МОЛЧАНИЕ - ЗОЛОТО

Прогуливаясь вдоль берега, Джоанна, сама того не желая, зашла совсем далеко к скалистым утёсам, которые преградили ей дальнейший путь. Девочка никогда не была суеверной, но в этот момент ей показалось, что скала, ставшая препятствием, говорила ей о безысходности, в которую она так нелепо попала. После смерти мистера Бейкера Джоанна стала сама не своя. Что-то замкнуло в груди, погасив все чувства, поэтому она не могла даже плакать. Ей не хотелось ни с кем разговаривать, и тем более она не горела желанием лишний раз пересекаться с капитаном Хартголдом, который начинал её пугать всё сильнее день ото дня. Сколько бы он ни строил из себя заботливого чуткого опекуна, он всё равно оставался пиратом и хладнокровным убийцей. Эти его резкие перемены настроения, вспышки гнева и потеря самообладания доводили Джоанну до дрожи в коленях. Казалось, в таком состоянии он мог бы убить и её саму. Был ли этот человек двуличным или то были признаки безумства, какой-то страшной душевной болезни, которая грызла его изнутри и рвалась наружу? Что двигало этим жестоким человеком в те минуты, когда он проявлял по отношению к ней доброту и заботу, и каким образом в нём могли сочетаться такие разные чувства? Небо плотно затянуло облаками, и всё кругом потускнело. Море стало свирепствовать, и обезумевшие волны начинали биться о скалы. Белая пена валунами накатывала на песок и, шипя, вновь отступала. Джоанна оглянулась вокруг. Сейчас ей казалось, что не только злая судьба была настроена против неё, но и даже природа. Впереди нависал чернеющий в дымке утёс, а позади простирался пустынный холодный пляж, покрытый влажным плотным туманом. С одной стороны грозное бушующее море, с другой — непроходимый лес, так пугающе шумящий своей листвой. Вдруг заморосило, и Джоанне от этого стало ещё гаже на душе, непреодолимое чувство одиночества накатило на неё, и она, понурив голову, нехотя побрела назад. В лагере тем временем капитан Хартголд неожиданно заметил отсутствие Джоанны, что его по обыкновению разозлило. А разозлить его можно было легко, особенно когда он был голоден. Осмотрев берег, он заглянул в палатку, но девчонки нигде не было. Она будто растворилась в тумане. Позже Генри заметил Эрика, который с чувством гордости нёс из леса свою добычу — двух подстреленных птиц. Лицо и одежда мальчишки были мокрыми, но он выглядел довольным собой. — Эрик, ты случаем не видал Джоанну? Парнишка помотал головой: — Нет. А что-то случилось? — Ничего, — спокойно ответил капитан, — ничего. — Он запустил руку в свои мокрые волосы, убирая непослушную прядь со лба. — Вот что, малой, давай-ка ты будешь у нас теперь главный по кухне. — Я? — неуверенно переспросил мальчишка. — Я не хочу быть коком. — И почему же? — спокойно переспросил его капитан. Эрик занервничал: — Да какой же из меня кок? Смотри, я убил птицу! Я охотник! Я воитель! — гордо отчеканил он, демонстрируя две тушки и тыча ими прямо брату в лицо. — Вот и приготовь это нам на обед, воитель. — Да мне ближе по духу работа доктора! — Ой, да не всё ли равно. Кок, доктор… один хрен — мясо резать. Кто-то же должен заниматься этим делом. — Генри положил руку на его плечо и крепко сжал. — Это временно, Эрик. По прибытии на Нью Провиденс я обязательно найду тебе замену. Но сейчас, будь добр, исполни мою волю. А Джоанна тебе поможет. Прозвучавшее имя заставило юношу задуматься. Если он станет коком, то сможет больше с ней общаться. Эта перспектива его обрадовала, но он не подал виду и ещё некоторое время ломался, боясь выдать свои чувства. — Ну ладно, — сдался он. — Вот и договорились. — Генри похлопал брата по спине и прижал к себе теснее. — И вот ещё что. Я заметил, вроде бы, тебе приглянулась эта несносная девчонка? Верно? Эрик покраснел и не смог ничего ответить, его лицо и без того уже говорило о многом. — Не стоит в неё влюбляться, парень. — Это почему же? — с вызовом переспросил юноша. — Не стоит — и всё, — серьезно заключил Генри, поставив на этом точку. Краем глаза капитан Хартголд заметил движение и тут же обратил свой взор в сторону пляжа. Когда он увидел Джоанну, то мышцы его лица нервно дрогнули от раздражения, будто он собирался вспылить. С большим усилием он всё же сумел потушить в себе ярость и, перед тем как оставить Эрика, он даже нежно потрепал его за волосы, пытаясь сгладить свои слова и приободрить брата, но упрямый мальчишка увернулся от него и обиженно ушёл прочь. — Джоанна! Девочка испугалась, услышав голос капитана издали, и, не пожелав с ним пересекаться, быстро юркнула в палатку, надеясь на то, что он не пойдёт разбираться с ней лично, но она ошибалась. Генри Хартголд распахнул завес и разразился прескверной бранью, напугав этим не только её, но и задремавшего раненого Филипа. Он резко подскочил и даже вскрикнул во сне, чем тут же привлёк внимание капитана: — А ты какого чёрта тут ещё прохлаждаешься?! Пошёл вон отсюда! — Но он же ранен! — возмутилась Джоанна. — Нет, нет. Я, пожалуй, пойду, — пробормотал Филип, торопливо поднимаясь с матраса. — Позволь хотя бы помочь тебе, — взволновалась девочка, придержав его за плечо. — Нет, ты уже мне помогла, — саркастично ответил юноша, одёрнув руку, и, хромая, вышел из палатки, оставив их наедине. Капитан проводил Филипа серьёзным взглядом и, помолчав некоторое время, обратился, наконец, к Джоанне: — Мне думалось, что мы друг друга поняли, — угрожающе тихо сказал он. — Но ты оказалась на редкость непонятливой. Джоанна опустила виновато голову и уставилась себе под ноги: — Я просто хотела побыть одна. Капитан надменно осмотрел её, обойдя сзади: — И что, легче тебе стало? Она тяжело вздохнула: — Увы, нет. Генри Хартголд неторопливо подошёл к столу и, открыв графин с грогом, сделал пару глотков. Терпкий и пряный вкус заставил его слегка поморщиться от удовольствия: — Ты обиделась на меня, Джоанна? — после долгого молчания вдруг спросил он. Девочка не ожидала такого вопроса. Тон его речи поменялся и зазвучал мягко — это выглядело так странно и неестественно, что у неё мурашки пробежали по коже, и аж передёрнуло. — Вы… вы даже не попытались помочь мистеру Бейкеру. Вы его убили. — Это было милосердное убийство, моя милая. Он страдал, и он всё равно бы не выжил. Было бы жестоко мучить его. Ты разве так не считаешь? Она не нашла, что ответить, а лишь пожала плечами, потому что понимала, что, в сущности, он был прав, но как же всё-таки легко и безжалостно он пристрелил Стива Бейкера — это просто не выходило из её головы. — Ты, верно, думаешь, что мне легко даются такие решения? — Я не знаю, что думать, но что-то мне подсказывает, что для вас это привычное дело. — И ты чертовски права, моя крошка! Но Стив был нашим другом и соратником, я лично знал его не один год, и, поверь, я очень жалею об этой утрате. Генри Хартголд шагнул к ней навстречу, но девочку это напугало, и она невольно отшатнулась. — О, нет. Джоанна ты, что же, теперь боишься меня? — удивился капитан. — Не нужно меня бояться, милая. Я же так стараюсь быть хорошим. «Стараюсь быть хорошим», — подумала Джоанна. Сколько смысла в этой фразе. Он старается. Значит, для того, чтобы быть таким, какой он есть сейчас, он прилагает немалые усилия. Если своё поведение он называет хорошим, то что же для него значит плохое? Воистину, человек этот был очень странным, с каким-то искажённым восприятием окружающего мира и привычных норм морали. — Разве я ещё не доказал тебе, что я твой друг? — Доказали, — потупившись, нерешительно ответила она. — Тогда в чём дело? Неужели тебя так смущает мой род деятельности? И из-за этого ты готова поставить на мне крест? — Нет, что вы! — испугалась девочка. Генри Хартголд улыбнулся, сел за стол и, наполнив две кружки грогом, пригласил её присоединиться к нему. Она не стала противиться и села за стол переговоров. Капитан же, в свою очередь, открыл ящик и, вынув небольшую коробочку, тут же подвинул её к Джоанне: — Как насчёт мармеладки? А? — ласково заговорил он, стараясь всеми способами подсластить эту беседу. Недоверчиво посмотрев на капитана, Джоанна заинтригованно перевела взгляд на коробочку. Сладости в её жизни были не такими уж и частыми, особенно в последнее время, и она непроизвольно сглотнула: — Не откажусь, — сдерживая себя, ответила Джоанна и вцепилась в коробку, пододвинув её к себе ближе. Отправив первую мармеладку в рот, девочка усердно и жадно зажевала, не отрывая глаз от Генри Хартголда. В тот же миг он улыбнулся ей, да так очаровательно и непринуждённо, что у Джоанны свело скулы. — Знаешь, — начал капитан, откинувшись в кресле, — в былые времена каперство, а по сути, то же пиратство, было в чести, и Англия поощряла нас за разбой, свершённый во имя короля. Но как только война с Испанией закончилась, бывшие герои стали не нужны своей стране, и королевский патент утратил свою силу. Это печально, особенно когда ты понимаешь, что ничего, кроме как воевать, ты не умеешь, да и не хочешь. Вся ирония заключается в том, что когда ты убиваешь и грабишь от лица короля — это героизм, а когда ты делаешь то же самое от своего имени — это преступление. Не кажется ли тебе это лицемерным? Джоанна, торопливо проглотив мармелад, серьёзно заговорила: — Но это же долг каждого мужчины, вы воевали за свою родину. — Долг? — насмешливо переспросил капитан. — Я никому ничего не должен. Я свободный человек, и воевал я только ради себя. Мне нет дела до моей родины, так же как и ей нет дела до меня. Она вспоминала обо мне только тогда, когда пора было платить по счетам, потому что львиную долю своей добычи мне приходилось отдавать ей. Не пойми меня неправильно, я мог бы полюбить свою родину, если бы она смогла полюбить меня. А пока я ей нужен лишь как орудие, или, в крайнем случае, как платёжеспособный гражданин, а лучше и то и другое. Поэтому я не вижу смысла играть по её правилам. — Как вы можете так говорить? — возразила она. — Вы же воевали против зла. Вы послужили доброму делу! — А что такое, по-твоему, зло, Джоанна? Будь ты, к примеру, испанской крови, думала бы, что Англия и её союзники — это зло. Как же нам разобраться? Кто же в этой ситуации хороший, а кто плохой? Быть может, плохие все? — Но как же?! — возмутилась Джоанна, готовясь уже вскочить со стула. — Разве испанцы не нападают на наши земли?! Разве не сжигают они наши города… и корабли… — С каждым словом её речь становилась всё более неуверенной, пока совсем не утихла. — О, поверь мне, девочка, английские каперы наделали бед не меньше. Это я тебе как их соучастник говорю, — с недоброй улыбкой заключил капитан. Джоанна совсем поникла и окончательно сдалась, а Генри Хартголд тем временем продолжил:  — Я скажу тебе как есть. Эти цветущие плодородные земли никогда не были пустыми. Здесь жили люди, которых попросту истребили. И то, что происходило здесь во время войны, это была просто делёжка добычи. По сути, это мало чем отличалось от типичного пиратства. С той же остервенелостью и жаждой страны Европы рвали эти земли на части в погоне за золотом, пока не залили кровью всю Вест Индию. И так было всегда. В этом мире нет светлой стороны, Джоанна. Все стороны равнозначны. — И таким образом вы оправдываете свои поступки? Генри Хартголд усмехнулся: — Ну что за вздор? Оправдываться вообще не в моём характере, и потом, Англия одобряла мои преступления. Это сейчас мы с ней не в ладах, потому что я решил отделиться, но я не чувствую никаких угрызений совести, и оправдываться мне незачем, да и не за что. Но и врать я тебе не стану. Бывает, пиратами становятся от безысходности или по принуждению. Это повстанцы, беглые рабы, должники, люди, потерявшие всё. Так вот, я не из их числа, я ничего не терял, потому что никогда ничего не имел, но всегда очень многого хотел. Именно поэтому я выбрал это ремесло. И я ни о чём не жалею. Цинично ли это? Да! Стыдно ли мне? Конечно, нет! Плохой ли я человек? — Он задумался на мгновение, поджав губу, и покрутил ус. — Хм, что ж… возможно, но это не точно. Джоанна заметила в его тоне упрёк, и ей стало стыдно за прежние слова: — Я вовсе не хотела вас обидеть, сэр, — испуганно заговорила она, подавшись вперёд. — Вы для меня так много сделали. Я очень благодарна вам за всё. И-и-и мне кажется, я понимаю, к чему вы клоните. Вы хотите сказать, что нет смысла делить всё на чёрное и белое? — Именно. Так же как и не стоит вешать ярлыки на добрых людей. В конце концов, даже пират может быть джентльменом, равно как и джентльмен может быть настоящим мерзавцем. И запомни мои слова, детка. — Капитан Хартголд приподнялся и склонился над столом, чтобы его слова возымели большую значимость. — Какую бы сторону ты ни заняла в итоге, ты всегда будешь либо хищником, либо жертвой. Я, Джоанна, хищник. А кто ты? Девочка вжалась в спинку стула от нависшего напряжения: — Я? Я не знаю… — Свою слабость признать очень непросто, а ещё сложнее жить с презрением к самому себе. Возможно, однажды ты поймёшь, кто ты, и мне хочется верить, что ты не разочаруешься. Но, в конце концов, ты слишком юна для того, чтобы даже задумываться над этим, и в твоей светлой головке сейчас лишь иллюзии и мечты. — Капитан задумался и прищурил глаза, внимательно изучая собеседницу. — Или я всё же ошибаюсь в тебе? Грудь Джоанны начала вздыматься, обида не давала ей спокойно дышать. Признаться самой себе в слабости и наивности было невыносимо, а промолчать и того сложнее: — Вы ошибаетесь, — серьёзно и твёрдо отрезала она. — О, я на это очень надеюсь, — ласково сказал капитан Хартголд и, допив последний глоток, поставил кружку на стол. — Поживём — увидим. * * * Время на острове тянулось размеренно и даже мучительно долго. Шла неделя, другая, и Джоанна мало-помалу свыклась со своим положением, но мириться с некоторыми вещами она напрочь отказывалась. Ей не давал покоя тот разговор с капитаном, после которого она почувствовала себя ущемлённой и даже униженной. Она никогда не считала себя наивной и тем более глупой, и уж точно не могла знать, как её видят со стороны. Теперь ей во что бы то ни стало хотелось доказать самой себе и другим, что она чего-то да стоит. Нельзя сказать, что Генри Хартголд относился к Джоанне как-то по-особенному. Напротив, он общался с ней на равных, казалось, он был всегда честен и прямолинеен — эта черта характера располагала к себе, если не брать в счёт его грубость, которая проскальзывала время от времени. Разговоры с ним были весьма занимательны и плодовиты. Он давал ей не только новые знания, но и пищу для размышлений. Прежде Джоанне не приходилось общаться с людьми подобных взглядов, и сколь ни был капитан жесток в своих убеждениях, он не отталкивал, а, напротив, вызывал лишь интерес, даже несмотря на то, что это шло вразрез с общепринятой моралью. Этот странный во всех отношениях человек, как оказалось, был весьма жаден до знаний. И стоит признать, он действительно питал к книгам какую-то особую трепетную любовь и даже нездоровую страсть. Библиотека у него была совсем небольшая, в основном то были книги о философии, истории, географии, о флоре и фауне далёких земель, которые он ещё не изведал, и, что удивительнее всего, в его коллекции имелась даже Библия. Но как выяснилось впоследствии, капитан Хартголд оказался настоящим безбожником и страшным богохульником, которого, вероятнее всего, ещё свет не видывал. А однажды он заявил, что истинный корень зла — это слепая вера во что бы то ни было, всеобщая безграмотность и непроходимая тупость, от которой и случаются все беды. Что если только страх перед Богом удерживает человека от дурных поступков, то такого человека можно и в расход пустить. — А как же вы сами? Вы же сами убиваете людей! — страстно возмутилась Джоанна. — Я убиваю людей, если только они встают у меня на пути! И делаю я это без страха, сожаления и без лицемерия! — резко выпалил он, гневно сверкнув глазами. — А если я и совершаю добрый поступок, то делаю это от всего своего маленького чёрного сердца, не ожидая Божьей милости, а просто потому, что хочу так. И кто же из нас лучше? Благочестивый христианин или я — богоотступник и исчадье ада? Слышать такие слова Джоанне было невыносимо, её бросало в дрожь от столь резких высказываний. И дрожь эта была то ли от страха, то ли от злости, даже она сама этого не могла понять. Вероятнее всего, капитан мнил себя чуть ли не Богом и вершителем судеб, но Джоанне он казался самым настоящим дьяволом. Дьяволом с обострённым чувством справедливости, которое нарушало все разумные границы. Дьяволом, который по непонятным ей причинам питал к ней самые светлые чувства. И если Генри Хартголд по возможности теперь старался сдерживать себя в разговоре с Джоанной, что было далеко не всегда, то с другими людьми он не церемонился, а порой вёл себя как настоящий деспот. Однажды на её глазах он вспылил и неслабо избил одного из своих людей. Джоанна видела это издалека и не догадывалась о причине столь жестокого поведения, которое повергло её в шок. Матрос еле остался жив после того случая, а в душе Джоанны опять закипело чувство страха перед этим непредсказуемым и жестоким человеком, который, казалось бы, совсем недавно начал завоёвывать её доверие. Позже, когда страсти угасли, Джоанна не преминула поинтересоваться у капитана, в чём, собственно, было дело? И он с лёгкостью ответил ей, что люди по большей части — это скот, и с ними надо быть построже. А если и дать им свободу, то не все смогут ею правильно воспользоваться. — Что же, по-вашему, он сделал не так? — взъелась Джоанна. Генри Хартголд по-доброму взглянул на неё и вкрадчиво ответил: — Неправильно воспользовался свободой. Девочка задумалась, закусив губу: — И кто же, по-вашему, решает что правильно, а что нет? — Это решаю я, — спокойно ответил капитан, — потому что в море я — Бог и король.