Распиздяй

      Засранец. Неуправляемый, самоуверенный, эгоистичный. Но в итоге ему всегда прощается все, так что это даже доставляет удовольствие — позволить себе ощущать эту злую, вибрирующую энергию. После будет неприятно, когда рядом с ним она схлынет вдруг, оставляя после себя ошеломляющую пустоту. Но если Джек и научился чему-то за свою неприлично долгую жизнь — так это тому, как заполнять собой любую пустоту. Весь Торчвуд затыкает капитаном свои сквозящие души, одна Гвен не нуждается в этом. Не знаю, как справляется она с периодически возникающим у нас всех желанием пристрелить его к чертовой матери, и не один раз, а несколько, подряд. Я и сам не отказался бы сейчас влепить ему между глаз пулю, но для исполнения этой мечты у меня есть только одна составляющая — сам Джек. Мой глок наверху, в офисе, как и его уэбли, а мы заперты в одном из отвратительно стерильных боксов, в необъятных подвалах Хаба. Потому что мы в карантине.       Мы в гребаном карантине по протоколу F76I, что означает полную изоляцию под круглосуточным наблюдением до тех пор, пока подхваченный нами инопланетный вирус не будет классифицирован, а противоядие — разработано, протестировано и успешно применено. Если эффективность лекарства будет доказана, а мы — здоровы, карантин будет снят, к нашим регулярным обследованиям добавится пара пунктов, вот только Джек умер вчера, на третий день после заражения. Разумеется, он-то вернется… А вот я, если выживу, обязательно объясню племянникам, что незащищенный секс чреват не только гонореей. Если я выживу. Если Оуэн родит лекарство за оставшиеся два дня.       Убил бы. Все ему говорили — не ходи один, но нет, с доводами разума — не к капитану Харкнессу. Отвага, помноженная на безответственность — вот его метод. Нет, с бандой блоуфиш он, положим, и правда справился сам. Но вот о том, что под Кардиффом только их перевалочный пункт, а груз — похищенное с другой планеты биологическое оружие, мы ему сообщить не успели. Клянусь, я бы злился меньше, если бы его заразили умышленно, но нет, он сам промазал, стреляя из своего допотопного револьвера по контрабандистам, и выстрелом раскололо одну из колб в ящике с грузом.       К тому моменту, как прибыли мы, в воздухе уже не осталось следов вируса, а Джек и не подумал сказать о том, что случилось. Наверное, если бы утром, когда он впервые почувствовал себя плохо, мы не были в душе вместе, ничего не выяснилось бы до самой его смерти. Бессмертие только поддерживает его легкомыслие, я уже смирился с тем, что его не перекроить, но все еще поражаюсь, как можно было остаться после многих лет работы в Торчвуде таким феерическим распиздяем. В Джеке слишком много подобных загадок: чем он руководствуется, о чем думает, что чувствует ко всем нам, и это еще один большой, жирный повод злиться на него всем Торчвудом. Хотя с некоторых пор этот повод у меня стал жирнее, чем у всех остальных. И больная мысль о том, что мы для него — расходный материал, который он швырнет однажды в подходящую инопланетную мясорубку и даже не вспомнит позже, беспокоит меня сильнее, чем остальных, причем именно второй своей частью. По большому счету, это не существенно, но я все равно выясню однажды, что значу для нашего капитана. И что значат остальные — желательно, тоже.       — Йанто, все в порядке?       Черт, Харпер…       — Без изменений.       Все усилия насмарку. Попытка разложить все по полочкам провалилась. Снова. Оуэн не виноват, наверняка его насторожила моя неподвижность, и уж он-то, в отличие от некоторых, действует профессионально, но все равно обидно. Без обычных каждодневных ритуалов мне сложно оставаться собранным, поэтому подобные внутренние диалоги остаются последним средством, чтобы не поддаться эмоциям в довольно дерьмовой ситуации. Итак, все заново… Меня прерывает уже другой голос:       — Что ты делаешь?       Наконец-то! Встаю, проверяю пульс, зрачки, показатели приборов. Можно остановить отсчет — я нажимаю знакомую кнопку с особым удовольствием, и отвечаю наконец:       — Злюсь на тебя.       — За что?       Иногда мне кажется, что в Джеке пропадает талант гипнотизера. Во всяком случае, я доподлинно знаю, что эти богатые интонациями вкрадчивые нотки его голоса имеют власть не только надо мной.       — Семь часов тридцать шесть минут.       — Что? — переспрашивает Джек растерянно, в то же время из динамиков откликается Харпер:       — Понял тебя.       Я утыкаю указательный палец в грудь Джеку, наклоняюсь и с наслаждением выговариваю:       — За то, что ты облажался и подвел нас всех. За то, что ты умер и не возвращался семь часов тридцать шесть минут. За то, что я оказался в карантине сначала с тобой, а потом с твоим трупом, черт тебя подери!       — Тсссс, — он садится в кровати, чтобы обнять меня и морщится от боли. — Я идиот, знаю. Иди сюда.       — Не советую, — ехидно советует Оуэн через динамики. — Во-первых, я вас вижу, а во-вторых — ты же не хочешь еще раз умереть?       Джек смотрит извиняющимся взглядом.       — Оуэн, как оно передается?       — Через воздух — вроде нет. Ну, если не совать нос в расколотые пробирки. Через жидкости — однозначно.       — Ты придумал, как лечить?       — Я даже не понимаю толком, как оно работает, Джек.       — Надеюсь, ты шутишь.       — Если бы.       — Выпусти меня.       Джек пожимает мое предплечье и подходит к двери. Которая и не думает открываться.       — Нет.       — Оуэн?       — Я тебя еще не обследовал.       — Ты знаешь, что увидишь. Новенькое тело без всяких следов того, что меня убило, как и всегда.       — Не уверен. К тому же, полностью отметать возможность заражения воздушно-капельным путем нельзя, поэтому делай что хочешь, я тебя не выпущу.       — Ты с ума сошел? Я могу помочь!       — Чем?       — Не знаю! Ты предлагаешь мне сидеть и ждать, надеясь на лучшее?       — Именно. И не отвлекать меня лишний раз.       Теряющий контроль Джек — мучительное зрелище, но в этом есть и нечто чертовски привлекательное. Он зло сжимает кулаки и медленно, шумно выдыхает, успокаиваясь.       — Йанто… Как ты?       Впивается глазами, а я могу только пожать плечами. Эмоциональный перекос между нами сейчас явно в сторону Джека. Мне не верится в вирус и свою возможную смерть через пару дней, уровень стресса — теперь, когда он вернулся, — нельзя оценить выше обычного рабочего дня. Да и симптомов пока нет. ***       Симптомы так и не появились. Потрясающе, но мы даже ухитрились неплохо провести время. Шахматы Джеку надоели быстро, как и карты, но он попросил Тош принести из архива потрепанную коробку и научил меня настольной игре каких-то разумных подземных ящеров, с которыми он сам встречался в прошлом. Играли на желания, и под конец я даже начал выигрывать. В карантинном блоке, наверное, еще никогда не было так весело. Оуэн в огромном защитном костюме, делающим его страшно неуклюжим, заходил то взять кровь, то потыкать в нас приборами, назначение которых до конца, кажется, не понимал и сам. Ему приходилось отмахиваться от наших шуточек, но каждый его приход портил Джеку настроение, хотя он и старался не подавать виду.       Видимо, замкнутость моего мира в эти дни сильно повлияла на остроту восприятия. Обычно я всегда разгадывал Джека, хоть и не без усилий, но сейчас чувствовал малейшие колебания его настроения, кроме того, кто бы не приходил навестить нас — Гвен, Тош или Оуэн, их эмоции я читал так легко, словно они были не взрослыми людьми, ко всему привыкшими на этой проклятой работе, а детьми. Злое отчаянье Гвен, работавшей над поисками информации снаружи, грусть и волнение Тош, штудировавшей интернет и всевозможные медицинские базы, обеспокоенный интерес и азарт Оуэна в погоне за средством лечения — все было открытой книгой.       Лекарства не было. Единственное, что наш доктор выяснил к концу вторых суток — что вирус по-разному подействовал на Джека и на меня.       — За три десятка веков физиология человека претерпела некоторые изменения… Но это хорошие новости — мы все более устойчивы к этому штамму, чем Джек, который все равно умереть не может. Так что…       — У меня есть шанс увидеть в этой жизни что-то кроме этого гребаного бокса?       — Именно. Но пока я все равно не выпущу отсюда ни одного из вас.       Джек пропустил это замечание мимо ушей. Я почти физически чувствовал его облегчение.       — Оуэн, выключи камеру на часок.       — При всем уважении, капитан, — не знаю, о каком он уважении, в голосе сквозит только едва прикрытое раздражение, — обойдетесь. А соберетесь трахаться — я вас по разным боксам расселю. Детский сад.       Если бы можно было хлопнуть герметичными дверями, он сделал бы это дважды — выходя и из камеры, и из переходника.       — Тебе понравилось умирать от этой заразы?       — Это небольшая плата за возможность разнообразить наш невольный… Йанто?!       Знал бы, что терять сознание — так неприятно, никогда бы не стал этого делать. А представлял бы, как паршиво приходить в себя, даже заботливо уложенным на кровать, и с настороженным Джеком рядом — оставался бы в небытии подольше.       — Эй, что случилось?       А я откуда знаю?.. Сейчас тебе Оуэн расскажет, вон уже снова, матерясь, переодевается в переходнике.       Руки и ноги слушаются плохо, и я забыл, как говорить. Прекрасно. Зато появились какие-то новые, странные ощущения… Жжение посередине груди стало почти невыносимым, и я был готов вспомнить, что делает человеческое тело для того, чтобы закричать, но боль внезапно ушла. Вместо нее появилось плотное, тревожное чувство. Оно было таким всепоглощающим, что стало казаться, будто имеет запах, вкус и температуру. Зато зрение и слух вдруг потребовали такого напряжения мысли и концентрации сил, что я даже не стал бороться, закрыл глаза и перестал пытаться понять, о чем говорят Джек и Оуэн, водящие надо мной каким-то сканером. Это было огромным облегчением, я словно закупорил полный под завязку сосуд и мог не бояться расплескать его содержимое. Под веками стали расплываться цветные картины — теперь я точно знал, как окрашена тревога. Ее интенсивность все увеличивалась, я мог рассмотреть в абстрактных узорах панику, на языке рос кислый привкус напряжения… Мне показалось, что я больше не мог ни о чем думать, и ничего другого чувствовать, но тут дало о себе знать мое собственное сердце. Это не было больно, скорее странно — я почувствовал, как оно остановилось. Это был момент оглушительной тишины, даже новоприобретенные эмоции оставили на мгновение мои органы чувств; и я понял то, что все это время от меня ускользало — ни паника, ни тревога, ни напряжение не были моими. Захотелось открыть глаза и посмотреть на Джека, сказать ему, что все будет хорошо, но ни веки, ни губы не подчинялись мне. Я услышал писк пульсоксиметра и сдавленный мат Оуэна… Показалось, что я даже не успел испытать собственных эмоций перед тем, как в виски, в остановившееся сердце, во все мое существо ударили чужая боль и ярость. А потом Оуэн ткнул в меня электродами, и я отключился.       Опыт — прекрасная вещь. Он помогает во множестве жизненных ситуаций. Но никакой опыт не может помочь чувствовать себя лучше, возвращаясь из отключки. Бедный Джек, пожалуй, некоторую часть его сволочизма вполне можно списать на то, что он проходил через это тысячи раз.       — Привет, — слова доносятся, как сквозь вату, но я могу слышать и понимать, что мне говорят. Глаза открыть тоже удалось. Адски болит грудь, но в остальном все… не так странно, как после прошлого обморока. Ни тревоги, ни боли, ни ярости. Джек улыбается.       — Привет, — интересно, многие ли люди помнят, как учились говорить? Кажется, мне выпал шанс заново пережить это. — Что случилось?       — С чего начать? Ты отключился. Оуэн заметил что-то странное еще раньше, но…       — Странное?       — Орган. Немного похожий на автостопщика, только другой. Вирус использовал ресурсы твоего собственного тела, чтобы вырастить его внутри тебя. Но полностью функционирующий орган перегрузил твою нервную систему, и у тебя остановилось сердце. К счастью, Оуэну даже не пришлось долго ломать голову над тем, что теперь делать. После того, как он ударил тебя током, чтобы снова запустить, новый жилец буквально испекся в твоей грудной клетке.       Меня сейчас вырвет.       — И что теперь?       — Ничего. Не волнуйся, мы уже вырезали его из тебя. Операция простая, хотя тебе нужно будет время на восстановление и некоторое количество обезболивающих.       Я скосил глаза. Под одеялом не было видно бинтов, но после слов Джека я стал ощущать их давление даже на фоне боли в груди.       — Зачем?..       — Мы все еще думаем, что это биологическое оружие. Помнишь, на складе, помимо реактивов, было несколько приборов, похожих на пушки?       — На пушки двадцать первого века или пятьдесят первого? Не помню.       — Скорее, где-то тридцать второго… Оуэн на основании прошлых исследований Торчвуда считает, что именно в это время человеческое тело будет полностью приспособлено к этому органу. Он позволяет носителю воспринимать чужие эмоции.       — Но какое у него практическое применение для войны?       — Самое прямое, Йанто. Удара было бы два — первым агрессоры бы заразили противников, а вторым — направленными пушками передали бы жгучее желание сдаться. Или убить себя, все зависит от целей создателей этих игрушек…       — Знаешь, что? Это слишком для человека под обезболивающими, из которого только что вырезали одну из этих штук.       — Ты абсолютно прав. Еще минуту. Тошико считает, что ты будешь ощущать побочное действие еще несколько дней, и Оуэн был вынужден с ней согласиться после небольшого скандала о том, что он здесь — доктор.       — Он злится на себя, что не сразу справился.       — Ты чувствуешь это?       Даже улыбка стоит сил. Как будто тут нужно что-то чувствовать.       — Я знаю Оуэна.       — Он не виноват. Хотя, признаться, я успел здорово перепугаться, что мы тебя не вытащим.       — А вот это я прекрасно знаю. И ты тоже злился на себя.       — Мы все облажались. Гвен почти сутки убила на слежку за другой бандой, в надежде, что они что-то знают, и безрезультатно — только пополнила немного наши подвалы. Сейчас отсыпается. Зато Тош оказалась на высоте. Она отследила еще несколько подобных пушек в Сплотте, я собираюсь туда.       — Сейчас?       — Да. Тебе нужно отдыхать, так что…       — Не-а. Ты останешься здесь. Я почти уверен, что этот орган подарил мне временно еще и обостренную интуицию.       — И что она тебе говорит?       — Что это опасно. Поэтому ты не поедешь один, а дождешься Гвен. А пока она не вернулась, будешь участвовать в моей реабилитации.       Джек смеется.       — Оуэн сказал, тебе нужно спать. Не побыть в отключке, для разнообразия, а спать, по-настоящему. И в чем я тут могу поучаствовать?       — Останься рядом. Твоих отрицательных эмоций я уже хлебнул, очередь за положительными, хочу на них сконцентрироваться.       — Это какой-то новый, извращенный уровень близости.       — Все, как ты любишь.       Снова смеется:       — Я останусь здесь. Кстати, камеры выключены.       — И не сомневался в этом.       Знаю, что он не поверил в интуицию, и правильно сделал. Тем ценнее, что остался. Я закрыл глаза и позволил себе провалиться в мягкую, спокойную и уверенную, чужую радость. Ну и пусть, что распиздяй, облажался, и почти отправил меня на тот свет. Зато одним вопросом к нему стало меньше.