Мальчик на часах

Мебель покрыта толстым слоем вековой пыли. На часах щелкнуло пять утра. Солнце потихоньку выкатилось из-за горизонта и опалило своими яркими желтыми лучами верхушки скучных домов. Люди на улицах неожиданно оживились и заторопились по своим привычным делам, с головой уносясь в круговорот бесполезных будней. Голова немного кружилась от израильской духоты, давление резко поднялось, пульс участился. Утреннее пробуждение всегда мне дается с трудом. Я с усилием распахнул тяжелые веки, точно налитые свинцом за эту полубессонную ночь. Зрачки превратились в две тоненькие точки; покусанные губы слегка приоткрылись и с силой впустили в легкие воздух, которого так резко перестало хватать. Казалось, что вот-вот — и я задохнусь где-то в океане собственных страхов на этой сырой постели, в скомканных простынях и подушках, а потом меня обнаружат соседи и что-то с усмешкой, даже как-то оценивающе скажут пару ласковых о моем бледном, истощавшем трупе. Каждый долбаный рассвет мне дается с трудом. Я не сразу понимаю, где нахожусь, с какой целью меня запихнули в эту ужасную квартиру с низкими потолками. По моему лбу стекают капли пота, мне до дикости жарко, и это не из-за погоды: мне жарко от собственного внутреннего страха. Хотя обычно люди говорят, что в случае испуга именно холод сковывает душу, а не жар… У меня же с точностью до наоборот. Волнение учащает мое сердцебиение, разгоняет кровь по венам и отнимает кислород, вследствие чего я готов запереться в холодильнике. Паника ли это? Нет, скорее, помешательство от бесконечного одиночества, от этой бредовой идеи поехать за ним. И какой дьявол меня заставил очутиться здесь? Да, я до безумия скучал, когда он свалил в эту гребаную Зарубежную Азию, чтобы найти себя, найти путь к светлому творчеству, но не тоска меня заставила сюда переехать… Скорее, что-то большее, что-то еще мне не подвластное, не контролируемое в сфере собственных эмоций. Я просто в один момент осознал, что никто меня не поймет так, как понял Шурик. Никто не будет верить в меня. И я по-настоящему сошел с ума, точно за бабой побежал в другую страну. Изгой… А он взял и свалил еще дальше, и пять гребаных лет я сижу в этой душной, прокуренной квартире, звоню ему точно по часам, пишу страшно откровенные стихи, от чувств которых меня самого передергивает, и точно не ясно, откуда в моей голове такие странные мысли, будто я действительно влюбился. Но в кого? Кому мои крылья и моя страсть? Зачем мне все это? Я потихоньку пришел в себя и принял сидячее положение на скрипучей постели, скинув потное одеяло на пол. В зеркале отразился мой злейший враг с темными синяками под глазами, взъерошенный, больной, худой и очень измученный тоской брюзга. Я так устал просыпаться и молчать, смотря на свое глупое, с каждым днем тупеющее отражение. Я просто хочу однажды раскрыть глаза и с облегчением увидеть тебя рядом, даже почувствовать твое тепло, но чертовы обстоятельства мне просто не позволят, а если бы и позволили, то я бы опять поступил как последний дурак, а ты бы опять свалил в какую-нибудь Америку. Нет уж, в Австралии я точно не хочу жить еще пять или более лет… Господи, от этих размышлений плеваться охота. Я тяжело выдохнул, освобождая голову от назойливых мыслей, и тихонько поплелся в душ. За день я обычно ничего не делал. С работы меня выгнали, девушки не было, стихи писались, но по эмоциям были до единого одинаковы, хотя по телефону они тебе однозначно нравились. Знал бы ты, что все мои каракули написаны тебе, нервно, левой рукой, чтобы не осознать, не найти в глубине своей души самого важного чувства на Земле, но самого страшного и доселе не открытого мной. На родине у меня были девочки. Разные. Глупые, расфуфыренные, накрашенные и ненакрашенные, в юбках, и в шортах, читающие Маркеса по ночам или не читающие вовсе. Одно их объединяло: все они были «приобретены» для подростковых понтов, плотских утех, ведь в то время я был обычным мальчишкой, а сейчас мне уже давно стукнул третий десяток, и от этого даже грустно становится. За всю свою жизнь я так и не успел тебе сказать, как ты мне важен. Набираю номер твоего телефона. На улице снова во всю разгулялась моя любимая ночь, люди поутихли, а значит, у тебя должно быть утро или день… черт его знает, я готов звонить тебе круглосуточно, если этого захочу, что, в принципе, обычно и делаю, и нервно улыбаюсь, выслушивая твое ленивое, сонное ворчание и смешные обзывательства в мою наглую сторону. Пошли гудки. Я стоял на балконе и курил первую сигарету из только открытой пачки. В Израиле просто ужасные сигареты — ненавижу эту дрянь. Молочные звезды на небосводе выглядели невероятно завораживающими, но очень одинокими, точно как я. Внутрь снова закрадывалась тяжелая грусть, сверлящая черные дыры в душе. Как же больно быть за миллионы километров от тебя и как же невозможно в паре метров от твоего тела. Одна из моих сумасшедших личностей точно бы все сейчас отдала, чтобы ты оказался рядом со мной: просто посидел на соседнем кресле в комнате, может, даже наиграл что-нибудь на гитаре. Ведь ты знаешь, как я люблю, когда ты играешь нашу музыку, что-то бормочешь, потом рассказываешь забавные истории, смешно заправляя золотистые пряди за ухо, а я молчу, как окунь, но зато очень обворожительно улыбаюсь, рассматривая твои отросшие волосы. Мы ведь с тобой виделись полгода назад. Я же приезжал на пару дней и снова уехал… Нет, я не могу еще раз прийти к тебе с чемоданом и сказать: «Шурик, я остаюсь жить у тебя». У второй моей личности просто не хватит смелости принять новое будущее. На той стороне раздается треск. Ты берешь трубку и, кажется, даже срываешься, чтобы добраться до нее, потому что я слышу, как сбился ритм твоего дыхания. Ты ждал, когда я тебе позвоню, а я ждал этого разговора. На прикроватной тумбочке лежал билет «туда», но не «обратно». Ночь откровений давила на плечи. Мы замерли в нескольких предложениях от заветного. Я должен был разорвать это ненормальное многолетнее ожидание. Должен был разорвать оковы. — Лева, сукин сын, ты не звонил мне неделю! Ну ладно сам… трубку-то можно было взять. Я, блядь, волновался… Я нервно улыбнулся, водя пальцем по перилам балкона. Небо все еще было тайно манящим и до одурения красивым, как никогда. Мне так хотелось загадать желание, но звезда, как назло, не падала. Впрочем, я все уже решил, хотя было немного страшно. Я вообще такой человек: боюсь неизведанного, бегу от него тысячу раз, а потом возвращаюсь и уже навсегда. Даже ты сбежал всего два раза, в отличие от меня, а я еще смел винить тебя в этом. Я чувствовал кожей, как тебя трясет. Как ты нервно сглатываешь слюну и упираешься встревоженным взглядом в пустоту. А чего ты ждешь от моего ответа? — Я завтра улетаю в Австралию, — коротко говорю я, усмехаясь своему ровному и непривычно спокойному голосу. — На сколько? — чувствую удивление и то самое ожидание. Да, ты определенно ждешь, чтобы я сказал… — Навсегда. За весь разговор сигареты в пачке успели закончиться. Небо окончательно стемнело, и холодный ветерок забрался под мою большую футболку. Я сильно замерз, стоя на балконе в течение этих двух поистине прекрасных часов, но точно согрелся теплом нашего разговора. Я действительно сильно скучал, но знал: теперь скучать больше не придется. И именно эта мысль больше всего согревала мое внутреннее существо. Я сумел переступить эту глупую черту простого человека, который всю жизнь ограничен своей нелюбимой работой, лицемерными чуждыми людьми и не знает, что такое настоящий риск. А я бросил все ради него и готов был еще многое бросить, главное — оставаться нужным. — Вставай, чучело, и вали в свой номер шмотки собирать, а то опять опоздаем на самолет. И я остался ему нужным. Даже спустя двадцать лет. — Ну Шурик… — недовольно забурчал я, прячась под одеяло. В ту же секунду в меня прилетели две здоровенных подушки, улыбка растянулась на моем лице, но глаза были по-прежнему закрыты, а сползать с нагретой постели не было никакого желания. Яркие лучи солнца грели ленивое тело, легкий ветерок, дующий из приоткрытого окна, шевелил волосы. Утро постепенно прокрадывалось в номер гостиницы какого-то далекого от дома города. Но этот факт нисколько не печалил, ведь, если ты рядом со мной, я никогда не разучусь летать и мне не страшно будет садиться в железную птицу. Я ведь до сих пор боюсь самолетов, и ты это знаешь, выбирая на сайте более-менее скрытое от взоров людей место рядом со мной. Вот уже несколько лет мое утро не такое одинокое и холодное. В душу всегда прокрадывается какое-то теплое чувство приходящего нового дня, новых интересов, не считая тех чисел, когда наступает творческий кризис и хочется бежать от самого себя. Даже вдали от тебя, с семьей, в отпуске, я стараюсь представить, что непременно проснусь не один на холодной и сырой постели, что жена — это лишь иллюзия. Поэтому чаще всего я звоню тебе с первыми лучами назойливого солнца. Ты бесишься, потому что привык ложиться очень поздно даже не в гастрольные дни, а мой режим с семьей постоянно меняется и переводит стрелки часов порой даже на пять утра. Семья. Сколько в этом слове горького отчаянья. Я сам не ведаю, зачем женился. Вроде так нужно. Вроде нужно возвращаться домой, где тебя ждет новое поколение, а любимая женщина приготовила ужин, которого почему-то не хочется от полного отсутствия аппетита. Ты, кстати, сразу заметил, что я в последнее время ничего не ем и постоянно ухожу в себя из-за внутренних противоречий. Ты тревожишься за меня, а она даже не замечает, как я улыбаюсь ей горько, а не счастливо. И все бы ничего. Я мог бы смириться с реальностью, если бы не совесть. Зачем жить с тем, кого не любишь? Но как это объяснить тому, кто искренне, но слепо влюблен в тебя? Ты мне ничего не посоветовал на этот счет: решил дать свободу выбора, а я даже варианты не знаю. Так в моей жизни проблема одиночества заменилась на проблему излишнего внимания и безвыходного положения из-за него. Нет, я сейчас говорю не о поклонниках. Я говорю о моих обязанностях вливаться в коллективы, дружащие с моей женой. А я ведь просто хочу как раньше. Помнишь двухтысячные? Мы были такие пьяные дурни. Впрочем, я не изменился. Разве что внешне. Как и ты, в принципе. Ты ревновал меня к каждой встречной, а я старался вызвать у тебя ревность и лез к фанаткам, но на деле ненавидел с кем-то официально встречаться, ведь у меня всегда был ты. Каждое утро в номере тогда еще обветшалых гостиниц я просыпался с тобой. Просто за ночь кто-то из нас успевал переквалифицироваться из одной комнаты с трехзначным номером в другую. Сколько водоворотов эмоций было, когда мы были вольны делать все, что захотим. А сейчас? Я должен… я постоянно должен, хотя не имею привычки брать в долг, но я отдаюсь всем без исключения, потому что не умею самостоятельно выбирать. Еще одна подушка прилетала мне в задницу. Нет, простите, но это уже наглость. — А самолет не может подождать? — жалобно протянул я. — Я полночи не спал… и ты тоже. Пожалуй, таким овощем, подавленным томной утренней негой, я могу быть только с тобой. Для остальных я очень даже активный товарищ. — Тебя никто не заставлял бодрствовать, — наигранно усмехнулся ты. — Ага, конечно. — Егор Михалыч, будьте добры явиться в свой номер ровно через двадцать минут и быть уже полностью собранным и готовым к отъезду, — в твоем голосе появились строгие нотки, скорее наигранные, чем реальные. Заслышав мерно уползающий звук шагов, я тут же раскрыл свои заспанные глаза и молнией вынырнул из-под одеяла, нечаянно скинув его на пол. На голове у меня творилось хрен знает что: волосы торчали в разные стороны, лицо слегка опухло и виднелся красный след от подушки, но вот сна теперь не было ни в одном глазу. Безумно не хотелось тебя отпускать. Мне вообще в последнее время сильно нездоровится в одиночестве и уж тем более наедине с семьей. Поэтому туры, два номера в гостинице, из которых используется только один, для меня стали еще важнее в жизни, еще ценнее. Я больше не потерплю даже такого мизерного расстояния, не смогу остаться наедине с четырьмя серыми стенами, когда есть возможность обнять тебя. И ни одна сволочь ничего не скажет. Ведь роднее тебя у меня никого больше нет. Никому я так не смогу раскрыть истинного себя. — Э, стой, куда ты? … Не уходи… Ты уже стоял у самого входа, как вдруг обернулся на мой недовольный оклик и удивленно приподнял брови, засунув руки в карманы джинсов. Я не сразу понял, почему ты так укоризненно разглядывал меня, хотя, опять же, в шутку, а не взаправду, ведь тебе определенно нравилось увиденное. — Лев, у тебя, конечно, очень красивое тело, но тебе бы не помешало одеться, умыться и причесаться, ага… Да и не так далеко я ухожу — в бар на первом этаже. Ты прижался спиной к стенке коридора и привычно откинул мешающие волосы назад. В карих глазах все-таки промелькнуло нечто очень теплое и даже обжигающее мою кожу, отчего в груди сразу разлилось тягучее знакомое чувство желания. Я прикусил губу и затейливо улыбнулся, растянувшись все в том же обнаженном виде по всему периметру белоснежной постели, словно кошка, охваченная негой в лучах утреннего солнца. Меня никогда не смущало откровенно над тобой издеваться даже в нынешнем возрасте. Впрочем, года меня не останавливают. Ощущения самого себя все равно не меняются, разве что в моменты, когда адски болит спина после концерта, но это уже другая история, в отличие от той, которая касается нашей личной жизни… — А может, ну его? Ну… что у нас там по плану: какой город? — чуть ниже обычного протянул я, все так же игриво улыбаясь и водя пальцами по свободному месту на кровати рядом со мной. — Челябинск, — постарался серьезно отчеканить ты, отводя глаза в сторону и нервно прикусывая губу. — О, отлично, челябинские фанаточки могут и подождать… — Лева-а, а что я организатору скажу? «Знаете, Игорь Михайлович приболел, у него озабоченность головного мозга и поэтому он совершенно отказывается выползать из постели»? — ты усмехнулся, но все так же смущенно разглядывал свои кеды, наивно полагая, что это поможет тебе не думать о моих открытых намеках. — Хм, — я резко изобразил серьезное ни в чем незаинтересованное лицо и мгновенно встал с кровати. — Ну как знаешь, родной. Я тогда в душ. Двадцать минут? Значит двадцать минут. На ходу лениво потягиваясь и зевая, я буквально в пару шагов плавной походкой преодолел расстояние нашей небольшой комнаты и исчез в ванной, напоследок слегка улыбнувшись растерявшемуся тебе. Я, конечно, ни на что и не рассчитывал, но, как говорил ранее, в свободное от проблем и прочих бытовых хлопот время я стараюсь как можно больше бывать наедине с тобой, находиться ближе к тебе, чувствовать твой запах, слушать твой прекрасный, ровный и спокойный голос, прикасаться к горячей коже. Мне просто до безумия важно дышать с тобой одним воздухом, ведь иначе мое сердце просто рассыплется на части. Иначе я буду снова загоняться по поводу своего возраста, по поводу того, что надо перестать быть ребенком и строить серьезные планы, что-то менять в этой жизни. Уж больно любит мне об этом напомнить жена. Но с тобой… с тобой я могу быть глупым и несмышленым мальчишкой, тянущимся получить немного тепла, и с любопытством, каждый раз будто впервые желать целоваться в задворках своего района на окраине города, пока не видит мать (хотя ей определенно не нужно знать подробности этой стороны течения моей жизни)… Да, я определенно не хочу взрослеть. Взглянув на свое отражение в зеркале, я увидел совершенно иное. Вот проседь в висках, а вот и морщины вокруг глаз, ставшие особо заметными, когда я довольно сильно похудел. С этим, наверное, придется смириться… Невозможно постоянно быть веселым и жизнерадостным молодым человеком: обстоятельства сами вынуждают нас становиться серьезнее, взрослее. Поэтому мне так важно любить и быть любимым. Это мой главный приоритет в жизни, потому что именно он помогает мне хоть на время ощущать себя беззаботным дитем. Скрываться от взоров журналистов, целовать тебя украдкой за кулисами, смеяться над глупыми шутками коллег и фанатов и искренне удивляться новым музыкальным и не только новостям, различным историям, которые ты так классно рассказываешь. Не прошло и минуты, за которую я успел открыть только кран в душевой кабине, как вдруг ты вошел в ванную и крепко обнял меня со спины, уткнувшись кончиком холодного носа в мое плечо. Я облегченно вздохнул, слегка подавшись назад, чтобы теснее прижаться к тебе и ощутить твой запах и невообразимое тепло, которое так и кружит мне голову столько лет. Твои волосы слегка щекотали мне спину, а горячее дыхание обжигало нежную кожу. Я прикрыл глаза, наслаждаясь этим редким мгновением единения, ведь за дверью нас снова ждет суровая реальность. — Лев… — томно прошептал ты. — М? — лукавая улыбка растянулась на моем лице, когда я почувствовал, как твои руки нежно оглаживают мою грудь и норовят спуститься ниже. — Челябинские девочки могут подождать пятнадцать минут, если ты обещаешь мне потом… собираться чуточку быстрее, — твой хриплый голос постепенно начинал перекрываться сбившимся дыханием. Я плавно повернулся к тебе, подставляя шею под рваные поцелуи, снова попав в плен твоих горячих объятий. — Может, двадцать?.. — Двадцать пять… — Ага… значит час? — Значит час. Я взрослый мужчина, но внутри просто мальчишка. Мальчишка, бегущий за временем. Мальчик, стоящий на часах.