий, обросший брутальной щетиной...нет, все-таки даже он уступает. Проигрывает..." - вмешавшись в ее размышления, стекло мелко вздрогнуло от далекого громового раската. Вика снова бросила взгляд за окно. Туда, где дождь неустанно поливал город, которому не было дела ни до нее, ни до всего остального. Город, живущий своей собственной жизнью, тайной, явной, сложной, простой, хитрой, простодушной... Жизнь, подумала она. Вот что главное. Жизнь. Здесь и сейчас. То, что случится после – предсказать нельзя. Делай, что должно, случится - чему суждено…когда-то ей попалось на глаза это высказывание древнего китайского мудреца. То, что случится после - случится так или иначе. Но они будут готовы. Ко всему. Сбросив плед легким движением плеч, она отвернулась от окна и прошла к кровати, стараясь шагать как можно тише, хотя в этом и не было нужды - пушистый ковер и так скрадывал любые звуки. Еще одно движение – и рубашка Игоря плавно улеглась на пол рядом с кроватью. Нырнув под одеяло, она тут же прильнула к нему всем телом, уткнулась носом в крепкую шею, обвила ногами его слегка приподнятое бедро. Локон ее волос мягко рассыпался по его ключице, под которой до сих пор угадывались размытые очертания синяка от резиновой пули, и Игорь сквозь сон тут же отреагировал: сильные пальцы мгновенно легли на ее плечо, сонным движением прижав ее к горячему телу, моментально согревшему в сто раз лучше любого пледа. Делай, что должно. И будь что будет, повторила Вика мысленно, вслушиваясь в его тихое дыхание и ощущая, как покой, исходящий от него, наполняет и ее сердце. Не только таким же покоем – но и силой. Их силой, что защитит его от Игнатьева, от кого угодно, хоть от самого ада... Силой, как бы пафосно и банально это ни прозвучало, любви. Ее любви. Его любви. Их любви. Делай, что должно. Потершись щекой об его плечо, она снова произнесла эти слова как некую защитную мантру – и наконец закрыла глаза, обняв рукой мужчину. Ее мужчину. Стекло равнодушно смотрело в обе стороны, и ручейки, все так же извиваясь, бежали вниз, к подоконнику. Женщина на кровати, уже заснувшая в объятиях мужчины, даже не заметила, как по ее щеке поползла одинокая слезинка, словно пытаясь найти свою дорожку туда, к мириадам таких же капелек за окном, словно пытаясь докричаться до них и влиться в их ряды, словно видя в них такие же слезинки...Но дождь не похож на слезы. Дождь – это всего лишь дождь.
Конец