Не один

Пруссия не любил бродить по Калининграду. Буквально все наводило на него тоску: русские имена жителей, русские названия улиц, русская речь. Обычно такое обилие русского духа раздражало, вызывало резкий прилив презрения к старому врагу и к самому себе, даже откровенно злило, но именно здесь, в этом проклятом месте, он мог лишь беззлобно ворчать, вспоминая о былых временах с неким уколом ностальгии. И в это зимнее морозное утро, лишь для приличия накинув на плечи легкую куртку, он вновь отправился блуждать по улицам еще спящего города. Многочисленные сугробы нередко пытались помешать бывшему властелину этих земель пройти в нужное место, но попытки эти были совершенно бесплодны и лишены смысла. Проходя мимо одной из многочисленных детских площадок, Пруссия резко затормозил и обернулся. До его чуткого слуха донеслись возмущенные крики. Вероятно, где-то совсем рядом бурно развивался конфликт. В ссорах, как и в любом обыденном для людей явлении, не было ничего удивительного, но сам факт столь активных боевых действий в такую рань насторожил, привлек к себе внимание Великого. Пруссия засунул руки в карманы и направился в сторону голосов. Вскоре он был так близко, что мог различить некоторые слова в непрерывном потоке криков, спустя еще пару метров появилась возможность рассмотреть участников конфликта. Это были дети. Шесть мальчишек, совершенно ничем не примечательных на первый взгляд, горячо спорили, подкрепляли свои аргументы активной жестикуляцией. Великий понял далеко не сразу, что пятеро из них были на одной стороне и в чем-то насмешливо обвиняли последнего, шестого. Они презрительно смеялись, пользуясь своим превосходством, а одинокий мальчик до хрипа в горле отстаивал свою правоту. Присмотревшись, Пруссия понял, как он ошибся с самого начала. Этот мальчик был не последним. Он был первым. Гордо вскинув голову, он неумело парировал аргументы соперников, но ошибки вовсе не смущали его, наоборот, лишь распаляли его пыл. Он явно верил в свои силы и в свои убеждения и готов был отстоять их любой ценой. Его синие глаза горели ярким огнем. - Федя, ты дурак! Я знаю твоих родителей! И никакие они не пруссы! Самые обычные русские! – смеялся самый высокий мальчишка, видимо, являющийся главарем компании, ведь его слова были охотно подхвачены остальными. - Я… Но во мне есть прусская кровь! И я – гордый житель Кёнигсберга! – упрямо твердил тот, что сражался в полном одиночестве. Остальные ребята лишь громче рассмеялись. - Хэй, если он такой прусс, значит, еще и фашист? Не нужны нам фашисты! Бей его! Клич «Бей его!» разнесся по всей округе. Не желая и дальше терпеть столь вопиющую несправедливость, Пруссия вышел из укрытия и поймал за шкирку главаря. Оставшейся банде малолетних разбойников хватило одного лишь взгляда, чтобы понять неутешительную истину: их лидер взят в плен, а план обречен на провал. Пихая друг друга, мальчишки разбежались в разные стороны, а лидер их, растерявший всю свою храбрость, исчез за ближайшим углом с немыслимой скоростью, едва получил свободу. Остался лишь один. Он тяжело дышал и изредка покашливал, ведь морозный воздух нещадно обжигал его беззащитные легкие. В синих глазах почти не осталось былого азарта. Лишь безграничное восхищение. Он смотрел на незнакомца, как на живую легенду, как на героя-рыцаря из детских сказок, как на самого любимого и уважаемого кумира. - Хэй, малец, порядок? – бодро поинтересовался Великий, протягивая мальчишке руку для приветствия. Мальчик мгновенно пришел в себя и с энтузиазмом пожал руку незнакомца. Взгляд его жадно рассматривал спасителя, моментально приметив военную форму. - Так точно! – почти выкрикнул ребенок, поспешно делая шаг назад и отдавая честь по всем канонам. Пруссия рассмеялся. Совершенно беззлобно, совсем не так, как смеялись до него задиры. Он смотрел на юного рядового с некой отцовской гордостью, пусть и никогда не видел этого мальчика, не знал его имени, не учил его ничему и никак не был причастен к воспитанию его сильного духа. Он был счастлив. Счастлив, как страна, уже давно существующая лишь на страницах учебника истории, но все же защищенная от вечного забвения таким маленьким, но отважным мальчишкой. - Вольно! Доложить обстановку! – выпрямившись и приняв серьезный вид, приказал Великий. - Я… - мальчик растерялся, внезапно почувствовав себя безумно тоскливо. Заметив столь резкую перемену настроения, Пруссия опустился перед рядовым на одно колено, дабы уравнять рост. На несколько мгновений повисла неловкая тишина, прерываемая лишь свистом ветра. Внезапно мальчишка, окончательно расклеившись, бросился к своему защитнику и крепко обнял его, словно боясь, что тот ускользнет, растворится в начинающейся метели, исчезнет, как призрак, как плод детского воображения. - Мои родители действительно русские. Пруссом был мой прадедушка, о чем я узнал совершенно случайно. Мать стыдится этого. Она говорит, что не выбирала свою родословную, твердит, что никогда не хотела бы быть в родстве с такими, как мой прадедушка. Дома меня ругают за то, что я горжусь этим, в школе смеются, здесь, во дворе, тоже смеются… Иногда мне кажется, что я никогда не смогу стать настоящим пруссом, никогда не смогу проявить себя, как доблестный и отважный воин, никогда… Мальчик говорил без остановки. Он чувствовал, что этому незнакомцу в военной форме может излить душу, поделиться самым сокровенным. Он знал, что не услышит насмешки, знал, что его не обвинят в глупых стремлениях, знал, что здесь и сейчас может открыть душу. Где-то на уровне подсознания, детской безошибочной интуиции, но знал, верил, надеялся. Он говорил о снах, в которых видел великие сражения, так сильно волнующие его воображение; о своем прадедушке, доблестно и отважно сражавшемся за свой дом и свой народ; о презрении со стороны окружающих, не способных понять; о неуверенности в своих силах, о страхе забыть свои истинные корни. Больше всего на свете он боялся, что сломается, что станет таким же русским, что из его сердца выветрится самое важное – трепетная любовь к своему истинному народу. Он закончил лишь тогда, когда больше не мог говорить, когда на глаза навернулись слезы. - Неважно, кто твои родители, где и когда ты родился, как относятся к тебе твои учителя и товарищи. Важно лишь то, кем ты себя ощущаешь. Твое сердце не забудет, пока ты сам не сдашься, пока ты борешься, пока ты любишь свой народ. Возможно, тебе может показаться, что ты совсем одинок, что никто в этом мире не поддержит тебя… Но ты всегда должен помнить, кто ты. Знать это, никогда не сомневаться в этом, не бояться этого, не отвергать это. Разгулялась метель. Пруссия понимал, что мальчишке, что сейчас завороженно слушал, давно пора быть дома, чтобы не попасть в беду. - А сейчас тебе пора, мой юный друг! - ловко выбравшись из мертвой хватки ребенка, бодро заявил Великий. Он не боялся бури, ведь та не могла причинить ему никакого ощутимого вреда, но у этого мальчика могут быть большие неприятности… - Подожди! Кто ты?.. Пруссия, уже успевший развернуться и сделать пару шагов прямо в бурю, резко остановился. - Я… - он запнулся, - меня зовут Гилберт Байльшмидт. - А меня… - Фридрих. Думаю, это достойное имя для такого отважного мальчишки, как ты. Мальчик широко улыбнулся, понимания, что это имя ему нравится гораздо больше собственного. Он хотел поблагодарить нового друга, загадочного Гилберта, но тот исчез, словно растворившись в буре. Натянув шапку, Фридрих поспешил домой. Теперь он знал, что в этом мире обязательно найдется кто-то, кто способен его понять. Он больше не был одинок.