Без прикрас

Вот интересно, как называется такая хрень, когда хочется написать чернуху и идёшь, и пишешь, и прёт она, зараза, как по маслу - не в пример легче серьёзным работам о смысле жизни, там, или романтично-меланхоличным? При этом чувствуешь просто физическую потребность эту чернуху показать людям, осознанно отдавая себе отчёт, что это вызовет у них неоднозначную реакцию. Эпатаж? Ебанутость? Ладно, пофик. Есть у меня друг Стас, клёвый парень, но о нём в другой раз, быть может. У Стасяна есть бабка, вот о ней, собственно, и речь. Случился у папы Стаса юбилей. Полтос - не шутки, это ж надо отпраздновать, понятно дело. После закидывания удочек на предмет банкета в местный ресторан, семья, отойдя от шока по поводу цен, покумекала, и маман юбиляра решила - празднику быть, но дома. Пропустим моменты подготовки и готовки, это сюжет отдельного фика. Представим, что мы уселись уже за обильно накрытый стол. И во главе оного - не, не юбиляр, ещё чего. Во главе восседала римская матрона местного разлива - мать виновника торжества, бабка Стаса. При словосочетании “римская матрона” мне представляется толстая важная тётка, этакая центровая. Однако наша старуха, как раз наоборот, в отличной форме - тощая, хоть и крепкая, злобная матершинница, но такая же властная гордячка. Злобной она, по утверждению Стаса, стала в последние годы, а до этого была сущей мегерой, ведьмой, Гарпией и Медузой Горгоной в одном теле. Злыдня, дождавшись сбора всех гостей, обхаяла платье снохи, громогласно высказала мысли об умственной неполноценности её супруга (да-да, собственного сына). Досталось на орехи и гостям, особенно тамаде-самозванке - молодой дурочке, что по наивности и из любви к ближнему вызвалась помочь своим соседям придать празднику организованный вид. Что касается угощения, тут пиздюли тоже разлетались направо и налево: “в руки бы насрать тому, кто нарубал этот салат”, “ты в картошку потники своего козла что ли уронила?”, “у каких бомжей с помойки отобрали этот говняный торт”, и тыды. Но одна закуска чем-то приглянулось старухе - рулетики из баклажан. Наверчено кушанье было нетривиально: в черносливину вместо косточки вхерачено ядро грецкого ореха, чернослив обёрнут тоненькой пластинкой молодого сулугуни, и вся эта конструкция, закручена, в свою очередь, в обжаренный пласт баклажана. Стас рассказывал, а мне почему-то представляется пыльный ковёр - чтоб нести выбивать на улицу, его также сворачивали. И хуй знает, с чего у меня такие ассоциации - я-то этого не застал, а мама рассказывала про своё детство и такой ковёр, как один из обязательных его атрибутов. Её мать, моя бабка, по субботам заставляла детей скручивать и транспортировать квартирный пылесборник на улицу, чтобы выбить его шлёпалкой на спецом созданной для этого перекладине, причём подобными перекладинами были оснащены почти все советские дворы. Бля, такой грохот тогда стоял в выходные, ахуеть не встать! Прикиньте, со всех сторон эти хлопки, удары пластмассовых выбивалок по коврам, паласам (слово прикольное), ковровым дорожкам. И кстати, орнамент маминого ковра был идентичен многим соседским, тогда у людей вообще многое было одинаковым - книги, посуда, обои, причёски и одежда. Прикольно жили. Во меня повело... Сорри. Стас бил себя пяткой в грудь, что рулетики те “рилли ахуенны”. Ну не знаю, не знаю, случай с его бабкой в тот вечер заставляет меня усомниться в их ахуенности. Бабка оккупировала блюдо с рулетами, испепеляя взглядом тех несчастных, кто смел хоть краем глаза взглянуть на её добычу. Одновременно с этим она негромко, но убедительно рычала, конвульсивно скаля зубы - пластмассовые вставные челюсти. Никто и не думал на них посягать, напротив, собравшиеся отчаянно жалели, что блюдо не безразмерное, и что жратва имеет свойство заканчиваться. Вот и исчезновение баклажанов в бабкином чреве откровенно и натуралистично давало понять - она вскоре их дожрёт, и к окружающим снова вернётся пиздец. И пришёл пиздец. Только не к окружающим, а к самой старухе: у неё случилось расстройство ЖКТ. Вот с этого момента и начался инфернальный трэш. Не, Станислав мальчик воспитанный, и, рассказывая тот случай, он выразился корректно: “Бабуля обожралась на радостях и всралась”. Но вот ваш покорный слуга - изврат практически с пелёнок; я, быть может, и не виноват, но сука, у меня ж всё, что мне рассказывают, - в красках, движухе, с запахами и звуками, в формате три дэ кароч. Так вот. Опасность от неистового брожения, что зародилось в пузе, бабка распознала не сразу. Поначалу это брожение она приняла за сексуальное возбуждение, что немало её возмутило - было чертовски обидно, что она так безвозвратно поздно познала его: не в двадцать лет, не в тридцать, не при выходе на пенсию, а именно в тот вечер, в семьдесят с лихуем лет. Брожение усилилось, и старая несдержанно пшикнула. Никто ничего не услышал, но пронзительная вонь заставила всех вокруг подозрительно зыркать друг на друга. Вторая волна накатила ещё стремительнее, прохерачила по всему телу от плешивой макушки до пяток и, остановившись так же внезапно, как и начавшись, заклокотала в жопе. Третья волна оказалась сродни климактерическому приливу и заставила бабку нещадно вспотеть. Ждать более несчастная не стала и вприсядку поковыляла в туалет. Туалет оказался занят. Бабка ебанула в дверь кулаком, но всего лишь раз, потому как руками пришлось крепко схватиться за свою жопу, ни грамма ей не веря - жопа, продолжая неконтролируемо выпускать шептуны, недвусмысленно давала понять, что за ними вот-вот потечёт подлива. В ответ на своё требование “выметайся нахуй отсюдова” она услышала могучий проблёв, а затем встречное указание следовать в пизду: кто-то бесчеловечно узурпировал унитаз. Выбора не было: старая пулей влетела в находящуюся рядом ванную, сняла панталоны и, стеная, примостилась на краю обшарпанного сосуда для мытья. Стреляя оглушительными залпами, она кляла баклажаны вперемешку с руками того, кто их сварганил, и от души радовалась тому, что санузел не совмещённый. Через пару минут до неё смутно стало доходить, что рулеты были изготовлены именно для неё в целях освобождения семейства от её остопиздевше-многолетнего присутствия. Стало очень жаль себя, она всхлипнула, втянула соплю и выдавила из себя старческую слезу, заодно и очередную обильную порцию баклажанового дристалова. В следующий момент бабка сракнула уже от страха, потому как рядом раздалось грубоватое “мяу”. Её звали Ася, и это была её собственная кошка. Аська была под стать хозяйке, такая же старая, злобная и пиздецки вредная. Запрыгнув на стиральную машину, животное гневно взирало на старуху, сиротливо сидевшую на краю ванны и распространявшую зловоние, и предостерегающе, пока ещё, шипело: кошка как раз перед заруливанием сюда бабки пришла поссать. А ссала Ася исключительно в ванну. Она пришла в свой законный сортир, а на её место села и начала сосредоточенно опорожняться эта двуногая старая кляча - кому такое понравится?! Шерсть на облезлом кошкином загривке встала дыбом, и четырёхлапая, выпустив когти и запрыгнув бабухе на ноги, с утробным рыком стала их драть. Избавиться от этого мохнатого исчадия ада истязаемая не могла, потому как обеими руками держалась за край ванной. Но в момент особо изощрённых кошкиных увечий бабка инстинктивно разжала руки, желая въебать паскуде со всей своей старческой силы. Вот только замахнувшись, старая опрокинулась назад - как ещё черепуху не расхуячила! - и оказалась в собственном дерьме. По уши. Именно так. И не подняться, никак вообще. И ванна заперта на щеколду. И в комнате началась свистопляска под какую-то дискотечную хуйню, и того, как она взывала о помощи, попутно проклиная всех на свете, никто не слышал. Или делали вид, что не слышали. Вот так она и лежала некоторое время в обдристанной ванной, с прошедшим сквозь неё кавказским кушаньем и решившей добить её собственной кошкой. Устав вопить, старуха сообразила перекинуть к изгвазданному дерьмом туловищу и ноги. Пока барахталась в ванне, предпринимая настойчивые попытки подняться, вытерла собой почти все свои фекалии и, встав наконец во весь рост, вызвала своим живописным видом истерику у кошки - Аська, увидев эту картину, похерила собственные физиологические потребности, метнулась к двери и, оглушительно вереща от ужаса, молила спасти её от этой сумасшедшей копрофилки. Не обращая на слабонервную внимания, старуха разделась и кое-как отмылась. Хотела было скрыть свой позор, выйдя из ванной как ни в чём не бывало, но волей-неволей к помощи “горячо любимой” семейки ей обратиться пришлось - не рассекать же по квартире, кишащей гостями, в чём мать родила: парадное-то платье, панталоны и гамаши пришлось стирать, прибегнув в общей сложности к нескольким циклам стирки, ибо рулетики намертво вживились в старухину одёжу. Так что я хотел сказать-то своим опусом, грубо говоря, мягко выражаясь. Как ты ни выёбывайся и ни строй из себя царицу Тамару, жизнь рано или поздно покажет тебе своё место. Только вряд ли старая карга это поняла: горбатых даже могила не исправляет - я видел на раскопках.