Ведьма и Императрица

Селина и Морриган проводят много времени наедине по четырем причинам. И первая, самая незначительная — это игра в шахматы. Слуги в масках подносят им прохладительные напитки: в Халамширале душно и сад полон пряным запахом травы и благоуханиями цветов. Селина вдумчиво делает ход, краем глаза следя за эльфом, наполняющим ее бокал. Она не доверяет остроухим больше, чем кому-либо еще в этом месте. Пепел войны осыпает собой все вокруг, даже вырезанных из мрамора львов. Он кружится по пустующим бальным залам, оседая в воду позолоченных фонтанов. В смехе аристократии на балах — сражения, в шепотах простолюдинов на улицах — отчаяние. Вокруг пепел войны, пепел эльфинажа Халамширала. У Бриалы слишком много глаз и ушей, и теперь они принадлежат не императрице. — Задумались, ваше величество? Морриган улыбается немного натужено. Корсет, непривычный и чуждый, сдавливает ребра, поэтому ей тяжело дышать. Но она втягивает воздух так глубоко, как может: пусть этот сад лишь жалкая пародия на красоты дикой природы, но он лучше, чем пыль богатых комнат, которые стали ее новым пристанищем. Ведьма вертит между пальцев своего короля, черного, как крылья ворона. Селина съедает пешку Морриган легким изящным движением руки, и ведьма абсолютно не меняется в лице. Однако, когда через несколько ходов императрица объявляет шах и мат, острая ухмылка слетает с её губ. — Ваша маска слишком плохо сидит, дорогая. Вам следует научиться еще очень многому, — бархатным, гладким голосом произносит Селина. — Быть может так. Как, впрочем, и вам. И они играют еще партию и еще. У одной всегда белые фигуры, у другой черные. Морриган говорит, что нельзя не признавать преимущества первого хода. Селина говорит, что противник, думающий, что он всегда на шаг впереди, наиболее уязвим. Селина выигрывает все реже и реже. *** Вторая причина, неприятная для Морриган — уроки этикета. Маленький зал в восточном крыле пахнет ветшающим бархатом и свечами. Окна завешаны тяжелыми занавесками, поглощающими закат: занятия проходят всегда в то время, когда сгущаются сумерки. Свет свечей, пламя растопленного камина — и ничего более. Морриган видит каждую морщинку на напудренном лице Селины. Маска императрицы лежит на столе, и огонь играет на драгоценных камнях, заставляя их сверкать. Селина учит Морриган колоть тупым ножом в сердце: вежливыми, аккуратно сказанными словами лишать человека чести. Учит правильной походке. Учит вести себя как леди, быть леди. Выбирать правильную одежду, сочетать цвета, держать осанку. Ведьма топит в ухмылке пренебрежение. Ведьма оставляет в складках рукава отточенный, острый кинжал, что острее любого слова. Селина, к ее удивлению, одобрительно кивает. — Защита не бывает излишней, — говорит Ее Величество, — но только, если ты умеешь заметать за собой следы. Она учит ведьму тонкостям орлесианской большой Игры. Как из мелких деталей сплетать истинную картину происходящего, как за маской обнаружить слабость, как связать помаду в уголке губ стражника с отравой в бокале вина, как лишить соперника козыря в рукаве одной-единственной шуткой. Морриган слушает без удовольствия. Большую часть того, что императрица рассказывает, Морриган уже знает. Но не считает нужным использовать. По крайней мере, так было раньше. *** Третья — в эльфийской магии. В той паутине, которая дает остроухим шпионам неограниченные возможности. Она проходит по всюду от Ривейна до далеких уголков Тевинтера. Поломанный и забытый в веках подарок цивилизации Арлатана, мирно ожидавший момента, когда его обнаружат. Когда о нем вспомнят. Причина в зеркалах, причина в элювиане. В том, что Селина вышла из него с разбитым на кусочки сердцем и надеждой вернуть свою власть. Морриган знает о наследии древних эльфов больше Бриалы, пожалуй, даже слишком много для человека. В её янтарных глазах сверкает мудрость и насмешка, и императрице от него не по себе. Но Селина никак этого не выказывает. Маска её вытачивалась годами, потом и кровью, и не просто заставить ее слететь. Из окон в подвал льется вялый холодный свет. Морриган аккуратными движениями пальцев обводит свое бледное отражение, не оборачиваясь на скрип двери и чужие шаги. — Оно работает. Я могу входить в коридор между элювианами, и чувствовать себя так же легко, как и эльфы. Есть несколько новых рабочих зеркал — я отметила их на карте… Но пока больше никакого прогресса. Даже ведьма не может помочь справиться с этой чумой. Но она и ее сила лучше, чем ничего. Морриган многое знает. Морриган умеет слушать. Она интересна Селине и пугает ее. Она такая, какая есть, и, прогибаясь под общество лицемерных аристократов, она не надевает маску. Ведьма меняет выражение лица, теперь сглаживая слишком острые углы и пряча слишком красноречивые взгляды, но при этом всегда остается собой. — Если будет что-то новое… — Я сообщу вам тогда немедленно, — и зная, что сейчас у стен нет ушей, она говорит, — Селина. Это неприемлемо по орлесианским меркам. Но императрица слабо улыбается, ловя взгляд Морриган. Ведьма не ставит себя ниже её из-за происхождения, не боится сказать правду в лицо. Это то, что сейчас, в клубке ядовитых змей, Селине нужно больше всего. *** Четвертая, самая постыдная — в постели. В вороне, по ночам залетающем через приоткрытое окно в императорскую спальню. В боли, которая гложет Селину, тупой и ноющей, в дыре посреди ее грудной клетки, которая никак не хочет зарастать. В ее вечно раскалывающейся от мигреней голове и в недопитой чашке чая на краю заваленного бумагами стола. В том, что не знавшая никогда любви Морриган переоценивает силу магии. Морриган считает любовь слабостью, даже тогда, когда ерошит волосы Кирану. Она вспоминает его отца, восседающего ныне на ферелденском троне, очень редко. Большинство мужчин, что бывали в ее постели, для нее значили не больше, чем дуновение ветра. Морриган считает любовь болезнью, а болезнь можно вылечить. Когда в комнату влетает ворон, крылом задувая горящую свечу, с беспрестанно чиркающего пера на пергамент от неожиданности попадает несколько чернильных капель. Селина встречает гостью почти безразличным взглядом. Селина устала от войны, от вечной опасности, от боли в голове и в сердце. В нос ей ударяет терпкий запах варева. Чужая холодная ладонь ложится на шею императрицы, и она вздрагивает. — Выпейте это, может оно помочь, — говорит Морриган, хватаясь за золотую цепочку. — И снимите, наконец, этот амулет эльфийский, что прячете у сердца. Взгляд недоброжелателей, порой, яснее орлиного, а скорбь об ушедшем не даст оставить его позади. — Я… спрячу его, — рассеяно отвечает Селина, не встречаясь с ведьмой глазами. — Уничтожьте его, — говорит Морриган. И Селина ничего не отвечает. Ведьма многозначительно и тяжело вздыхает. Она сама снимает с неё платье, управляется с завязками и застежками, мимолетно касаясь бледно-молочной кожи. Распускает светлые волосы, вынимая из них заколки. Себя Морриган практически не дает трогать: только поцелуи, грубые и редкие, во время которых ведьма не смыкает глаз. Она не испытывает вожделения к женщинам, в отличие от Селины, но процесс её увлекает. Смотреть, как кто-то отдается к тебе во власть, особенно, когда это правитель целой страны — занятно. Только если это не Алистер. Длинные пальцы скользят по худому телу, останавливаются на груди, и, когда Морриган ее сжимает, с губ Селины срывается первый глухой стон. Губы ведьмы невесомо касаются ключиц, спускаются ниже, доходят до живота. Язык ведьмы не только остер, но и гибок, и, когда темноволосая голова оказывается между ног императрицы, та выгибается вперед. У Селины закатываются глаза, дрожат колени, и немеют ноги. Её ладони сжимают шелковые простыни, а волосы мечутся по подушке. Морриган делает все не быстро и не медленно, не грубо и не нежно. Она входит в Селину пальцами, делая все на удивление аккуратно. Ведьма почти не чувствует возбуждения, но глаза ее хитро блестят, наблюдают за императрицей. Ведьма слушает стоны, сначала тихие, потом громкие. Чувствует горячую плоть, влагу на своей руке, вкус сладкой соли на языке. У Селины сорванное дыхание, капли пота на лбу и учащенное сердцебиение. Она доходит до конца, и кроме стонов с ее губ ничего не слетает. Но Морриган слышит: «Бриала». Морриган знает слишком многое. Селина накрывается, не стыдливо, но спешно. Ее клонит в сон — голова больше не болит, а дыру в сердце глушит усталость. — Вы представляете ее? Вас никак не отпускает то глупое чувство, что любовью вы зовете? Селина сверлит взглядом украшенный узорами потолок. Морриган прикусывает губу от досады. В чем-то она не властна, и это ее раздражает. Морриган верит в законы логики — не эмоций. В то, что плотские утехи отвлекают от этих мыслей, особенно, когда древние фолианты говорят об этом. С чувствами можно бороться: магией, нужными словами, забвением. Ведьма ненавидит быть бессильной. В такие моменты она слышит отдаленный смех своей матери. — Спасибо вам, леди Морриган, — говорит Селина тоном того, кто находится где-то далеко. В другом месте, с другим человеком. — Думаю, вы можете идти. Через несколько минут ворон покидает спальню тем же путем.