Вещи

Виски ноют. Рождаясь где-то в глубинах мозга, боль словно впивается в него наточенными когтями, раздирает голову изнутри. Бак трет их, но все бесполезно — становится только хуже. Он старается думать о своих обязанностях: куче дел, за которые несет ответственность, но получается плохо. Все тело словно отяжелело, не желая подчиняться. Ему внезапно хочется хоть на минуту побыть абсолютно нормальным человеком, сбросить ярмо с шеи, смеяться, гулять, как все молодые люди, под руку с… С девушкой. Сперва он, коротко и отрывисто выдыхая, вспоминает о Линали, потом — о своей матери и наследии Чанов. Он не может позволить себе отношений, тем более с той, которая, как и Бак, не принадлежит себе. Даже его собственная голова, которую он обхватил руками, в первую очередь собственность Черного Ордена. Впрочем, мечты, в которых тихо смеющаяся Линали прижимает к себе светлоголового малыша, его собственные. От них боль становится только сильнее — расплывается по нутру, как краска, что в это же самое время ложится на щеки. — Снова думаешь о ней, Бак-дурак! — она возникает из ниоткуда, стремительно, как никогда бы не смог человек. Фоу и не человек в привычном понимании, просто он, проведший с ней бок о бок столько лет, все почему-то не может привыкнуть к этому. — Не твоё дело, — Бак пытается оставаться серьезным, внушающим уважение главой клана, прекрасно понимая, что пятна на щеках и ставшее тяжелым дыхание выдают его с потрохами. — Моё, я же забочусь о тебе, дуралей, хоть это и неприятно, — Фоу дуется совсем как настоящая девушка. Бак вспыхивает весь, краснея еще сильнее — хотя это, казалось бы, невозможно. — Да ты… — два десятка отчетов пока не просмотрено, а боль — она все еще в голове. Бак морщится, ничего не отвечая, даже не прикрывает фотографии, на которой улыбается Линали. У Бака Чана нет своей жизни, он почти такая же вещь, как и Фоу. Он был рожден, чтобы исполнить отведенное семьёй предназначение, исполнять волю погибших родителей, отвечать за наследие рода. Синхронизированная с Чистой Силой Линали, хоть она и красавица, недостойна того, чтобы продолжить род Чанов. И, скорее всего, неспособна обеспечить Бака потомством. — Я устал, Фоу, — Бак раздражен чужим присутствием и тянет это очень медленно, но что-то в его неспешном ответе словно непонятно Фоу, и она наклоняет голову, внезапно протягивая к нему свою странную руку. — Я вижу, — легко соглашается она. Бак снова тянется к своей голове. Чужой голос вспугнул боль, и она убралась куда подальше. Хорошо бы надолго. Мутная теплая усталость отливает от головы вместе с краской со щек, перемещается ниже — теперь она тянет коликами живот, наливает свинцовой тяжестью ноги. — Я клялась заботиться о тебе! — Фоу тоже почти раздражена — до чего же этот мальчишка легкомыслен и несносен! Вот её прежняя госпожа была такой, как следовало и у неё. Никогда не было такой шеи и губ, и… Бак запрокидывает голову, словно засыпая. В присутствии Фоу это может привести к тумаку, но то, быть может, и к лучшему. — О ней, — отзывается Бак почти равнодушно — и невпопад. — Я тебя защищаю от всего, а ты… идиот! — Фоу даже злится очень по-человечески. «От всего» — это от акума и прочих врагов, но не от собственных чувств, поэтому Баку почти смешно. Боль вновь дает о себе знать. У светловолосого малыша в его мечтах — глаза Бака, а, значит, и он бы был обречен стать впоследствии Смотрителем Азиатского подразделения… и хозяином Фоу. — Фоу, — он вдруг пугается этих мыслей и его тон становится почти теплым.- Извини, но я вправду устал. А Линали… — Да знаю я! — ее рука тяжела, а волосы, но пахнет она чем-то очень женским и вкусным. Тонкие губы смешно надуваются — мимика у нее, словно у ребенка. — Дурак-Бак, сдалась тебе эта девчонка — лучше поспал бы, — Бак усмехается, но Фоу все слишком хорошо понимает. — Знаешь… — Бак изумленно моргает стоящей перед ним Линали — она почти как та, в мечтах. Видно даже, как под тонкой кожей над воротничком платья бьется голубая жилка. Бак ощущает ее неповторимый, как кажется сейчас, аромат, слышит смех, который кажется настоящим. А всего секунду назад Фоу пахла совсем по-другому. — И что ты там так захотел, малыш Бак? Даже если попробуешь, все равно не выйдет! — язвит Фоу, а на щеки Бака вновь возвращается краска. Виски вновь царапает боль, а пятна крапивницы ползут по телу — телу, желающему девушку, что стоит напротив. И плевать, что она вовсе не та, кем кажется. — Это уже слишком, Фоу! — он не понимает, как валит ее на стол, на не разобранные бумаги, и грубо задирает короткое платье. Она ничего не предпринимает в ответ и не возражает, пока он неумело щупает руками её лоно, словно не замечая отсутствия белья. «Заботиться о тебе», — с трудом вспоминает он, когда Фоу все так же молча перехватывает у него инициативу. Руки Линали щупают его ширинку. «И хозяином Фоу», — тоже мнится ему, сквозь новый тягостный выпад боли. Бака лихорадит, под веками прыгает картинка — светловолосого малыша нежно прижимает к себе ехидно смеющаяся Фоу. Но это еще неправильнее и хуже, чем прошлая греза. Фоу не даже девушка и не сможет стать продолжательницей великого рода Чанов! Губы Линали касаются его члена, скользят по стволу, обхватывают головку — мягкие и удивительно нежные. Бака лихорадит. Она просто вещь, и то, что происходит с ним и ней сейчас… могло бы быть и с ней и его дедом, например! От нее исходит чудный запах — он помогает расслабиться, но боль все так же копошится в висках. Бак бы пощупал Фоу пальцами, а потом… Но его лихорадит сильнее, пятна саднят и жгут, словно его искупали в кипятке. — Да ничего в ней такого нет! А ты… ты же не человек, — с трудом выдыхает он и дергается, кончая в теплый ласковый рот, едва не оставив там самое дорогое для мужчины. — Нет, — в ее тихом ответе он не слышит печали. — И она нет — экзорцист же. Они тоже просто оружие. — Линали медленно поднимается и снова становится Фоу. Выражение лица красноречиво свидетельствует о том, что пояснять произошедшее она не будет. То, что Фоу способна изменится, он не знал. Магия ли это Чанов, игра ли его воображения — тоже не понял. Фоу зевает — почти безразлично. Баку тошно, но в тоже время почти хорошо — в сущности, она же клялась заботиться о нем… Фоу не смотрит на него, молчит, но, уходя на стоящей у стены диванчик, роняет фотографию Линали на пол. — Смотритель Чан — ваша жизнь принадлежит Ордену, — легко напоминает она. Словно ничего вообще между ними не было. Возможно — и так, ох уж эта проклятая боль. Бак не возражает. Он думает сейчас о Фоу, дующей в легкие волосы малышу. Фоу, от которой пахнет так сладко, как никогда не будет пахнуть от Линали. Видимо, род Чанов на нем и прервется. — Я все понял, — лицо Бака все еще обсыпано пятнами, пальцы подрагивают, но его голос удивительно тверд. Закончив разговор, он снимает помявшийся китель и укрывает ее, словно живую. Фоу не плачет, вещи этого не умеют. Просто в комнате… жарко, да. Что она не потеет, плевать тоже. Да и не пахнет она ничем. И лишь когда солнце красит алым нижний край облаков, уже утром, Бак понимает, в чем было дело. Ухо прижато к трубке телефона, его зрачки расширены. Да, они терпят поражение. Линали убита сегодня ночью. Вой? Это Комуи фоном плачет о сестре. Бак поднимает фотографию Линали и снова садится за стол, распрямляя плечи. Он переводит застывший взгляд на притворяющуюся человеком Фоу. И понимает, что его жизнь все еще есть кому посвятить. А ведь в самом-то деле, ему была совсем безразлична Линали… И что его боль была не усталостью, а частью предчувствия беды — тоже… правда. Нужно внушить себе это. Нужно достигнуть Победы. И умереть за нее так, чтобы в семействе Чанов после Бака не осталось странных вещей.