SUPERBIA

Что есть твоя гордыня для воина, привыкшего жертвовать падшими на поле боя и добавлять их перемолотые кости в свой суп? — Смоуг… Что есть твоя гордыня для бездушной иллюзии, которую ты защищаешь ценой своей жизни? — Пообещай мне, что уничтожишь кольцо, если я паду в бою. Что есть твоя гордыня для сошедшего с ума иллюзиониста, считающего собственные творения истиной? Что. Есть.Ты. Для Анор Лондо? — Зачем уничтожать? Орнштейн опирается на копьё и прикрывает уставшие глаза, слушая, как Смоуг гремит доспехами, пытаясь уместиться на полу. Была бы его воля, он бы один охранял принцессу от любых напастей, но палач отныне и навсегда превратился в его тень, огромную, неумолимую. Как груз грехов, висящий камнем на львиной шее. — Никто не будет обладать кольцом капитана Рыцарей Гвина. Эта реликвия навечно останется моей. — Попахивает тщеславием. Что есть твоё тщеславие против Избранного Немёртвого, прошедшего через ад, чтобы тебя убить? — Чем дольше думаешь о том, что мир катится в бездну, тем шире становится эта самая бездна в твоей душе… — отвечает Орнштейн и снимает шлем, чтобы сделать глоток свежего воздуха у открытого окна. Последнее время ему казалось, будто ветер несёт трупный запах со стороны леса, но Гвиндолин списывал всё на паранойю. И капитан верил своему господину. Что есть твоя гордыня для бездушной армии полых? — Сто лет не видел твоего лица. Закатное солнце слепит глаза, и Орнштейн отворачивается, смотря на Смоуга с отпечатком недоверия на лице. Перехватив поудобнее копьё, капитан рыцарей Гвина подходит ближе к палачу и неприятным взглядом изучает его безликую маску. Каннибал Смоуг лишь ухмыляется, скептически качая головой. — А если я решу оставить кольцо себе? Нет уже ни Гвина, ни твоих хвалёных рыцарей. Что делать будешь? — Подобные слова вызывают у меня только одно желание. Продырявить тебе башку. Что есть твоя гордыня против одиночества? — В любом случае, капитан… — стаскивая с бритой головы шлем, Смоуг смотрит в глаза Орнштейна с вызовом, достойным честного поединка. — Какой смысл в противостоянии, если мы оба ответственны за возложенную на нас миссию? Печально, что, глядя друг на друга, они даже не догадываются, что стоят среди опустошённых комнат покинутого замка. Вокруг них только мертвецы и пепельная пустота, пропитанная отчаянием. Знай это Смоуг, ничего бы не изменилось. Знай это Орнштейн, он бы добровольно сдался. — Попробуешь предать меня — лишишься головы. Никто не смеет вставать на пути у капитана четырёх рыцарей. Ты не один из нас. Ты — не я. Он улыбается и, опираясь на копьё, наклоняется к палачу, высокомерно ухмыляясь. В ответ Смоуг скалит клыки. — Бессмысленные предупреждения — твоё призвание. Что есть твоя гордыня против вечных скитаний, на которые обречена твоя душа? Орнштейн возвращается к окну и закатному солнцу за ним. — Гох, Сиаран и Арториас больше никогда не вернутся. Кем теперь тебе командовать, а, Львиное Сердце? — издевательски тянет палач, опираясь рукой на своё колено. — Умерь своё тщеславие и прими реальность наконец. Король сгинул. Некому больше служить. — Да даже харкая кровью я буду верен Анор Лондо и солнцу над нашими головами, буду прославлять Гвина и деяния, совершённые им. Тебе не понять. Царапая стекло, Орнштейн даже не понимает, что окна нет. Что комната, в которой они разговаривают, давно уже покрылась пылью и пеплом времён, унесших былое величие Короля и его гвардии. Закончилась война с драконами, и люди с богами обрекли себя на смерть. И вечные страдания. Что есть твоя гордыня против рока? — Ты будешь совершать деяния во имя Гвина или во имя собственной славы? Чёрт, капитан, да в военное время ты был куда разумнее! — Смоуг всплеснул руками. — Разум? Нет. Я просто был напуган. А сейчас я знаю, что на вершине мира сего правят такие, как мы. Провожая взглядом солнце, Орнштейн улыбается, надевая обратно душный тяжёлый шлем, увенчанный грузом его грехопадения. Слушая завывания ветра под крышей, он ставит копьё рядом, опирается на него, будто безмолвный голем-страж, охраняющий ворота в преисподнюю, и говорит, заканчивая мысль: — Такие, как я. Смоугу остаётся лишь мечтать о том мгновении, когда тяжёлый молот размозжит безумную львиную голову и освободит Орнштейна от мучений. Обрекая на бесславную смерть в пепле и золе.