Под знаком луны

***

Небо сияло ярким светом, переливаясь искрящимися волнами. Серебро лилось на землю, слабо освещая ночные улицы и робко заглядывая в окна домов. Вторую ночь подряд в садах и парках города цветы, обманутые ночным светом, раскрывали бутоны, подставляя холодному свету луны свои лепестки. Все замирало в тишине в ожидании чуда. Селен лежал на кровати, приставленной к открытому окну почти вплотную. Комнату наполнял ночной воздух, согревая привычным летним теплом. Селен не спал. Он смотрел в светлое ночное небо и все никак не мог хоть на минуту прикрыть глаза. Чудеса происходили по всей планете, и мир словно погрузился в таинственное ожидание чего-то неведомо прекрасного. Скрипнула дверь, и в комнату заглянул отец: - Все не спишь? - Не спится, – ответил Селен, даже не оборачиваясь. По небу то и дело пробегали волны серебра, искрясь и переливаясь всеми оттенками белого цвета. - Затмение только через пять дней. Смотри, не проспи самую главную ночь в твоей жизни, - отец закрыл дверь, а Селен лишь загадочно улыбнулся. Раз в пятьдесят лет на земле происходило редкое явление. Земля тенью закрывала луну, а та, словно насмехаясь, светила так ярко, что заливала все вокруг своим светом, превращая ночь в день. По древнему поверью пара, соединившаяся в такую ночь, могла зачать ребенка, отмеченного знаком луны. Говорили, что он неизменно приносил в семью богатство, радость и счастье. Но лишь искренне любящее сердце способно снискать это чудо под светом луны. Прочь отбрасывались все условности и правила. Абсолютно любой мог просить о ночи того, кого он любит. Пусть раньше он не имел права даже заговорить с ним. Селен улыбнулся. Искренне любящее сердце у него уже есть. Долгих два года он любит и верит, что тот человек, к кому он стремится всей душой, ответит на его признание. Он ждет этой ночи как самой главной в своей жизни. Селен мечтал о любви, семье и счастье, которое им подарит ребенок. И не имеет значения, что дети, отмеченные луной, такая редкость. Что их и нет, считай, вовсе. Не все любят настолько чисто и искренне, чтобы луна отмечала их своим знаком. Но разве в этом дело? Он любит. И этого достаточно. Ведь это единственная ночь, когда, забыв обо всех условностях, любящие сердца соединяются друг с другом. Легкий ветер слегка колыхнул шторы, и Селен все же прикрыл глаза. В своих мечтах он уносился в далекое будущее, где он счастлив и живет со своим любимым.

***

- Опаздываешь, – скрипуче проворчал начальник чуть ли не в самое ухо. Вот надо было с ним столкнуться на входе в типографию! Селен виновато улыбнулся и, стараясь не смотреть по сторонам, прошмыгнул на свое рабочее место. Компьютер был уже включен. В поисках своего благодетеля, облегчившего начало рабочего дня запуском ужасно медлительной техники, Селен обвел взглядом их не слишком большой офис и сразу же увидел Дирка. Тот ободряюще улыбнулся, подмигнул ему и исчез за грудой бумаг, разбросанных по всему столу. Селен покачал головой. Надо было улыбнуться в ответ, но он не успел. В небольшой, обветшалой типографии работало не так уж и много человек. Они с трудом держались на плаву, перебиваясь мелкими заказами на печать. Зарплата, соответственно, не радовала, но Селен не жаловался. Ему здесь было нужно совсем другое. Воррис – этот альфа запал ему в душу с самых первых дней работы. Он рисовал иллюстрации к книгам, и то, что выходило на бумаге, когда он брал в руку карандаш, заставляло сердце замирать. От самых простых вещей, нарисованных его рукой, внутри всплывали совершенно разные чувства. Он словно мог нарисовать душу, заглянуть во внутренний мир, создать целую вселенную, в то время как в руках у него был лишь карандаш, а на столе лежал маленький кусок бумаги. Селен влюбился. Сначала в прекрасные картинки, умело выходившие из-под руки талантливого художника, а после и в самого Ворриса, стоило лишь узнать его немного ближе. Он был веселым, улыбчивым, легким на подъем, и вся типография была им очарована. И Селен, мало веря в свое счастье, сдружившись с Воррисом, так и не решился открыться ему. Но грядущее затмение давало надежду. В ночь, когда соединяются сердца, можно все. Например, предложить Воррису провести ее вместе. Ритуал, древний как мир, словно говорил, как важно отбросить прочь все сомнения и идти навстречу счастью. В последний день перед затмением, завершив все свои дела, надо будет лишь попросить того, о ком мечтаешь, и если он еще не занят другим, должен согласиться. Много лет назад этот обычай был единственным шансом двух любящих людей обрести друг друга. Во времена, когда браки заключались только по расчету, в вечер перед затмением любой мог подойти к чужому мужу и попросить о ночи. И если это была чистая, искренняя любовь, тогда рождался ребенок, отмеченный луной. Сколько тщеславных людей погубили свои судьбы, думая, что в их сердцах любовь настолько чиста и сильна, что луна отметит их дитя? И сколько простых влюбленных, никогда не надеявшихся на чудо, зачали ребенка под знаком луны. - О чем думаешь? – Тихий приятный голос, запах цветов, словно только из оранжереи, дыхание чуть задевает шею и такая добрая, печальная улыбка. - Дирк! Не подкрадывайся так… Селен не мог понять, раз за разом ломая голову, что Дирк забыл в их Богом заброшенной типографии. Дирк Сойен, единственный сын двух самых богатых людей в городе: одного из знатнейших альф, представителя самого знатного рода, по древности и крови едва ли уступающего самому королю, и одного, по слухам, самого красивого омеги во всей стране. Селен прекрасно помнил тот вечер, когда Дирк вошел к ним и, сев напротив, попросил распечатать какие-то бумаги. И пока Селен боролся со старым, едва работающим оборудованием, долго рассматривал его, словно не мог чему-то поверить. Его мягкий взгляд словно обдавал теплом, а от улыбки и вовсе можно было растаять. Селен перебирал документы, осторожно посматривая в его сторону, и все никак не мог понять, как альфе удается смотреть на него так, будто перед ним сокровище, которое нельзя тронуть. А после, когда уже надо было уходить, Дирк спросил, найдется ли для него место, и, узнав о возможных вакансиях, ушел к начальнику. О том, что это и был Дирк Сойен, Селен узнал уже потом. Да и было ли это важно? Ведь в его мыслях и мечтах давно жил Воррис. - Прости, я не хотел тебя пугать. Ты свободен сегодня после работы? Хочешь, сходим в кино? - Я… Нет. Не высыпаюсь вторую ночь. Этот свет бьет во все окна, и я не могу сомкнуть глаз. - Понимаю. Что ж… Все пройдет спустя неделю. Дирк улыбнулся, отходя и вновь скрываясь на своем месте за кучей бумаг. Он часто звал Селена после работы зайти куда-нибудь. И иногда Селен соглашался, но чаще отказывал. Для него Дирк был не больше чем друг, и он не хотел давать надежду на большее. А сейчас, когда затмение так близко, он словно дышал тем мигом, когда попросит Ворриса о ночи. А после, когда родит, тот поймет, насколько глубоки его чувства. Он не сомневался – их ребенок будет отмечен луной.

***

Дни шли как в тумане, а ночи сияли безумным светом. Серебро разливалось по всему городу, и цветы распускали бутоны, на которые сотнями садились бабочки, словно забыв, что на земле ночь. Каждый вечер все труднее было закрыть глаза и заснуть. Хотелось скинуть наваждение сияющей луны или же, забыв про все, бежать в город, сходя с ума от серебра и света. Поутру, едва разлепив усталые глаза, Селен шел на работу. Дирк улыбался ему со своего места печальной, ласковой улыбкой, и Воррис махал, подзывая подойти и показывал картину, от которой замирало сердце. Селен мог часами любоваться ими. Дома все стены его комнаты были завешаны работами Ворриса – он распечатывал их для себя и самые любимые вешал поближе к кровати, чтобы засыпать, любуясь ими. И лишь в ночи перед затмением его взгляд был прикован к ночному небу, освещенному ярче, чем когда солнце было в зените. В обеденный перерыв они, как обычно, собрались пить кофе на лестнице, ведущей на крышу. Там всегда было открытое окно, широкий подоконник который служил им и столом, и стульями. Вооружившись чашками с горячим напитком и своим обедом, они шли туда посмотреть на улицу. Теперь же, когда все признаки надвигающегося затмения были видны даже днем, они с особым удовольствием стояли, подняв головы и глядя в небо, переливающееся всеми оттенками серебра. Оно словно мерцало: то загоралось сотнями искр и волнами пускало мистический белый свет, то затухало, словно день еще силен и затмение лишь миф, придуманный людьми. Селен всегда обедал здесь с Воррисом, Дирком и Тоереном – еще одним омегой, работающим в соседнем отделе. Они вместе пришли устраиваться на работу, вместе прошли собеседование и так разговорились в ожидании своей очереди, что каким-то чудом сумели подружиться. Работа, правда, им досталась разная, но это не мешало омегам общаться. Селен познакомил Тоерена с Дирком и Воррисом и тайно надеялся, что омега приглянется Дирку, и тогда, быть может, их дружба перерастет в дружбу семей. Тоерен был тем, кому Селен доверял почти все – лишь свои чувства к Воррису доверить боялся. Он хранил их в себе, опасаясь, что его не поймут. В этот день они молчали, смотря в небо, и тихо вздыхали, глядя, как по нему волна за волной распространяется лунный свет, растворяясь в солнечных лучах. И лишь когда начальник сурово крикнул Воррису заканчивать работу, тот быстро забрал свою чашку и, позвав с собой Тоерена, еще не видевшего его работу, побежал хвастаться и дорабатывать то, что не успел. Селен, как и Дирк, не торопился. Его дела могли подождать, ведь большую их часть он уже завершил в преддверии лунного затмения. - Ты эту неделю такой задумчивый, – Дирк не отрывал взгляд от неба. – Ты кого-то уже выбрал? Селен улыбнулся, пряча глаза. Ему казалось, в них Дирк с легкостью прочтет все, о чём он думает. - Не знаю, что мне делать. - Это такой секрет? Ты так боишься мне сказать? Он почувствовал, как на плечо легла рука. Дирк часто позволял себе прикасаться к нему вот так просто, ни к чему не обязывающе. И Селену нравилось то, как заботливо Дирк обнимал его за плечи. Он повернулся, встретившись с серьезным взглядом альфы и улыбнулся. Иногда Дирк придавал слишком много значения пустяковым вещам, но в этот раз, кажется, впервые поймал нужное настроение, когда Селен думал о самом важном в своей жизни. - Хорошо. Но только обещай мне, что никто об этом не узнает. Хорошо? - Обещаю, – сказал Дирк, и Селену стало смешно. Он смотрел так, словно от сказанного зависела жизнь их обоих. - Я люблю Ворриса. Если в эту ночь мне удастся его получить, он поймет, как сильно я его люблю. Может я даже смогу… Ты ведь знаешь эту легенду про ребенка, отмеченного знаком луны? Дирк тяжело выдохнул и высунулся в окно. На Селена он старался больше не смотреть и выглядел так, словно ему внезапно стало плохо. На небе как раз пробегали волнами серебряные блики белого лунного света. Вселенная постоянно напоминала о наступлении ночи лунного затмения, когда все окрасится серебром, и мир зальет лунным светом. - Знаешь, - как-то сдавленно начал Дирк, - один из моих родителей отмечен знаком луны. Но что-то мне это счастья не приносит. - Что? – Селен, не веря собственным ушам, высунулся в окно, чтобы посмотреть в глаза Дирку. Тот был до невозможности печален, словно кто-то разом лишил его счастья. – Ты никогда об этом не говорил. - Да ты и никогда не интересовался, – пожал плечами Дирк, смотря в небо. Последняя волна серебряного свечения прокатилась за горизонт, и солнце вновь слабо осветило крыши оранжевыми лучами. Селен зачарованно смотрел за причудами природы и думал, что Дирк не менее удивителен. Один из самых богатых альф, сын самых влиятельных родителей - и никто не может понять, зачем он тратит свое время на работу в старенькой обветшалой типографии. Что вообще можно было желать, когда вся твоя жизнь освещена благословением луны? - Тогда в чем счастье для тебя? Кем бы ты хотел быть? - Сейчас я думаю, что хотел бы быть Воррисом. Селен не выдержал и засмеялся. Вот этого он никак не ожидал. Самый завидный жених в их городе мечтает стать простым иллюстратором в типографии. - Дирк! Ну, ты даешь! Зачем тебе это? Дирк оторвал взгляд от неба, на котором уже давно ровно горело дневное светило и посмотрел так, словно Селен его чем-то обидел. - Тебе когда-нибудь говорили, что ты совсем не понимаешь намеки? - Родители мне это постоянно говорят. А что? Дирк тяжело выдохнул и улыбнулся. Улыбка вышла грустной, грустнее были разве что его глаза. - Ничего. Просто хотел узнать. - Если ты хочешь что-то мне сказать, то лучший способ сделать это напрямую. Так что если хочешь чего-то, то давай скажи. Я серьезно. Дирк внимательно всматривался в его лицо и долго молчал. Так долго, что даже стало немного неловко, и Селен подумал, что, может, в их разговоре, и правда, надо было прочесть что-то между строк. Где-то минуту назад между ними мелькнула истина, которую он не понял. Но момент был уже упущен, и Дирк потрепал его волосы, взъерошив так старательно уложенную прическу. - Ну, нет. Пожалуй, я буду молчать. А то вспугну тебя, и ты ко мне больше не приблизишься. Он снова улыбнулся той мрачной улыбкой, от которой, казалось, на лестнице стало темнее, и стал спускаться вниз. - Дирк! Я серьезно! Селен побежал за ним без возможности изменить что-либо. Но альфа торопился на свое рабочее место, не хотел опаздывать с перерыва. Больше поговорить им не удалось.

***

Последняя ночь перед затмением далась Селену особенно трудно. Глаза упорно смотрели в небо, а сердце бешено стучало, словно его удары могли торопить секунды, приближающие заветную ночь. Отец вновь заглянул в комнату, но не сказал ни слова. Усталость расплывалась по телу, а руки дрожали, и замирало дыхание. Проснуться утром было почти невозможно, но Селен встал даже раньше будильника. Он привел себя в порядок и даже одежду надел самую лучшую. В его единственную ночь казалось важным все – начиная от первого вздоха, как только он проснется. В типографии было удивительно тихо, и лишь Дирк нарушил традицию, не улыбнувшись ему из-за стола, прячась за грудой бумаг, словно за стеной. Наверное, у него тоже был кто-то на сегодня самый важный. Селен считал минуты и складывал их в года. В эту ночь должна была решиться его жизнь. Весь отдел словно считал минуты до объявления конца рабочего дня. Селен даже не решался предположить, сколько омег и альф сегодня соединятся вместе. Сегодня они все работали допоздна. Воррис, не отрываясь, что-то рисовал за своим столом, Дирк, как и прежде зарывшись в гору бумаг, что-то подсчитывал, Тоерен то и дело заглядывал в их отдел. Неужели хотел просить о ночи кого-то здесь сидящего? Селен втайне надеялся, что тот пригласит Дирка. Красивый, богатый и умный альфа из самой знаменитой семьи был мечтой чуть ли не всего их отдела. Только Селен подкачал – влюбился в Ворриса. В окна то и дело бил белый свет. Мир словно сходил с ума, меняя день на ночь, способную заменить любой день. Перемешиваясь с алым закатом, серебряный свет разливался по офису, и его блики мерцали, отражаясь от стекол и зеркал. Селен то и дело ловил взгляд Ворриса. Что-то шальное было в его глазах, что-то показывало – он тоже с замирающим сердцем ждет кого-то. У Селена перехватило дыхание. До конца дня оставались считанные минуты, все дела были доделаны - оставалось лишь отнести папку в бухгалтерию, и он свободен. Это заняло несколько минут. Несколько роковых минут в жизни Селена. Когда он вернулся в отдел, Ворриса не было на месте. Стол оказался тщательно убран, карандаши и бумага аккуратно сложены, а компьютер выключен. - Где Воррис? – Селен подбежал к Дирку. Тот как раз сам выключал технику, заканчивая свой рабочий день. - Только что здесь был. Вышел в коридор. Вы там не встретились? - Мог бы его задержать! – крикнул он Дирку. Все, кто еще не успел покинуть отдел, удивленно уставились на стремительно выбежавшего в коридор Селена. Ему показалось, он видел фигуру Ворриса на улице и, пробежав коридор, толкнул дверь, вышел наружу. Вокруг уже было темно, и лишь серебряные волны белого света, пробегающие по небу, превращали на короткие мгновения ночь в день. Воррис стоял неподалеку и обнимал кого-то. Омега, которого Селен не мог рассмотреть, обнимал альфу в ответ, нежно прижимаясь к его груди. Воррис гладил его по волосам, целовал в макушку и улыбался такой улыбкой, что у Селена защемило сердце. Опоздал. Недосмотрел. Упустил. Какой-то омега уже успел попросить Ворриса о ночи. Или тот сам нашел того, кого хотел? Воррис на миг повернул голову в его сторону, помахал рукой и улыбнулся так, словно желал счастья. Он обнял своего омегу и повел куда-то по улицам города, а Селен стоял и молча смотрел им вслед. Внутри была чудовищная пустота, наполняющаяся болью. Она казалась бездонной, и с каждой секундой Селена все больше охватывало отчаяние. Он ждал столько лет, надеялся, верил… Улицы вновь осветило белое сияние, но впервые за эту неделю перед затмением Селен не поднял взгляд к небу. Его жизнь потеряла смысл. Тот, кого он любил, ушел с другим омегой. Единственная ночь, когда у него была такая возможность, прошла мимо, оставив его лишь беспомощно стоять посреди улицы. - Ты его не нашел? – услышал он сзади и обернулся. Кутаясь в большой темный плащ, Дирк стоял прямо перед ним, с грустью смотря в глаза, и, кажется, давно понял, что произошло. – Проводить тебя до дома? Селен кивнул и, стараясь больше не смотреть по сторонам, пошел домой. Все, ради чего он жил и верил, растворилось и куда-то ушло. Кто-то другой, не он, был нужен Воррису, и в эту ночь Селен остался один. Никому не нужный. Он шел, не поднимая глаз, лишь шаги Дирка слышались за спиной, словно он стал его тенью. Путь домой был долгим. Селен медленно шел по улице, не особо заботясь о том, что Дирк может куда-то спешить. В эту ночь они были одни, случайно оставшиеся без пары. - Смотри, луна темнеет, – вдруг сказал Дирк, и Селен поднял глаза. Темный круг тени земли наползал на Луну. Волны серебряного света больше не сверкали в небе, и по всему городу разливалось белое мерцание. Начинался праздник серебряной тени. Он вздохнул, вновь опуская глаза, пряча непрошеные слезы, замирающие на ресницах, и уже было шагнул, вновь направляясь к дому, но тут его остановил голос Дирка. - Стань моим. Сегодня. Пожалуйста. - Нет, Дирк, я не… - Селен замер, беспомощно глядя перед собой. Он не знал, как объяснить Дирку, что не может, потому что давно любит Ворриса, потому что только его желает видеть с собой, потому что боль оттого, что тот сегодня предпочел ему другого, доводит до безумия. Но Дирк и так это знал. Когда Селена накрыли края плаща, и он спиной ощутил тепло чужого тела, по коже пробежала легкая дрожь, а Дирк, склонившись к нему, едва слышно прошептал на ухо: - Пожалуйста. Ты ведь знаешь, как тяжело, когда не можешь получить того, о ком мечтаешь. И Селен замер в еще большей нерешительности. Кого не смог получить Дирк? О ком он мечтал, не смея просить? Лунный свет залил улицу, окрашивая ее серебром. Все вокруг мерцало, отражая его преломления. Земля словно сама была покрыта печатью луны, и все живое сейчас до дна испивало ту радость, что принес с собой праздник серебряной тени. Где-то чужие губы целуют того, кого Селен так мечтал получить в эту ночь. Он упустил свой шанс, и сколько бы с небес ни лилось серебро, этот свет не озарит его вместе с тем, кто так давно жил в его сердце. Дирк осторожно обнял его за плечи, прижав к своей груди. Сегодня только они ушли домой без пары, и в этом было слишком много горечи от несбывшихся желаний. Селен вздохнул, стирая рукой слезу, замершую на ресницах. - Я согласен. Дирк повел его по незнакомым улицам. Они сворачивали в тихие проулки и ступали по широким мостовым, пока, наконец, не вышли на аллею, ведущую к оранжерее. Селен знал, что родители Дирка владеют одной из городских оранжерей, и не сомневался, что это была одна из них. Темный круг тени Земли уже зашел на половину луны. Вскоре ему предстояло закрыть ее полностью и вопреки всем законам вселенной скрывать ее до утра. Сегодня влюбленные по всей планете соединялись друг с другом, и лишь Селен ответил согласием другому. И дело было не в уязвленной гордости и тщеславии. Просто он так боялся остаться один на один сам с собой, что согласился бы пойти с любым. Да и нельзя было отказывать. И Дирк это знал. Они оба знали. Пройдя первый этаж галереи, пробираясь между сотнями различных цветов, распустившихся будто в полдень под звук искусственных водопадов, они дошли до лестницы, ведущей наверх. На втором этаже была комната управляющего, а за ней еще одна, без каких-либо опознавательных знаков. Дирк достал из кармана ключ, повернул его в замочной скважине, и они зашли в небольшую комнатку. - Иногда я ночую здесь, когда не успеваю на поезд, – сказал Дирк, взяв Селена за руку и приглашая его следовать за ним. Потолок комнаты был полностью из стекла, и, подняв глаза, Селен увидел, как прямо над ними, высоко в небе, луна уже полностью скрылась в тени Земли. Мистический белый свет освещал всю комнату, и все вокруг мерцало, переливаясь серебром. От яркого света на глазах невольно выступили слезы. Единственную ночь в своей жизни он отдает другому. - Не плачь, – попросил Дирк, притягивая его к себе, забирая под свой плащ и обнимая так крепко и нежно, что у Селена перехватило дыхание. Плакать действительно было глупо и бессмысленно. В объятиях Дирка было тепло и почему-то спокойно. Боль не уходила на второй план, но успокаивалась, и дышать становилось легче. - Пожалуйста, - попросил Дирк, вытирая кончиками пальцев его слезы, - хотя бы сделай вид, что я тебе не противен. - Ты мне не противен, - борясь со слезами, Селен прикрыл глаза, подставляя губы для поцелуя. Дирк не был ему противен, но почему-то казалось, что он обманывает его, соглашаясь на близость. Теплые и мягкие губы коснулись его лица, прочерчивая тонкую дорожку поцелуев. Руки обняли еще крепче, еще надежнее, и, оказавшись вплотную прижатым к телу альфы, Селен впервые в жизни почувствовал, как бьется чужое сердце. В полной тишине, откинув голову назад, Селен сквозь опущенные веки чувствовал, как ночное небо все чаще озаряют всполохи серебра. Они заставляли его вздрагивать и щуриться, и он стоял, боясь шевельнуться. Пока Дирк не заслонил собой свет, он коснулся губами его губ, язык осторожно скользнул в рот, словно боясь вспугнуть. Дирк медленно стал раздевать его. Селен не мешал ему, но и никак не помогал. Он замер, боясь шевельнуться. В том, что делал Дирк, вернее, как именно альфа это делал, то и дело сквозило нечто такое, что пугало и в то же время заставляло идти ему навстречу. Одежда бесшумно падала на пол, Дирк целовал его все более настойчиво, и Селен цепенел в его руках, так крепко и так бережно обнимавших его. Он не помнил, как они оказались на кровати, но помнил каждое прикосновение его губ к телу, каждое движение рук и взгляд Дирка – грустный, счастливый и пугающе жадный. Внутри него словно полыхала дикая страсть, которой не суждено было вырваться наружу в эту ночь. Кому она предназначалась, и кто должен был познать безумную любовь Дирка, Селен не знал, но уже завидовал тому, кого можно было любить настолько ярко. Дирк подготавливал его мучительно долго, так что Селен сам уже был готов требовать в него войти. Но даже подготовленное тело и желание близости не смогли уменьшить боль от первого в его жизни раза. Селен шипел, впивался пальцами в руки Дирка оставляя там синяки и глубокие царапины, не оставил живого места ни на спине, ни на груди, но позволял терпеливому альфе брать себя. Ему казалось, прошла вечность, прежде чем боль притупилась, уступая место странному дразнящему чувству. Оно росло, по мере того как Дирк двигался в нем. Селен все больше погружался в свои ощущения, ставшие настолько яркими, что он терялся в них, не понимая, где он и где реальность. Хватаясь за Дирка, как за спасение, он был не в силах понять природу тех чувств, которые тот пробуждал в нем. Они становились всё сильнее, готовые вырваться наружу и обернуться чем-то неведомым и мучительно приятным. Слишком всего много навалилось одним разом на омегу, и оно росло, увеличиваясь слишком быстро. Когда Селен все понял, было слишком поздно. Он бился, словно в агонии, ловя сильнейшие волны наслаждения в его жизни, и стоило только одной начать сходить на нет, как тут же накатывала новая, еще более сильная. И узел, его самый первый узел в его жизни, связывал их сильнее, чем они могли себе позволить. И лишь когда Дирк отпустил его, Селен с трудом поднял на него глаза, борясь с подступающем ужасом. - Зачем? - Ты не хочешь детей? - Но не так же… - Если он не будет тебе нужен, я заберу его, – сказал Дирк, осторожно погладив Селена по животу. - Сегодня же напишу родителям, что признаю нашего ребенка. Так что не наделай глупостей, договорились? Селен мотнул головой, пытаясь прогнать наваждение. Альфе нужен ребенок? Их ребенок? - Зачем тебе это? - Но ведь он наш… Селен сел на кровати и поморщился. Все было непривычно и как-то не так. Он не раз представлял свой первый раз, и все было совсем иначе, начиная от Ворриса вместо Дирка и заканчивая счастливым пробуждением под утро. А сейчас он чувствовал себя обманутым и использованным. - Проводи меня домой. Дирк лишь молча кивнул, собирая их одежду и помогая Селену. Домой они шли в молчании, и единственное, что Дирк себе позволил, это накинуть на Селена свой плащ, чтобы тот не замерз прохладной ночью. - Я уезжаю, - сказал он, когда они почти подошли к дому, где жил Селен, - меня призвали на службу, и я не могу отказаться. Не знаю, как долго это продлится, но я буду тебе писать. - Не надо. Не хочу, чтобы ты чувствовал себя обязанным мне, только потому что я, возможно, буду носить твоего ребенка. – Селен поднялся на крыльцо и позвонил. Родители открыли почти сразу, и на их лицах сразу же отразилось недоумение, а после какое-то странное подобие гордости. Их сын и самый завидный жених в стране в ночь, где каждый соединяется с тем, кого любит. - Доброй ночи, - поприветствовал их Дирк и, не дожидаясь ответа, быстро зашагал куда-то по ночным улицам. А Селен, прошмыгнув мимо родителей в прихожую, наконец-то дал волю слезам.

***

Беременность дала о себе знать почти сразу. Тошнота по утрам, головокружения и постоянное желание лечь и заснуть не покидали его ни на минуту. Он словно был во сне. Но самым странным было то, что вечерами все отступало, в теле появлялась странная легкость, ум прояснялся, и Селен чувствовал себя даже лучше, чем до беременности. Ужасно хотелось проспать весь день и проснуться под вечер. Но работа никуда не исчезала. Дирк, как и говорил, уехал на службу, и его место в типографии занял кто-то другой. Селен не знал, что делать и как быть. О том, что он ушел в ту ночь с Дирком, откуда-то узнали все, и он не знал, куда прятать глаза. Среди всего прочего находились те, кто завидовал ему, считая, что он просто удачно поймал альфу. А сам он почему-то больше не мог смотреть на рисунки Ворриса. Они казались ему пустыми и слишком глупыми. Ведь тот, кто их нарисовал, так и не смог разглядеть рядом с собой искренне любящее сердце. Дирк, как и обещал, писал ему. Первое письмо пришло меньше чем через неделю после того, как они виделись в последний раз. Потом письма приходили раз в два дня, редко когда в три, и то, судя по дате отправления, почта их задерживала. С разными пометками из разных областей, словно Дирк мотался по всей стране, и лишь изредка письма были со штампами из какого-то одного места. Селен не читал их. Даже не вскрывал. Сначала он просто хотел сжечь их все – разом закинуть в огонь камина и смотреть, как они догорают. Но в самый последний момент передумал и стал просто складывать в верхний ящик стола. Нераскрытые, они копились там, постепенно вытесняя все то, что раньше там лежало. Селен решил, что, когда Дирк вернется, он вернет ему все эти письма. Вот так просто вручит огромную пачку и попросит его больше не беспокоить. Это была самая жестокая месть, которую он только мог придумать за то, что Дирк обрюхатил его без спроса. Их ночь вдвоем еще можно было как-то списать на неудачное стечение обстоятельств или просто глупый поступок. Но ребенок… Нет, Селен хотел детей. Но никак не от Дирка. И уж точно не хотел, чтобы его при этом считали охотником за богатыми альфами. А выглядело все именно так. Но сюрпризы на этом не кончились. Как Дирк и обещал, он написал своим родителям, и те приехали уже через две недели. Роскошная, дорогая машина как-то остановилась рядом с домом Селена. Когда Дирк рассказывал о том, что один из его родителей отмечен луной, Селен представлял себе именно омегу. Поэтому увидеть перед собой альфу, рожденного под знаком луны, было тем более странно. Родители Селена встретили их как самых дорогих гостей. И хотя те пришли без приглашения, папа Селена даже сумел состряпать вполне приличный ужин. Родители Дирка выглядели очень хорошо, были дорого одеты и сильно отличались по поведению. Омега был бодрым, веселым и жизнерадостным, именно он рассказывал, что сын написал им о беременности Селена и признал ребенка, обещая взять на себя все заботы о его воспитании. А вот альфа, отец Дирка, все время молчал, к еде даже не притронулся и все прожигал Селена злым нехорошим взглядом. Не трудно было догадаться, о чем он думал – наверняка считал, что его единственного сына просто-напросто окрутил какой-то расчетливый омега. Но вслух, конечно же, этого не говорил. Селен решил, что он не станет ссориться с родителями Дирка. Что бы ни случилось – он вынашивал их внука, как бы нелицеприятно с их стороны это выглядело. Весь ужин он, не боясь выглядеть неучтивым, рассматривал альфу, отмеченного луной – хотя тот мало чем отличался от других альф. Но холодная красота луны так и сквозила во всей его внешности. Особенно выделялись волосы, которые так и переливались серебром, напоминая ту ночь, когда они с Дирком были вместе. Светло-серые глаза безучастно скользили по бедной обстановке их дома, лишь изредка задерживаясь на Селене, чтобы окатить его очередной волной холода и презрения. Самым неожиданным стало то, что родители Дирка, уходя, оставили им значительную сумму денег, и сколько бы Селен ни пытался отказаться, забирать их не желали. А альфа-отец Дирка вообще посмотрел на Селена таким взглядом, что все слова возражения и благодарности застряли в горле. Родители Селена, и правда, жили небогато, и деньги бы им не помешали. Но в последнее время с ними стали происходить странные вещи. Сначала отца повысили на работе, потом папу перевели на более выгодную должность, хотя никаких предпосылок, что такой шанс вообще выпадет, попросту не было. Да и сам Селен не раз замечал, что ему уже в который раз достаются самые прибыльные заказы в типографии, а начальник даже расщедрился на прибавку. Хотя все вокруг старались затянуть пояса потуже, говоря о надвигающейся войне.

***

Где-то на дальних границах начинались бои за новые территории. Селен старался не вникать в происходящее. Лишние волнения могли только помешать ребенку. Поэтому новость, что Дирк находится как раз в местах главных сражений, стала для него открытием. Он никак не мог поверить, что сын самых богатых людей их страны мог оказаться в месте, где его жизни угрожает реальная опасность. Но это было действительно так. Дирк ушел не просто на службу - он ушел на войну. И фронт разворачивался все шире и шире, словно пытался стянуть всю страну в кольцо. А город жил своей обычной жизнью, будто ничего не происходило. Жил и Селен. И единственное, что его беспокоило, это живот, которому постепенно становилось тесно в обычных брюках. Родители Дирка заходили к ним в среднем раз в две недели, говорили о чем-то отстраненном и оставляли деньги. Альфа все также прожигал Селена злым, презирающим взглядом, а омега почему-то выглядел все грустнее и грустнее. Однажды Селен просто понял - что-то происходит. Что-то, о чем ему не говорят, но что невероятно важно. Но спросить, что именно от него скрывают, так и не решился. Когда беременность стала заметна, о нем стали постоянно говорить. Омега, беременный, незамужний – самый настоящий повод для сплетен. А когда все в типографии, наконец, узнали, что альфа, от которого Селен зачал, Дирк, и вовсе стало твориться нечто невообразимое. Почему-то он выглядел коварным искусителем, совратившим альфу, который так невовремя попался ему в ночь лунного затмения. Селен знал, что всегда нравился Дирку, но никогда не придавал чувствам альфы такого уж большого значения. В типографии все постоянно флиртовали друг с другом, меняя объект интересов, по меньшей мере, раз в месяц. То, что Дирк отличался постоянством, не делало его кем-то особенным. Да и Селена не делало. Но рот всем заткнуть было просто невозможно. Вторым ударом стало известие о том, что Тоерен встречается с Воррисом. Известие ударило по самому больному, особенно когда Тоерен сам, в перерыв, втайне поведал Селену, как ему тяжело было поймать альфу в ночь затмения. Ребенка, правда, зачать не удалось, но ведь не за горами свадьба, а там, можно и простого малыша заделать. Селен слушал его веселый щебет и еле сдерживался, чтобы не разрыдаться. Лучший друг рассказывал о том, как у него все хорошо с альфой, о котором Селен грезил день и ночь. И идеализированный портрет Ворриса распался сам собой. Все репродукции талантливого иллюстратора враз померкли, оставляя лишь пустынный след одиночества в темной комнате. И как только Тоерен успел вперед него? Как удалось ему поймать альфу? Селен вздохнул, снимая со стен красивые рисунки и складывая в ящик стола, заполняя его едва ли не под завязку. Разочарование становилось привычным, как и одиночество. А растущий живот не добавлял оптимизма. И Селен ждал, когда ребенок начнет толкаться – с того момента можно будет отмерять половину пройденного пути. А дальше... Он как-нибудь справится. Письма Дирка, приходившие как по часам, раздражали все сильнее. В ящике уже почти не оставалось места, и Селен подумывал достать с чердака коробку, чтобы переложить их все туда. Работы в типографии становилось все больше, а усталость накапливалась все сильнее. Он уже собрался просить перенести его часы на ночную смену, ведь именно тогда ему становилось удивительно легко и просто, а живот уже не так сильно тянул поясницу. В одну из ночей Селен все никак не мог заснуть. Казалось, в нем пробудились какие-то скрытые силы. Он смотрел на ночное небо, слегка подернутое осенними тучами, и хмуро следил, как из-за них то и дело выглядывала луна. Ее яркий свет напоминал о той ночи, когда вся его жизнь перевернулась. Свет бликовал, преломляясь от помутневшего от времени стекла, и рассеянными искорками мерцал в комнате. В этот вечер родители растопили камин слишком сильно, и духота давила, окутывая тяжелым воздухом. Селен раскрыл окно, вдыхая легкий ночной воздух с чуть ощутимой холодинкой. В тишине улиц еще блуждало то прошлое, где он не знал, что однажды будет сидеть совсем один и, глядя в небо, сожалеть об одной-единственной ночи. А лунный свет, словно издеваясь, напоминал о том, чьего ребенка он носит. Селен высунул руку в окно, подставляя ее легкому ветру, и замер, не веря глазам. Рука мерцала, покрываясь серебром. Тем самым слабым мерцанием, какое он видел на небе в ту ночь, когда вся его жизнь перевернулась. Он высунулся в окно, но на небе не было и намека на лунное затмение. Все было как и прежде. И лишь он сам словно был отмечен луной, мерцал в ее сиянии. В тот самым момент он впервые почувствовал, как ребенок легонько стукнул его в бок, сообщая о том, что половина пути до их встречи уже пройдена.

***

Родители Дирка перевезли в их дом почти все вещи, необходимые для ребенка. В уголке комнаты появилась колыбелька, украшенная причудливыми узорами, к ней прилагались комплекты белья, белого, будто в насмешку отливающего серебром и расшитого серебряной нитью. Ворох чепчиков и распашонок, пинеточек и рукавичек скопился в комоде, отведенном специально для новорожденного. А поверх всего куча детских игрушек, начиная с погремушек и заканчивая небольшой детской лошадкой-качалкой. - Дирк когда-то очень ее любил, - мечтательно поведал это Селену Дайин, папа Дирка. Держа лошадку под игрушечные уздцы, он в мыслях был где-то далеко в тех днях, когда его сын только учился делать первые шаги и неразборчиво лепетал что-то на своем одному ему понятном языке. Селен окинул взглядом гору скопившихся вещей и замер в нерешительности. Он знал, что ребенок - это хлопоты и ответственность. Но, судя по тому, сколько всего ему принесли лишь на первое время, проблем будет намного больше, чем он ожидал. Селен еще не решил, оставит ли ребенка себе или же отдаст отцу, как тот и предлагал. Внутри роились противоречивые чувства, и мнения менялись одно за другим, стоило только малышу толкнуться внутри него. То, что Дирк признал ребенка, помогло обойти множество проблем. Еще нерожденный малыш, которому предстояло носить фамилию Сойен, творил чудеса, еще будучи в утробе. Многие косо смотрели на незамужнего омегу, вынашивающего ребенка. Но стоило только им узнать, чей он будет, как презрительный взгляд заменялся благоговейным трепетом. Лишь на работе продолжались пересуды, и многие считали, что Селен просто оказался достаточно расчётливым – поймал альфу тогда, когда он не смог отказаться. Родители с удивлением смотрели на то, как к ним в дом приезжают богатейшие люди государства. Ходили слухи, что даже королевская казна никогда не была наполнена так, насколько бывали набиты их карманы. Они всегда приезжали вдвоём, но лишь омега поднимался к Селену и помогал разбираться в ворохе вещей, заполонивших его небольшую комнату. Селен никогда ему не отказывал. Наверняка теперь, когда Дирк был на войне, его родителям было одиноко и страшно за сына. Невольно хотелось поддержать их, хотя бы потому что сам он вынашивал их будущего внука. Они часто сидели допоздна, пока под окнами стояла машина в ожидании, когда омега, наконец, спустится. Селен долго боролся с собой, но пересилить любопытство так и не смог. Осторожно, чтобы не обидеть папу Дирка, он спросил: - Ваш муж против того, чтобы ваш внук был от меня? - Нет, что ты… - омега расплылся в грустной улыбке, виновато пряча глаза. – Ты ему нравишься, и Дирк писал нам, что сам попросил тебя, так что дело не в тебе. Не переживай. Для ребенка это вредно. - Но тогда почему он так странно себя ведет? Я не хочу лезть не в свое дело, но я ему неприятен. Так ведь? Омега отложил в сторону рубашечку, которую рассматривал с теплотой и любовью, и нехотя признался: - Ему неприятно все, что связано с луной. - Но он же сам отмечен луной! Он родился под ее знаком! Это видно. Как он может ненавидеть все, что с ней связано? Разве она не дает богатство и разве в эту ночь не рождаются дети только от того, кто искренне любит? - Луна не приносит счастья и никогда не приносила. Отмеченные ею купаются в роскоши, но любовь и счастье нельзя купить ни за какие деньги. В этом-то и загадка, почему под луной рождаются от любви, но получают лишь достаток. Мой муж это знает лучше других. Его родители были богатые, но как большинство людей нашего круга они поженились по расчету. Альфа любил омегу, а вот омега, увы, не мог ответить взаимностью, потому как любил совсем другого. Но ни по статусу, ни по положению не мог себе его позволить. Если бы не одна ночь – ночь лунного затмения. Не знаю, как, но он пустился на хитрость и, обманув своего мужа, сумел попросить любимого провести с ним ночь. Боясь собственного мужа, наутро он соврал ему, что другой альфа сам просил его о ночи, будучи влюбленным в него. Когда родился ребенок, то сразу стало ясно, что он отмечен луной. Но счастье семьи было недолгим. Когда стало известно, что за ребенок родился, к ним в дом пришел его настоящий отец и стал требовать отдать ему сына. Уже по одному тому, как он держался, как себя вел и как обращался с самим омегой, было ясно, что он никогда его не любил и не полюбит. Муж был в бешенстве оттого, что супруг обманул его. Но ещё худшим стало осознание, что его омега на самом деле любил другого. Ведь иначе не было бы ребенка, отмеченного луной. Огромных трудов стоило прогнать отца ребенка, отдав ему приличную сумму денег, но все их жизни были сломаны. Омега понял, как ошибался в том человеке, которого так искренне любил, но уже не смог вернуть себе любовь своего мужа. А муж понял, как на самом деле относится к нему его омега, и не смог простить предательства, хотя до этого спокойно закрывал глаза на эту странную измену. Макерий, мой муж, рос и видел, какие на самом деле отношения у его родителей. И знал, что все это из-за него, - Дайин помолчал немного, старательно подбирая слова. – А теперь он боится, что у тебя с Дирком будет то же самое. Селен задумался. У него с Дирком все было совсем иначе. Он не желал этой ночи и согласился на нее, лишь повинуясь древнему обычаю. И ребенка он не хотел. Все было сделано против его воли, и никто не имел права обвинять его в том, что все было подстроено. Омега осторожно обнял его за плечи, притянув к себе. - Не переживай так сильно. Он не сделает тебе ничего плохого. Скажи мне, только честно, ты ведь не будешь запрещать мне видеться с внуком? - Конечно, нет! – Селен даже вздрогнул от неожиданности. Подобная мысль никогда не закрадывалась ему в голову и казалась слишком жестокой. - Спасибо. Тогда давай разложим вон тот мешочек? Кажется, в нем я принес погремушки…

***

За всеми делами Селен не сразу заметил, как талия стала совсем расплываться. Сначала стало неудобно спать на животе. После ремень из брюк пришлось вытащить, а потом и брюки перестать застегивать на пуговицу, пряча это безобразие то под пиджаком, то под объемным свитером. Родители раздобыли специальные вещи для беременного, но носить их Селен не решался. Он давно смирился с тем, что будет растить ребенка, вещи были лишь последним шагом для того, чтобы это признать. И этот шаг Селен делать не хотел. В нем еще жила обида, и неприятие той ситуации, в которой он оказался, мешало ему, не давая покоя. Ребенок толкался все сильнее, набираясь сил - это было странным и непонятным. Внутри росла новая жизнь, а Селен не знал, что делать со своей. Воррис и Тоерен объявили о своей свадьбе в тот день, когда Селен сдался и все же надел вещи для беременных. Просто ни одна из тех, что он носил до беременности, на него уже не налезала. Все сотрудники отдела поздравляли молодую пару, желали им счастья и удачной свадьбы, а Селен лишь чувствовал, как его до краев заполняет обида. Одинокий, незамужний, с ребенком на руках, он вряд ли мог заинтересовать хоть кого-нибудь. И сил смотреть на чужое счастье просто не оставалось. Не спасало даже то, что по Тоерену можно было с легкостью сказать, что в ночь затмения он не смог зачать. Но разве это имело какое-то значение, если тот выходил замуж за человека, о котором Селен беззаветно грезил несколько лет подряд? Отголоски войны доносились все сильнее и сильнее. Город впал в оцепенение, боясь вестей со все разрастающегося фронта. Селен часто видел чьи-то заплаканные лица и все чаще слышал о том, что кто-то уже не вернется с этой войны. В соседнем доме семья погрузилась в траур по погибшему сыну, и Селен лишь ненадолго смог зайти и принести на поминки немного денег и еды. Смотреть на чужое горе было невыносимо, и ребенок, словно поняв его, забарахтался в животе, требуя уйти. Письма Дирка приходили все реже и реже. Селен продолжал складывать их в ящик стола, так и не вскрыв ни одно. Это стало привычкой, странной и навязчивой – открыть почтовый ящик, достать небольшой пожелтевший или посеревший, с каждым разом все более измятый конверт и положить к другим. Письма лежали друг за другом, сначала белые и аккуратные, а дальше все более потрепанные, местами даже разбухшие то ли от воды, то ли от какой-то иной жидкости. Последнее письмо оказалось не просто измятым или перепачканным. Оно было большим – пухлый и тяжелый конверт был местами даже ободран, обнажая листы бумаги на которых виднелся идеальный почерк Дирка. Письмо явно с трудом пролезало в почтовый ящик, и каждый раз кто-то с силой запихивал его, обдирая конверт, пока тот не истерся. Селен безразлично положил письмо ко всем остальным, привычно закрыв ящик.

***

На свадьбе Тоерена и Ворриса было мало улыбок и еще меньше веселья. Затравлено переглядываясь, гости шептались между собой о последнем сражении, где пало слишком много солдат. Враг просто смял все войска, создав большой прорыв в обороне. Правда, и ему это стоило неизмеримо больших потерь. Обе стороны стягивали последние силы для решающего сражения, которое должно было определить исход войны. Шла всеобщая мобилизация, и Воррис утром уходил на войну. Тоерен не скрывал слез, то и дело подступающих к уголкам глаз, и держал теперь уже мужа за руку, словно в последний раз. По домам все разошлись рано. Половина альф, пришедших на это грустное торжество, была уверена, что живыми домой они не вернутся. Они спешили проститься со своими близкими еще до утра. Вряд ли кто-то смог заснуть сегодня ночью, зная, что утром может навсегда уехать из этого города. Селен шел домой по опустевшим улицам, смотря в чужие окна. За столами сидели люди, кто-то скорбно склонил головы, кто-то молча ел в одиночестве, изредка доносился тихий плач, и лишь однажды молчание тихой улицы нарушили крики какого-то омеги, пытающегося запретить своему альфе уходить на верную смерть. Кажется, в городе никто не спал. Везде чувствовалось оживление, и можно было с уверенностью сказать, что никто не заснет до утра. У дома стояла машина. Селен сразу узнал ее. Родители Дирка постоянно приезжали на ней, но видеть ее в столь поздний час было слишком непривычно. Обычно они уезжали еще до темноты и лишь изредка задерживались до того времени, когда начинало темнеть. Сейчас же, ночью, Селену даже показалось, что это просто ошибка. Он осторожно обогнул дорогой отполированный до блеска автомобиль и под сочувствующим взглядом шофера прошел в дом. На кухне за столом сидели родители. Все четверо. Даже отец Дирка, поджав губы, холодно смотрел на всех, стараясь не встречаться взглядом со своим мужем. У омеги были красные воспаленные глаза, будто он не спал несколько дней. - Селен, проходи. Мы тебя ждали, - папа медленно встал из-за стола, пододвигая для него стул. В напряжении, скопившемся в воздухе, угадывались тревога и боль. Ребенок больно толкнулся под ребра, и Селен, тяжело ступая, подошел к столу. Беременность давалась ему тяжело, походка стала грузной, спать из-за живота было невозможно, усталость постоянно преследовала его, а сонливость подкрадывалась в самый неподходящий момент. Сейчас все навалилось разом, словно не хотело допустить того разговора, ради которого все сейчас его ждали. - Садись, - коротко отрезал Макерий, и Селен, опираясь руками на стол, опустился на стул. Спорить с отцом Дирка он не решился бы никогда. А теперь, после истории, услышанной от его мужа, даже стал в какой-то мере ему сочувствовать. – Прочти все бумаги. Если с чем-то не согласен, это можно изменить. Но, надеюсь, ты поймешь, что это лучшее, что вообще тебе могут предложить. - Милый, - начал было его муж, но замолчал, встретившись с ним взглядом. Селен молча пододвинул к себе стопки листов и сонными глазами стал вчитываться в текст. Ничего особо нового он для себя не извлек. В документах говорилось лишь о том, что его сын будет носить фамилию Сойен, будет признан потомком рода Дирка и получит все необходимое для этого образование. - Вы хотите, чтобы я отказался от ребенка? Макерий фыркнул, брезгливо отвернувшись от него, и его муж ссутулился, словно желая стать как можно меньше и незаметнее. На помощь пришли родители, которые, видимо, не один час обсуждали, что именно написано в документах. - Нет. Никто не заставляет тебя отказываться от ребенка. Просто он единственный наследник. Здесь нет подвоха, так что просто посмотри, может, ты что-то еще хочешь, и подпиши. Слова путались, упорно не желая складываться во что-то связное. Какое-то проживание, академия, содержание и титулы, даже подготовлена графа для имени с припиской остальных имен, Дирк (по отцу) Эльса Сойен. И даже прилагался документ, где Дирк письменно признавал ребенка – его почерк Селен уже узнавал с первого взгляда. - Я не понимаю… - Он обвел взглядом родителей в надежде найти хоть какое-то объяснение тому, что происходит. – У Дирка же могут потом еще быть дети… - Я не могу… - выдохнул омега, прикладывая платок к глазам. Резко встав со стула, он едва ли не побежал к выходу. Макерий встал, молча окатив Селена ледяным взглядом, полным презрения, и бросил на стол какую-то бумажку, сложенную пополам. - Подумай хорошенько, Дайин говорил, у тебя доброе сердце… - и альфа спокойно пошел следом за мужем. Все эти странности никак не вязались между собой. Селен с опаской взглянул на родителей. Те держались за руки, смотря на него не то с ужасом, не то с горечью. Он протянул руку за листком и, едва раскрыв его, увидел, что это обычное извещение о смерти. О смерти Дирка. В ту ночь он вскрыл все письма Дирка и прочел их. Руки дрожали, с трудом удерживая листы тонкой бумаги, и пальцы оставляли на ней вмятины. Селен не мог поверить. В каждой строчке и в каждом написанном слове любви было больше, чем во всех рисунках Ворриса вместе взятых. Как он раньше того не замечал? Как в упор не видел, каким был Дирк на самом деле? Селен достал из шкафа старый плащ, в котором Дирк вернул его домой, и лег в кровать, накрывшись им с головой. Даже спустя больше полугода он еще хранил запах Дирка, да так отчетливо, словно тот был совсем рядом, согревая его и укрывая от всех бед и невзгод. Казалось, сам Дирк обнял его в тот момент, прижимая к себе и успокаивая. Селен вдохнул забытый запах, стараясь запомнить его на всю жизнь, и обнял руками большой и тяжелый живот. - Не будет у тебя отца-альфы, малыш.

***

Бумаги он подписал уже утром, не разбирая в пунктах ни единого слова. Это уже не казалось важным или нужным. В опустевшей типографии, где не осталось ни одного альфы, омеги держались группками, боязливо шушукаясь между собой и оглядываясь по сторонам, словно боясь увидеть призраков. Селен сел на свое место и, уставившись в одну точку, так и просидел до конца рабочего дня. Не работали станки. Включенные компьютеры стояли без дела. И никто не зашел проверить, что происходит в отделе, или заказать хоть одну листовку. Шепот доносился из каждого угла, и все переглядывались между собой в надежде, что станут известны хоть какие-то новости. Но было тихо. Селен мысленно перебирал в голове все письма Дирка. В каждом он признавался ему в любви, в каждом говорил, как омега ему нужен. Все то, что было не сказано, оказалось написанным на бумаге, хранившей память о человеке, которого больше не существовало. Каждая строчка стала значить слишком многое. И Селен чувствовал, как его привычный мир разрушается. Дирк любил его, искренне, безответно и настолько сильно, что был готов ради него на все – ждать, надеяться и писать письмо за письмом в надежде, что хоть одно из них Селен прочтет. Письмо за письмом, каждый день, каким бы он ни был, с начала войны и до того самого сражения, где выжить было невозможно. И желал лишь одного: если не быть любимым, то хотя бы быть услышанным. Селен вспомнил, как однажды ночью подставил руку лунному свету, и как она засияла под ним серебром. Теперь у него уже не оставалось никаких сомнений – он носит ребенка под знаком луны. Тот, кто искренне любил, соединился с тем, кого любил. Дирк соединился с ним. А потом ушел и ждал ответа, надеялся, что его письма ждут. А Селен лишь складировал их в ящике, не вскрывая. Рука невольно потянулась к бумаге и первой же строчкой вышло: «Прости, что я так и не написал тебе». Слишком страшно было писать дальше, ручка в его руках тряслась, но он продолжал выводить слово за словом, говоря ту правду, признаться в которой теперь было стыдно. Начать с самого начала казалось правильным, и до самого вечера Селен писал о том, что все это время творилось у него в душе. Писал про то, как влюбился в картины Ворриса, как мечтал быть с ним в ночь затмения, что с самого начала жалел, что согласился на ночь с Дирком и как был обижен на него. Что все письма складывал в ящик, не желая даже вскрывать, и как надеялся, что Дирк вернется, чтобы отдать ему их все. А стоило бы открыть хотя бы одно, любое. Селен сам не заметил, как исписал пять листов мелким кривым почерком. И лишь в конце смог написать единственное, понятое им в ночь, когда перечитывал все, что Дирк написал ему. «Я не знал, что такое любовь, пока не прочел твои письма». И, испугавшись всего того, что понял, приписал в самом конце, на самом краю бумаги, где почти не было места: «Вернись ко мне». И долго ругал себя за глупость, вспомнив, что дома лежит бумага, подтверждающая смерть того, кого он теперь ждет. Селен не знал, для чего делает все это. Самой большой глупостью казалось тщательно переписать адрес отправителя в графу получателя и, запечатав конверт, отправить письмо Дирку. И делать так каждый день. Теперь они словно поменялись местами. Селен писал туда, где, может, уже не было никого, писал о том, что происходит здесь, о своих тревогах, страхах. О том, что если бы знал тогда, что знает сегодня, то ни за что не отпустил бы Дирка в ту ночь. И на утро тоже не отпустил бы. Не отпустил бы никогда. Он написал о том, как изменилась его комната, уже готовая для встречи малыша. Писал, что скоро тот должен родиться. Писал для того, кто никогда не прочтет эти письма, сам не зная, зачем. Роды застигли его ночью. Хотя приходивший недавно врач говорил, что еще рано, Селен прекрасно знал, когда ребенок должен появиться на свет. В ночь полнолуния он распахнул глаза от искрящегося света луны и, прислушиваясь к своему телу, понял, что время пришло. Это казалось таким простым и понятным, что ребенок, отмеченный луной, должен родиться в полнолуние. Родители проснулись от его криков. Дом ожил, стряхнув с себя ночную дремоту. Отец послал за врачом, а Селен, вцепившись в руку папы, просил лишь сообщить родителям Дирка о начале родов. Те приехали сразу, даже быстрее, чем он ожидал. Альфа, как обычно, остался ждать внизу. А омега, поднявшись наверх, стал помогать Селену. Роды измотали его, и боль казалась нестерпимой. Схватки накатывали одна за другой, а омеги водили его из одного конца комнаты в другой и твердили лишь одно: «Скоро все закончится». Но Селен знал лучше них, когда все закончится. Луна залила своим светом весь город, превращая ночь в тот день, когда затмение набрало свою полную силу. Плач ребенка огласил весь дом, возвещая о том, что родился еще один малыш, отмеченный луной. - Молодец, сынок, - шептал ему папа, когда Селен, обнимая ребенка и проваливаясь в глубокий сон, ответил ему. - Напишите Дирку. Он не видел ни перепуганных взглядов омег, ни того, как те опасливо переглядывались между собой. Селен видел, лишь как еле мерцает ручка его малыша, случайно выбившаяся из пеленок и подставленная лунному свету.

***

Заголовки газет твердили о том, что худшее позади. Армия шла в наступление, и вести, приходившие с фронта, говорили о новых победах. Селен лично запустил в печать огромные плакаты, говорившие о том, что скоро война закончится. Ребенок вовсе не мешал работе. Малыш крепко спал, игнорируя и мерное гудение машин, и стуки станков, доносившиеся из-за стен. Он лишь просыпался раз в несколько часов и требовал, чтобы его покормили. Селен замечал на себе завистливые взгляды Тоерена – тому так и не удалось забеременеть, как бы сильно они с Воррисом ни старались. Мысль о детях едва не сводила его с ума. А когда Тоерен понял, что ребенок отмечен луной, то его взгляд и вовсе стал откровенно враждебным. Селен старался этого не замечать. У него самого было слишком много поводов завидовать бывшему другу – письма Ворриса приходили исправно, до решающего сражения он не успел доехать – машина сломалась на полдороги, и её ремонт занял слишком много времени. Теперь альфа гордо писал о том, как неприятель бежит от них, и как сильно они продвинулись дальше. Вполне возможно, их страна в скором времени либо разрастется и станет еще больше, либо сильно обогатится на поражении другой страны. Победа давалась ему слишком легко, ведь он не видел, как в город один за другим стали прибывать изувеченные раненые и машины, перевозящие тела, для которых не успевали делать гробы. Селен видел, как по улицам медленно тянутся колонны закрытых фургонов, словно стараясь привлечь к себе как можно меньше внимания. Многие жители приходили к единому центру, который постоянно был окружен толпой желающих опознать тела своих близких. Неизвестность оказалась хуже смерти, когда одни и те же люди постоянно приходили туда и не могли найти там того, кто ушел на войну. Селен не приходил туда ни разу. Родители запретили ему, а папа Дирка пообещал, что как только привезут его сына, то он сразу ему сообщит. Но дни шли, списки погибших висели на каждом углу, а тело Дирка так и не привезли. Селен каждый вечер ждал вестей, но ничего не менялось. Ночью, после того как от его дома отъезжала машина Сойенов, и родители уже спали, он доставал бумагу и писал лист за листом – письмо Дирку, каждый вечер новое. Только письма теперь не скапливались в ящике. Они уходили в никуда, возможно, так и не достигнув адресата. Только назад, с пометкой о том, что их некому получить, почему-то не возвращались. Конверты словно исчезали в почтовом ящике, уходя в неизвестность. Может, их вскрывал кто-то другой, какой-нибудь солдат, которого не ждут, но который хочет хоть на миг почувствовать, что он кому-то нужен? Селену было все равно, он просто писал, представляя, что Дирк их читает.

***

Ночь выдалась жаркой. Душный ветер врывался в комнату тяжелыми грузными волнами, и ребенок беспокойно сопел в колыбельке, изредка попискивая. Селен сидел у окна и на подоконнике писал лист за листом, смотря, как чернила высыхают, едва он успевал дописать слово. Это письмо он решил не отправлять. Больше не имело смысла. Утром подписали договор о мире, и в город утром должна была прибыть последняя колонна с умершими. Селен бережно выводил последние слова, которые хотел сказать. Странно и непостижимо, почему для того, чтобы осознать, как сильно тебе что-то нужно, необходимо это потерять? Последний лист писался мучительно долго, но все же, под конец, Селен вывел самое главное, что хотел сказать: «Знаешь, Дирк, а я ведь люблю тебя» - слова, которые никогда не прочтет и не услышит тот, кому они адресованы. Он выдохнул, глядя как точка медленно блекнет, засыхая и впитываясь в бумагу. Шаги на улице послышались как раз тогда, когда он хотел спрятать бумагу. Глянув в окно, он увидел еще одну толпу солдат, возвращающуюся с фронта. Сердце болезненно сжалось, заставляя Селена вздрогнуть. Сложись все хоть немного иначе, Дирк мог бы быть в этой последней нестройной толпе. Ему даже показалось, кто-то из альф поднял взгляд вверх, смотря в его окно. Селен даже был готов поверить, что это Дирк, но ребенок возмущенно заплакал, уничтожив иллюзию счастья. - Тише, малыш, тише, - Селен качнул колыбель, успокаивая младенца. В духоте тяжело было спать даже взрослым, не то что детям. Нужно было спуститься вниз за водой и обтереть ребенка, чтобы тому стало немного легче. Стараясь лишний раз не будить родителей, он осторожно пробрался на кухню и налил воды. Плач сверху затих, и малыш вновь заснул. В тишине дома слишком сильно чувствовалось одиночество, и темнота лишь умножала печаль. Селен застыл, стараясь собраться с силами. Боль не пройдет, быть может, станет тише с годами, притупится. Все стоит пережить и переждать. В его жизни был лишь один достойный альфа, и, кажется, теперь никто не сможет занять его место. Входная дверь хлопнула, и поток обжигающе-горячего ночного воздуха пронесся по коридору. Селен испуганно выбежал в прихожую и замер, боясь шевельнуться. В последние дни он слишком часто слышал истории о том, как призраки альф возвращались с войны к своим омегам, не желая оставлять их одних. Вот и сейчас казалось, на пороге стоит призрак. Дирк был в каком-то выцветшем и порванном плаще, измятой форме, с застывшей на ней кровью, застиранной чьими-то недостаточно старавшимися руками. Он устало смотрел, но в глазах читались такая нежность и такое тепло, что все остальное казалось неважным. - Дирк, - прошептал Селен, так и не решившись сделать хоть шаг. Вдруг это видение? Вдруг все обман или просто сон? Альфа медленно потянулся рукой под плащ, доставая связку конвертов, перевязанных потертой, истончившейся веревкой. - Я просто не мог поверить, ты написал… - Дирк, ты… - Селен почувствовал, что плачет. Вот так просто по его щекам вдруг потекли слезы, которые он так и не смог пролить в память о том, кто стоял сейчас перед ним. Дирк развел руки, приглашая его в свои объятия. - Иди ко мне. Иди и не ври, что все еще обижен. Я получил все твои письма и теперь точно знаю, что ты меня ждал. Селен не помнил, как пробежал последние несколько шагов. Он помнил лишь, как зарылся носом в одежду альфы, пропахшую какими-то лекарствами и дорожной пылью, и Дирк укрыл его своим плащом, как сделал это в ночь затмения, что они провели вместе. - Я думал, ты умер. Пришли списки, где было указано, что ты погиб… - Да, я знаю. Они напали ночью, когда мы их не ждали. Зашли слева, где оборона была хуже. Меня ранили одним из первых, и я пролежал до утра, пока на мне топтались остальные солдаты. Врачи были уверены, что я не выживу, и сразу занесли в списки умерших. Даже лечить не хотели. Я сутки провалялся где-то в углу, но так и не смог умереть, как бы им ни хотелось. Какой-то врач все же взялся за меня, и вдруг выяснилось, что все не так плохо, как они решили в самом начале. Но списки уже отправили. И отправлять новые никто не спешил, да и некогда было. А когда я пришел в себя, нас сразу начали отправлять домой. К тому времени у меня уже накопилась целая пачка твоих писем. Я перечитывал их каждый день, пока нас сюда перевозили. Хотел написать вам, что я жив. Но мое письмо не имело бы пометки «срочно», а простая почта двигалась вместе с нами. Даже если бы я написал, письмо ехало бы со мной в соседней машине и, может, даже пришло бы позже меня. Ты прости меня, что вышло все вот так. Я знал, что тебе нравится Воррис, но все равно решил попытаться. Я не думал, что война затянется, надеялся, что вернусь раньше, и мы все обсудим. А теперь… - Пойдем! – Селен отстранился и, взяв Дирка за руку, потащил его наверх. – Пойдем, я покажу тебе сына. Он такой крошечный, такой милый… Он… Он, знаешь… он отмечен луной… Селен буквально силой втащил Дирка в комнату и подвел к колыбельке, где ребенок спал, раскинув ручки в стороны, и лишь изредка морщил носик, когда теплый ветер задувал в комнату. - Наш сын, - выдохнул Дирк, завороженно уставившись на ребенка. - Да, наш. Я сейчас… я за водой спускался, чтобы его обтереть. Дирк, только не уходи никуда, пожалуйста! Дирк тихо рассмеялся, не сводя восхищенного взгляда с колыбельки. - Если только ты сам меня не прогонишь… Селен бегом спустился вниз, хватая стакан, который оставил на столе. Больше всего он боялся, что ему все снится. Что сейчас он вновь поднимется наверх и увидит лишь колыбельку со спящим сыном, и больше никого. Сначала ему так и показалось, но лишь на миг. Дирк стоял у окна, опираясь на подоконник, и его взгляд скользил по строчкам последнего письма, которое Селен решил никогда не отправлять. Альфа счастливо улыбался, и его глаза удивленно распахнулись, когда дочитал до самого конца. «Знаешь, Дирк, а ведь я люблю тебя», - заканчивалось письмо. Он улыбнулся еще шире, поднимая взгляд на замершего в дверях и боявшегося даже дышать Селена. - Знаешь, а ведь я тебя тоже. Уже очень давно…