Часть 1
3 апреля 2016 г., 02:12
Звон в ушах дезориентирует, а вязкая чернь сумерек наполняет легкие, застывая холодным обсидианом, – болезненный крик под давлением застревает где-то поперек горла. Она цепляется за проволоки веток, сдирая руки в кровь, опирается о наждачную кору деревьев и мысленно считает до десяти, приходя в себя. Вскидывает потом голову и выравнивает рваное сердцебиение: не душа, а решето, продырявленное титановыми иглами противоречий и шипами недавно пережитых ужасов.
А небо над головой, пронзенное шпилями ветвей, продолжает стекать на нее тяжелым мазутом.
Нерушимые понятия нравственности тлеют вместе с горящим заживо Каслом, и она понимает, что устала. Устала уверять себя в том, что способна укротить само воплощение хаоса, устала собирать жалкие осколки его воспоминаний и медленно идти ко дну, будучи связанной цепями болезненной привязанности: Фрэнк Касл – тире – якорь.
Ни вырваться, ни бросить.
Реальность пробивается сквозь дымку давящего отчаяния тусклым светом прожектора; Карен думает, что впервые за долгое время она готова сдаться. Оседает на землю, поджав колени, и упирается туманным взглядом в кромку лакового неба. Что-то внутри нее трещит и сыпется, распадаясь на базовые составляющие, а боль в плече пульсирует с интервалом в несколько минут.
– Я ведь сказал вернуться в машину.
Низкочастотные волны его голоса прорывают нейлоновую оболочку иллюзий, и Карен меняет угол обзора, инстинктивно впиваясь пальцами в сырую землю. Стелющийся у ног холод заползает под кожу леской оцепенения: Карен готова поклясться, что не чувствовала его присутствия. Она отчаянно хватается за плоскость действительности, скользит расфокусированным взглядом по контурам его фигуры и пытается встать на ноги под тяжестью его чудовищной энергетики.
– Вставай. Я отвезу тебя.
Ее чувства вдруг обостряются до абсолютного предела, и каждый шорох с его стороны отдается в голове нейронными вспышками. Он делает шаг к ней.
– Не приближайся ко мне!
Ее возглас – ножом между третьим и четвертым ребром, а хаотично забившееся сердце – молотом по грудной клетке. Он вычленяет ноты ненависти на звуковом диапазоне голоса, и понимает, что отвращение к самому себе начинает превышать допустимые нормы. Взгляд ее померк, а ранее кристальная акватория глаз подернулась ледяной коркой.
– Послушай…
– Ты убил его.
– Так было нужно.
– Ты убил его, Фрэнк! После всего, что я…
– Черт возьми, Карен!
Внутри него – багровый дым раздражения, выжженное пепелище внутренних противоборств и выцветшие кадры воспоминаний. Внутри нее – осознание того, что он впервые назвал ее по имени. Оно сочится гневом и непониманием, оно окрашено в непроницаемо-черный и даже на вкус отдает горечью. Касл ругается сквозь зубы и опирается рукой о ствол дерева, сшивая заготовки фраз нитями хладнокровия: он не хочет срываться.
– Этот ублюдок заслужил смерть, ясно?
Ему кажется, что пустота между ними резонирует, а шорохи леса врываются многочисленными помехами. А она утыкается лицом в колени, сжимая плечо: волна тупой ноющей боли выбрасывает ее на берег реалий. Тяжелый выдох рвется наружу, скрипя и царапая; Карен трясет, и Карен неимоверно трудно находиться рядом.
– Тебе стало легче, Фрэнк?
Она не поднимает глаз. Просто подозревает, что Касл, наверное, стоит сейчас к ней спиной, пытаясь профильтровать адресованный ему вопрос, и пикирует стремительно вниз, рассекая собой чернильную мглу пропасти. Пойдет за ним – разобьются вместе.
– Прекрати играть в благодетеля. Завязывай с этим.
Он вновь поворачивается к ней лицом. Почему-то его фигура в черном акриле сумерек практически не выделяется – единое целое. Дыхание Касла бьет по ней пулеметной очередью, а вдруг прояснившийся взор – точечным выстрелом прямо в центр защиты: многочисленные трещины расползаются узорчатой паутиной, и стеклянный сосуд летит вдребезги. Она захлебывается в омуте страха и непонимания, силится вынырнуть на поверхность и бьется раненой птицей, но накатившая истерика поглощает окончательно – печной жар в голове вводит в исступление.
Карен не видит, как он застывает в нерешительности. Как растерянно перебирает в голове возможный список действий и опускается на колени, сравнявшись. Странно видеть ее полностью разбитой [не склеить даже], пытаться залатать зияющие раны, перекрывая кровотоки, и растворяться в оксиде чужой боли. Стандартный набор его функций не предполагает выхода за пределы убийств и расчленения.
Каслу никогда раньше не приходилось вскрывать души, но сейчас, сдерживая ее порывы, чувствуя импульсы беспомощных ударов и горячее дыхание на своей груди, он понимает, что ломает ее снова. Она бормочет что-то несуразное, цепляется ладонями за его предплечья и разрывает кружево затянувшегося молчания пунктирами всхлипов.
– Я так устала…
Он вздрагивает, прошипованный децибелами ее голоса. Проводит рукой по потускневшему золоту волос и устремляет взгляд в просинь пустоты, что перед ним. Фрэнк пахнет лесом, кровью и отчаянием. Тоскливо-синяя безысходность во взгляде, кроваво-алые пятна на одежде и глянцево-черная жестокость в голосе сливаются воедино, превращая его в олицетворение диссонанса.
Фрэнк понимает, что тянет ее вниз, в свою собственную Преисподнюю. Проблема лишь в том, что сама она никак не сопротивляется: сидит сейчас, уткнувшись ему в шею, будто не понимая, что либо сгорит, либо взорвется брызгами предсмертной агонии, будучи рядом. А он окружает ее кольцом собственных рук, пропитанных кровью десятков убиенных. Касл готов поклясться, что это и есть определение абсурдности.
– Просто успокойся, ладно?
Он отстраняется, накидывая куртку на ее плечи, и ловит болезненный взгляд, сверкнувший бирюзовым осколком в непроглядной тьме. Она отстранено кивает, стряхивая с себя пыль бессознательности. Наверное, это нужно порой – впадать в беспамятство, такое липкое и отупляющее, что закупоривает язвы и ссадины полимерной глиной, не позволяя болевому шоку впрыскиваться концентрированной кислотой под кожу. Ее тело ноет, разум отчаянно сопротивляется воспринимать нужную волну реальности, а мелкокалиберная дрожь пронзает насквозь.
В поврежденном сознании мелькает лишь мысль о том, что она познает Касла чуть ли не на ощупь.
Все это противоестественно – сидеть вот так в звенящей тишине, в то время как небо над головой крошится угольной пылью, труп неподалеку теряет последние градусы тепла, а пистолет в кармане его куртки упирается дулом прямо в район ее солнечного сплетения. Карен Пейдж думает, что ее жизнь достойна новеллизации. А Фрэнк Касл надеется, что все случившееся заштрихуется в памяти вместе с приходом кровавого зарева.