Условный рефлекс

Когда Алекса принимали в Корпус Архангела, его объявили как обладателя ясного ума и надежного характера. Эти слова застряли в его мыслях на долгие годы, поддерживая и придавая уверенности, когда он стоял в утомительно долгих сменах караула или когда отбивался от нападений вконец обнаглевших восьмерок. В те моменты, когда он сомневался в себе и не доверял своей силе, он снова мысленно слышал голос своего офицера. Ясный ум. Надежный характер. Нет, пока он не начал регулярно трахаться с архангелом, эта оценка даже не подвергалась сомнению. Он наблюдает за Михаилом издалека, со своего места рядом со входом в зал Сената, когда тот встает после того, как консул заканчивает свой доклад. Неторопливо поднимаясь со своего места, архангел сохраняет свою уверенную, легкую осанку, приковывает к себе внимание тихой силой, что читается в каждом его шаге. Умные глаза и жесткая линия челюсти придают ему грозный вид; низкая вибрация голоса требует, чтобы к нему прислушались. Каждый его жест — воплощение элегантности, и все окружающие — вне зависимости от положения в городе — подчиняются его тщательно выверенным словам. Алекс едва сдерживает смешок. Он знает, что Михаил слышит малейшее изменение его голоса, даже если он ничего не говорит. Он знает это, потому что Михаил определенным образом наклоняет голову, смотрит на него, не смотря — определенным образом, и это означает, что он доберется до Алекса позже; а пока у него есть дела поважнее, и они непременно накроются медным тазом, если он сейчас же не займется ими. Алекс облизывает губы кончиком языка и сжимает пальцы на винтовке. Еще несколько минут — и сенаторы разойдутся, каждый с эскортом охраны, вернутся в свои шикарные апартаменты, к своей благоустроенной жизни, и будут думать про то, как управлять городом. Может, это и несправедливо. На самом деле Алекс, как никто другой, знает, что настоящая политика начинается за этими стенами. Возможно, зло, которое они выбирают, меньшее из двух. Алекс снова смотрит на архангела. Тот стоит, сцепив руки перед собой и расправив плечи; в конце концов, он и сам — воин, и его губы едва кривятся в улыбке. Он что-то мурлычет себе под нос, склоняет голову в знак согласия. Снова бесконечный обмен словами, и эти нежные губы произносят их тоже, и слова прокатываются по залу, лаская слух; а потом Михаил поворачивается, чтобы уйти. Алекс следует за ним. Он высоко держит голову и не сбивается с шага. Справедливости ради стоит сказать, что после стольких лет в армии Алекс не смог бы избавиться от этой привычки, даже если бы попытался. Впереди полы пальто архангела колышутся вокруг его стройных ног, которые целенаправленно чеканят шаг на крышу, откуда он полетит в свое гнездо на своих... ...своих... Алекс плотно сжимает зубы и пытается игнорировать судорогу внизу живота. ...на своих огромных крыльях. Как он и думал, попытка не удается. Ясный ум. Надежный характер. Может, он пригласит Алекса, и тому придется проделать весь путь к чертовой Стратосфере и подняться в лифте. А может, и не пригласит, и тогда Алекс вернется на свое койкоместо и будет пытаться не дрочить от разочарования и досады, представляя, как Михаил трахает кого-то вместо него. Конечно, у него не получится, и ему придется прятаться в уборную, как зеленому подростку. Опять. Внезапный шорох привлекает его внимание к высокому темному силуэту впереди. Это они. Безупречно красивые крылья настолько велики, что, чтобы измерить только одно из них, нужно развести руки от внешнего края до основания. Алекс отмечает, как на солнце они меняют цвет: из угольно-черных становятся вороными, из бирюзово-зеленых — фиалково-радужными, — пока Михаил поворачивается к нему. К нему. Чтобы что-то ему сказать. Но все, что Алекс может слышать — это тихую дрожь крыльев, как когда Михаил забывается в оргазме и сдавленно стонет на ухо лежащему под ним Алексу. — Алекс. — Да? — Ты завел привычку меня игнорировать? — Никак нет. Михаил прищуривает глаза, а Алекс спрашивает себя, хватит ли ему силы воли, чтобы не обкончаться прямо на месте. — Вечер, — повторяет архангел. — Патрули. Я хочу, чтобы ты составил новый список. — Я... конечно, — Алекс сглатывает. Крылья слегка раскрываются и шевелятся позади Михаила, пока он смотрит. Он знает, как они ощущаются под его пальцами и ладонями. — У тебя не встанет? — Чего? — Проблема, — мурлычет Михаил. — Для тебя не встанет проблема сделать это так, как тебе покажется нужным, если я попрошу? Я надеюсь, что нет, потому что я доверяю тебе, как никому больше в Корпусе. Алекс моргает. — Не-а. Нет. Не встанет. Даже упадет. В смысле, легко. Я могу сделать это. Михаил кивает, и скупое движение передается рябью по его крыльям. Каждое перо приподнимается — настолько, чтобы поймать луч света, — и цветом своим напоминает приливную волну, когда опускается и поднимается снова. Алекс хватается за ствол винтовки крепче и вспоминает, как он дрочит Михаилу обеими руками, и перья такие же взъерошенные, колючие, и как он стонет... — Алекс. — Сэр, — выдыхает тот, пульс частит настолько, что у него кружится голова и мышцы сводит нахлынувшим возбуждением, и все это заставляет его чувствовать себя так, как будто ему в жопу ботинок впихнули. — Ты меня слышал? — Сэр, — шепотом повторяет Алекс, как бы признаваясь, что нет. Михаил смотрит на него с прищуром, и его глаза вспыхивают, как неизменные мечи на его поясе. — Алекс, я сказал, я считаю, что ты вполне способен справиться с этим заданием. По крайней мере, пока. Алекс снова сглатывает, но его горло напрочь пересохло, глаза широко распахнулись, а руки онемели, настолько сильно он вцепился в винтовку. Он облизывает губы и приподнимает брови, пытаясь соответствовать человеку с ясным умом и надежным характером, которым его когда-то объявили. Ну хоть сколько-нибудь. — Полдень, Михаил, — отвечает он. Редко когда бывает, что Михаил выглядит удивленным чем-то. Ни когда он сшибает с прикроватной тумбочки очередную лампу, слишком резко развернув крылья, ни когда он отбрасывает винтовку Алекса на пол, навалившись на него под крышей своего гнезда. Обычно он просто смаргивает один раз и продолжает втрахивать Алекса в матрас еще сильнее. У Алекса уходят все силы на то, чтобы не застонать от этих мыслей, и еще чуть-чуть на то, чтобы опустить винтовку ниже, на бедра. Архангел кривит губы в улыбке, сияет глазами: — Есть проблемы? Ну, помимо той... Нет. —...что у тебя уже... Нет. —...возникла... Ясный ум. —...между... Надежный характер. —...ног? Ну блядь. Брови Алекса ползут все выше и выше, и все, что он может сделать — это кивнуть головой, издав гортанный звук, похожий на нечто среднее между вопросом и утверждением. Звук выходит таким, как будто где-то рядом в жутких мучениях дохнет животное. — Нет проблем, — произносит Алекс через некоторое время. — Так точно. Список перераспределения патрулей Корпуса Архангела на вечернюю смену. Я понял. Сделаю. — А другое? — Тоже не проблема. — В самом деле? Алекс тяжело сглатывает, и ему требуется огромное усилие, чтобы не притянуть к себе проклятого архангела и не поцеловать его, наплевав на публичность. — В самом деле, — шепотом повторяет он, но Михаил только щурится и поводит крыльями, и у Алекса стоит так, что даже голова кружится. — Иди за мной. Как? Как, черт возьми, он собирается сейчас дойти до крыши, а потом еще пропахать всю Вегу до Стратосферы, да плюс еще как-то умудриться не кончить себе в штаны, как только он окажется в лифте? Совершенно очевидно, что его возможности сильно переоценены: ясно ведь, что он нихрена не в состоянии выполнять свою работу, потому что даже за архангелом, повернувшимся, чтобы уйти, он едва ли может следовать. Алекс делает глубокий вдох и задерживает дыхание, морщась от фантомной боли внизу живота. Конечно, он едва может идти, но он все-таки это делает. Шаг за шагом по следам архангела, до однопролетной лестницы, мимо охранников и на крышу. Алекс начинает благодарить Бога за то, что те, кажется, не заметили его состояния, но потом вспоминает, что Бог ушел, и вместо этого матерится. Михаил разворачивает крылья — Алекс на охрениллион процентов уверен, что это намеренное движение, — и раскидывает их по воздуху, напрягает мышцы, которые поддерживают их, вдыхают в них жизнь и подвижность. А потом еще одна пара крыльев медленно разворачивается над полетными. А потом еще одна. Шесть огромных ярко-черных крыльев так прекрасны, что могут посрамить само солнечное затмение, и Алекс невольно стонет. Он ничего не может с собой поделать. Он позволяет винтовке соскользнуть на бок и стонет, прижимая руку между ног: — Михаил, какого хрена? Архангел медленно смаргивает, поворачивается и почти осязаемо спускается взглядом вниз по телу Алекса, пока, наконец, не останавливается на его судорожно сжатых пальцах. — Это не по уставу, солдат. — Ты сучий... Сам ты не по уставу! — рычит Алекс, но отнимает руку с раздраженным стоном. — Я на дежурстве! — В каком-то смысле, так или иначе. — Михаил! — Тише, тише, — мурлычет архангел, и крылья окружают его словно черный королевский венец, когда он подходит ближе. — Ты никогда не видел их, кроме тех случаев, когда мы... — Михаил останавливается на полуслове, протягивая руку. Алекс прищуривается: — Трахались. Только когда мы трахались. — Да. Именно. Так что само собой разумеется, что ты связал их с... — Еблей, — снова произносит Алекс, неохотно прижимаясь щекой к ладони Михаила. — Я не хотел бы, — выдыхает Михаил, — нарушать эту ассоциацию. У Алекса глаза чуть не вылезают из орбит, и он пытается сделать шаг назад, но опять эти проклятые крылья, и Михаил, безупречно ими владеющий, он оборачивает их вокруг Алекса и притягивает его так близко... — Нет... — шепчет Алекс. — Почему? — Это... — у него нет никаких оснований отказывать, все тело ноет от желания, от Михаила, от возбуждения, и борьбы, и всего сразу. Они здесь одни, на крыше, с запертой дверью, которую сторожат охранники и у которой звуконепроницаемая окантовка. — Это же не по уставу, — едва слышно произносит Алекс и понимает, что это нихрена не аргумент. Да и кого это вообще волнует, если, когда Алекс поднимается на цыпочки и прижимается грубым поцелуем к губам архангела, ему охуенно. Он негодует и радуется, когда Михаил одобрительно стонет в их поцелуй. Он негодует и радуется, когда Михаил разводит его губы своими и проталкивает между ними язык. Он негодует и радуется, дохуя радуется, когда полетные крылья архангела обнимают его и сжимают их тела вместе. Пальцы Михаила скользят в его волосах, и Алекс позволяет своим пальцам запутаться в идиотском плаще архангела. Он притягивает его к себе, спотыкаясь на своих дурацких ботинках, и они целуются так яростно, как будто бы он все еще на дежурстве и как будто бы такое происходит в первый раз. Это глупо, так чертовски глупо, что он возбуждается от перьев, но он продолжает проходить весь этот путь до Стратосферы и позволяет этому пиздецу происходить. Ясный ум? Надежный характер? Херня собачья. Поцелуй больше похож на драку или их стандартную словесную перепалку на публике. И это, конечно, не может быть чем-либо другим. Михаил с его прищуренным взглядом и красиво очерченными губами, которые оставляют метки на коже Алекса и так идеально подходят его человеческой форме. Он изящен, он нереален в своей красоте, и Алекс издает еще один требовательный стон. — Как? — Как только доберешься. — Не смогу, — хрипит Алекс. — Слишком много... всего. Слишком много. Может, мы просто... — Отсюда? — Да! — Попроси меня, — говорит Михаил, склоняя голову с едва заметной небрежной ухмылкой, которая заставляет сердце Алекса замереть. — Вежливо попроси. — Забери меня с этой ебаной крыши, — бормочет Алекс, и улыбка Михаила на мгновение становится шире. — Забери меня в свою чертову постель. Прямо сейчас, Михаил. Пожалуйста. — Прямо сейчас? — Михаил! — шипит Алекс, но осекается на полуслове, когда Михаил жестко обхватывает его за талию. Его крылья — вся злоебучая шестерка — резко бьют по воздуху сверху вниз, и Алекс вдруг оказывается в воздухе. Его дыхание прерывается так, что он даже материться уже не в силах, и вместо этого может только хрипло смеяться. В один миг Вега под ними становится совсем небольшой: город, собранный из кучки высоток и прячущихся в их тени других зданий; город сплошь из яркого света, стали и стекла, бережно хранимый среди бесплодных пустошей за высокими стенами. Старые казино вдалеке возвышаются в пыли, как надгробные плиты, над руинами поблекших опустевших пригородов. Алекс смаргивает и судорожно выдыхает, рассматривая город внизу. Он крепко держится за шею Михаила, пытаясь вскарабкаться повыше и ухватиться сильнее одновременно, пока они подлетают к гнезду. Даже если он упадет, эти панорамы — не худшее, что он сможет увидеть перед смертью. Но он не упадет. Михаил его не отпустит. Он бережно удерживает Алекса, совсем не так, как в тот раз, когда он со скоростью пули протащил его за шиворот с земли до самого верхнего шпиля гребаной башни за несколько секунд. Когда они грациозно приземляются, Алекс пытается восстановить дыхание, но ему не удается. Михаил обхватывает руками его лицо и уводит его от огромного раскрытого окна, поднимается вверх по лестнице к кровати и отпускает его уже там. Как Алекс и просил. Как это мило. Аж дохуя. Алекс лежит, раскинув ноги и уперевшись локтями в кровать для устойчивости. Его винтовка валяется на полу, одежда скоро отправится туда же, тут даже сомневаться не приходится. Он сглатывает и смотрит на Михаила, который делает несколько шагов, необходимых для того, чтобы добраться до изножья кровати и встать между разведенных коленей Алекса. — Блядь, — выдыхает Алекс. — Отлично. — "Спасибо". — Спасибо, — с улыбкой повторяет он. — А теперь, — выдыхает Михаил, и по его крыльям прокатывается дрожь, — раздевайся. Ты не на дежурстве. Полет и высота чудесным образом облегчили напряжение между ногами Алекса, но оно возвращается с притоком крови и шумом в его ушах. Он украдкой смотрит на Михаила и ждет, пока архангел вопросительно поднимет бровь, прежде чем расстегнуть пуговицы на своей форме. — Медленно, — говорит архангел. — Это не ебанная… — Это она, — прерывает его Михаил. — Определенно она. У Алекса не хватает времени пожаловаться снова, как вид на город за окнами гнезда исчезает, затененный крыльями Михаила. Он становится на колени между ногами Алекса, упирается руками в атлас, и шелк, и ебаный бархат, и что-то еще, из чего сделаны его простыни, и придвигается ближе. Алекс расстегивает следующую пуговицу, и архангел скользит грубым поцелуем по его губам, вжимая его, беспомощного, в матрас. Это словно наихудшее и наилучшее порно одновременно, и оно происходит с Алексом Ланноном. Охуенно. Еще одна пуговица, еще один поцелуй, и Алекс стонет. Здесь, наверху, его не ебет, насколько он громок, если он желанен, если он отчаян и изнывает. Здесь, наверху, он и Михаил знают, что они хотят друг от друга и как это получить. Здесь, наверху, они — любовники, и Алекс чувствует, что ему поклоняются. Он тяжело дышит, как только Михаил начинает целовать нежную кожу, открывшуюся под пуговицами и жадными руками. Алекс выгибается, и Михаил терпеливо укладывает его обратно, раскрывая губы и закрывая глаза, чтоб покрыть грудь Алекса жадными поцелуями. Снова и снова оставляет следы, обхватывает губами горошину темного соска, пока его уточенные пальцы ищут другой для нежного щипка. — Михаил, блядь… — Продолжай — мурлычет Михаил, и Алекс продолжает. Рыча и выгибаясь под ангелом, он ерзает, жаждая больше ласк, грубого траха, чувственных поцелуев, всего сразу. — Твой ебучий рот, — стонет Алекс, сжимая зубы, как только Михаил начинает сильнее посасывать маленький комок соска, дразня языком бугристую поверхность. — Блядь, стой, стой, не… Щеки Алекса расцветают красным, а глаза жжет — он едва может держать их открытыми. Он больше не понимает, что за чертовщину он несет, пока член сочится смазкой в его штанах и размазывает жар по его коже. Михаил медленно проводит языком по соску Алекса и затем слегка отстраняется, чтоб тот мог сделать судорожный вдох. — Ты очень чувствительный, — замечает Михаил, целуя Алекса в середине груди, и еще раз — рядом. Алекс широко раскрывает глаза, встречаясь взглядом с архангелом, лениво тянущимся к другому соску. У них редко бывает время для этого. Обычно они прижимаются и медленно касаются друг друга уже после секса, оба изможденные, сытые и сонные. Но насколько продолжительная прелюдия... Алексу едва ли она требовалась, но черта с два если это не было приятным сюрпризом. — Хорошо-о-о, — бормочет Алекс, наконец закончив со своей рубашкой и принявшись расстегивать ремень, когда Михаил наклоняется, чтоб захватить этот сосок так же, как и другой. Алекс скользит рукой в свои штаны, а вторую запускает в волосы Михаила, откидываясь на простыни с низким стоном. Каждое горячее скольжение языка Михаила по его груди, безволосой и в татуировках, которых никто не может разгадать, посылает дрожь по его позвоночнику. Каждый поцелуй, засасывающий — да, ебуче чувствительный — сосок, приподнимает его тело над кроватью, толкает член в его кулак, пока он касается себя, почти кончая только от этого. Он хватается за волосы Михаила и получает не облегчение, а только предупреждающее хмыкание в ответ. — Михаил — шепчет Алекс хриплым голосом, уже дрожа телом, — я сейчас… — Если ты сделаешь это сейчас, — отвечает Михаил, — тогда я просто заставлю тебя это сделать снова, когда я этого пожелаю. — Когда ты пожелаешь, — фыркнул Алекс. — Что значит это ебучее "снова"? Михаил отвечает только настойчивым посасыванием соска, поводя плечами и закрывая крылья, чтобы скинуть плащ и стащить рубашку, а потом снова начинает дразнить его зубами. Одежда Михаила падает на пол с шорохом, который теряется за хлопком раскрывающихся крыльев, одного за другим. Он — угроза. Нелепо красивая угроза. — Ты дразнишься, — жалуется Алекс. Его штаны стянуты сильными руками, и он извивается, пытаясь освободиться от них. Его обувь была бесцеремонно скинута на пол, прежде чем он полностью обнажился. — Блядь. Коснись меня, пожалуйста. Пальцы... язык, блядь, Михаил, я не так устроен, чтобы два раза кончить от простого... Михаил моргает и медленно поднимает глаза, освобождая от поцелуя осажденный сосок Алекса, и почти по-детски стирает каплю слюны со своей нижней губы. Сосок точно будет в синяках, форма станет бередить ранки и постоянно напоминать ему об них. Черные крылья и бледные глаза, кожа цвета слоновой кости и блестящие волосы. Каждый раз от этого у него стоит, и Алекс так сильно сглатывает, что у него в горле что-то щелкает. — Но ты такой, — отвечает Михаил, наклоняясь, чтоб накрыть тело Алекса своим, освобождаясь из собственных штанов. От его дыхания тепло касается уха Алекса, поскольку он шепчет, шелестя раскрывшимися от соприкосновения их членов перьями. — Конечно ты так устроен. — Нет. Мы не такие. Я — нет. Это кончил-и-закончил, вот как это делается, — настаивает он, но его аргумент уступает стону, поскольку Михаил берет их члены в ладонь и гладит. Михаил широко улыбается и останавливается, обводя языком изгиб уха Алекса. Он прихватывает мочку зубами и осторожно тянет. — В чем смысл всего этого? Человеческие репродуктивные стратегии такие же, как и другие, — Михаил пожал плечами. Движение изгибает его крылья, он иронично машет рукой. — Рассеивать семя снова и снова, пока… — Нет, — смеется Алекс. Идея лекции о репродукции от архангела сейчас совершенно его не возбуждает. Взамен он царапает ногтями спину Михаила, прямо под мягкими и теплыми нижними перьями, где крылья соединяются с мышцами безупречным стыком. Пальцы царапают перья, нежно тянут, нежно гладят по всей длине и массируют. Михаил над ним издает слабый звук и трется сильнее. Он помнит неряшливость процесса линьки. Он помнит, как Михаил извивался, словно кот, когда Алекс вытаскивал старые перья. Он всегда считал, что это было только из-за освобождения чистых крыльев, но это... — Должен ли я… — пальцы Алекса легонько дергают перья, скользя к мягкому концу и возвращаясь. Он смеется, когда Михаил ослабевает от этого, низко, с дрожью постанывая напротив горла Алекса. — Да, — говорит он, освобождая члены, чтоб толкать их вместе между животами. Алекс кусает губу и ухмыляется, двигаясь навстречу ему, снова растопыривая пальцы под перьями, которые в один миг могли стать острыми, как лезвие, и твердыми, как сталь. Каждое почесывание мягкого подпушка, каждое поглаживание вокруг основы пера, как галька, кинутая в пруд, посылает волны удовольствия архангелу. — Попроси меня, — шепчет Алекс. — Вежливо попроси. Ему не нужно говорить на ангельском, чтоб узнать ругательство, когда он слышит его. Ему не нужно видеть губы Михаила, чтоб знать, что они крепко сжаты. Алекс прижимает сильнее крылья Михаила, тянет их, как сделал бы с его волосами, и, к удовлетворению Алекса, Михаил стонет. — Пожалуйста, — шепчет он. — Пожалуйста, Алекс, продолжай трогать их — вот так. Это будет долгий день, а ночь — еще длинней, если Михаил до сих пор хочет — а он хочет, — чтоб Алекс руководил процессом. И сейчас вызванное удовольствие, подразнивание с обоюдной игрой... это идеально. — Ужасающий Михаил, — шепчет Алекс. — Стойкий, сильный и гордый, так разомлел от щекотки перьев... — Мне взамен пощекотать ими тебя? — глаза Михаила сузились, и в первый раз, в первый гребаный раз, с тех пор как они были вместе — черт, впервые в ебучей жизни, — Алекс наблюдает, как алый румянец заливает щеки Михаила. — Всего лишь вздох, солдат, всего один вздох, и они станут лезвиями. По коже Алекса пробегает холодок от мысли одновременно пугающей и слишком горячей. Алекс откатывается в изголовье кровати, ухмыляясь, когда Михаил следует за ним. — Ты тогда меня залечишь? — спрашивает он, вздрагивая, когда Михаил прикусывает его шею и ставит там засос. — Ты говоришь ужасные вещи, — шелестит Михаил, но он едва ли возмущен. Судя по голосу, он наслаждается. — Кто бы подумал, что ты можешь быть таким чертовски возбуждающим, — выдыхает Алекс. — Михаил... пожалуйста. — Раздвигай ноги. Алекс почти кончает, как по команде, зарождающийся стон в его груди вырвается как жалобный всхлип. Он цепляется за крылья Михаила, пальцы обхватывают выступающие ребра, там, где они соединяются с позвоночником, и упирается пятками в простыни по обе стороны от архангела. Взгляд Михаила проходится по всей длине его тела, и этого хватает, чтоб Алекс почувствовал, как его щеки снова горят, и он матерится. Слюны, использованной Михаилом для смазки его и себя, достаточно, чтобы раскрыть Алекса, но не хватает, чтобы растянуть, и Михаил толкается ближе. Давление почти обжигающе, и Алекс дрожит, его тренированное тело слишком слабо для этого, всегда слабо перед Михаилом. Следующее проклятье заглушается на плече Михаила, пока тот входит в Алекса безжалостными маленькими ударами, немного глубже, еще глубже, до основания, до тех пор, пока он не наполнен так, что сбивается дыхание, и Алекс может выжать только смех из своих пустых легких. Он скучает по этому. По ночам, когда архангел ищет другую компанию, Алекс ревнует к ней. Он знает что лучше спросить, чем предполагать, но чувствует это всегда, и от этого сжимается горло и сдавливаются легкие. Но теперь он снова здесь. И он чувствует себя растерзанным на части и живым. — Да, — выдыхает он. — Михаил, ещё, пожалуйста… Ангел вовлекает его в глубокий поцелуй, затыкая его и принимая жажду и жар, и внутреннее обожание. Он отстраняется, и ниточка слюны тянется меж их губами и обрывается. Он поворачивает голову, чтобы уткнуться носом в своего Избранного, и погружается в его теплоту. Он скучает по нему, когда другие делят его постель. Нельзя сказать, что Михаил не наслаждается этим — конечно же это не так. В некоторой степени. В некоторой степени он наслаждается ощущением новых рук на его коже и новых голосов, звучащих в его ушах. В некоторой степени, ему нравится открывать что-то, что делает движения каждого смертного уникальными. В некоторой степени он всегда думает об Алексе, когда делит с другими свою постель. Агрессивные ногти и раздраженные губы Алекса. Крепкие руки и податливое тело Алекса. Сдержанный юмор и вспыльчивость Алекса, и всегда-слишком-нежные поцелуи после. Но потом он снова здесь, и Михаил не может представить, что он хотел бы кого-то другого. Избранный, однозначно. Руки Алекса снова ловят крылья Михаила, которые можно дергать как рычаги, если архангел забывается и становится слишком грубым. Больно быть так жестко оттраханым, после он днями страдает от боли, поскольку каждая мышца измучена, когда он стоит или ходит, или сидит, или делает вообще хоть что-нибудь. По-другому он бы и не хотел этого, растянутый, использованный и изнуренный. По-другому он бы и не хотел быть взятым, кроме как архангелом-собственником, который заезживает его, когда имеет, и ебет его, будто это последняя ночь на Земле. Они ловят друг друга в поцелуе, губы сминаются друг об друга, раскрываясь, только чтоб сплести языки. Член Алекса сочится каплями на его живот, когда он внезапно кончает, и его накрывает волной удовольствия, которое он едва может вынести. Пара взъерошенных крыльев вскидывается и опускается обратно — единственный знак того, что Михаил это заметил, и их поцелуй разрывается, так чтобы оба могли дышать, наблюдая друг за другом из-под полуприкрытых глаз. — Я думал о тебе, — шепчет Михаил низким голосом, который звучит словно отдаленный гром, грубый, как ломающиеся ветки под потоком наводнения. — На встрече, когда ты стоял в карауле, думая, что я не вижу, что ты за мной следишь. Мой храбрый солдат, мы не так уж и отличаемся. Неужели ты думал, что не сводишь меня с ума, стоя там такой серьезный в своей униформе и со своей винтовкой? Алекс смеется. - Пойдут разговоры. — Пусть. Это одновременно и честь, и клеймо — быть выбранным и взятым ангелом. Женщины толпами соперничают друг с другом за то, чтоб Михаил их заметил. Алекс уверен, что и мужчины тоже. И он, который раньше так долго сопротивлялся, прежде чем быть выбранным, был желанен с самого начала. Алекс крутит в пальцах плотные перья и тянет их, вызывая беззащитный стон от архангела над ним. Его ангела. Он хорошо это знает, как и Михаил. — Тогда заяви право на меня, — шепчет Алекс. Михаил толкается глубоко, так сильно, что его бедра оставляют тени синяков на бледных бедрах Алекса, так сильно, что он теряется со стоном, пока знакомые пальцы ерошат его перья, и он тает, постанывая в губы Алекса. Так сильно, что он чувствует, как вспыхивают звезды, покалывающие жаром под кожей, и ясно их видит перед глазами. Так сильно, что он надеется, что Алекс знает: его мысли слишком сложно постичь и слов его недостаточно. Алекс принадлежит ему — превыше всех остальных. Ясный ум. Надежный характер. Его Избранный — во всех смыслах.