Сильнее смерти

Белый мрамор могилы сияет в сгущающихся сумерках. Скоро солнце полностью скроется за горизонтом, последние отблески его угаснут, и среди мягкой тьмы летней ночи останется это уродующее окружающий — такой знакомый пейзаж — пятно. Он кривит губы — пятна грязи бывают и белыми. Еще несколько шагов, и он склоняется над могилой, проводит рукой по прохладному гладкому мрамору. Нельзя торопиться — пару мгновений нужно просто наслаждаться победой, потому что никто уже не отнимет её. Старый дурак решил, наверное, что он, Лорд Волдеморт, победивший смерть, испугается смерти, испугается мертвого тела своего врага! Нелепо… Пальцы тянутся за палочкой, затем короткое заклинание — по гладкой поверхости бегут трещины и белый мрамор рассыпается. Волдеморт не собирается проявлять снисхождение или как-то заботиться о сохранности могилы старого дурака. Но мягкое свечение мрамора не угасает, чем несказанно злит Волдеморта. Прищурившись, он заглядывает в могилу. Пусть она светится, он в пять лет мог заставить камень сиять — велико достижение! — такая мелочь не отравит триумф величайшего из великих. Но тут он видит кое-что посерьезней. Кое-что пугающее, жуткое. Ненормальное. На мгновение — от внезапного приступа то ли страха, то ли отвращения — он отшатывается от разверстой могилы, но потом заставляет себя вновь посмотреть на нее. Однажды, еще в приюте, Том убедился, что синица со свернутой шеей, задушенная крыса и ящерица, которой раздавили голову, постепенно начинают разлагаться и вонять. Не важно, покрыт ты шерстью, перьями или чешуей — после смерти участь у твоего тела одна — разложение, тлен. Приползут червяки, станут пожирать твою плоть, не важно, перьями она была покрыта, шерстью, чешуей… …но, кажется, тлен не коснулся того, кто лежал в могиле. В слабом белом сиянии видно совершенно бледное лицо, поблескивает золотая оправа очков, сложенные на груди руки держат палочку, тускло блестит лиловый шелк мантии. Но ни следа разложения. Волдеморт склоняется над могилой, почти касаясь губами мертвого лица, жадно вдыхая воздух, надеясь хотя бы почуять запах гниения. Но пахнет только чем-то карамельным и немного, совсем немного — недостаточно! — затхлостью. Борясь с тошнотой, гоня от себя нелепое разочарование, он отворачивается от лица своего врага и касается сжатой в мертвых руках палочки. Только она имеет значение. Белые пальцы сжимаются на палочке, мертвые, на которых можно разглядеть рисунок вен, но нет ни единого трупного пятна, легко выпускают ее. Старый дурак, ты даже не попытался защитить свое величайшее сокровище от того, кто непременно пришел бы за ним. «Неужели, ты не знал, что Лорд Волдеморт придет за ней?» — шепчет он, низко склонившись над раскрытой могилой. Волдеморт уже собирается уходить, делает шаг назад, но внезапно понимает, что что-то словно вцепилось в подол его мантии и не пускает. Он наклоняется и замечает среди травы и цветов, окруживших могилу, плетущуюся розу, чьи колючки зацепились за мантию. Взмахом палочки он уничтожает глупое растение, бросает последний взгляд на могилу, где в мягком свете легко разглядеть лицо старого дурака, проигравшего — наконец, проигравшего. А потом тихо усмехается. Откуда-то из глубин памяти приходит воспоминание о сказке, где тоже была роза, оплетшая с основания до шпилей замок. Что было в замке, он уже не помнил, но это вспоминание отчего-то подтолкнуло другую мысль: снова подойти к могиле, снова посмотреть в лицо поверженного врага. Он заглянул в могилу, снова почувствовал омерзительный карамельный запах, снова ощутил злость и разочарование — почему тлен не коснулся его врага? Может, он жив и только притворяется? Или — он снова вспоминает розу — находится в подобном смерти сонном оцепенении? Это нужно проверить. Волдеморт вертит в руках новую палочку. Это именно та палочка, которую он так хотел получить. С первого взгляда видно, что очень древняя, с первого прикосновения можно почувствовать, что очень могущественная, но почему бы не испробовать, насколько она могущественная? Волдеморт посмотрел на раскрытую могилу. На не тронутое тленом тело своего врага. Если он мертв, то отзовется на заклинание, которым создают инфери. На живых, пусть даже спящих, заколдованных, каких угодно, оно просто не подействует, словно сама жизнь защищает живых. Прикрыв глаза — чтоб лучше чувствовать силу своей новой палочки — он произносит заклинание. Горячий поток словно выталкивается из его руки, из кончиков пальцев, перетекая в палочку, превращаясь в пронзительно-белый луч — ничего необычного, он всегда именно так ощущает магию, именно так он делал инфери и прежде — перед внутренним взором Волдеморта вновь мелькает заплетенный розами замок, и… …и что-то идет не так. Луч его заклинания разбивается о разрушенную могилу, как волна о берег, но магия продолжает вершиться — Волдеморт видит это, как обычные люди видят мир вокруг себя, — словно это заклинание все же пробудило какие-то охранные заклинания на могиле. — Том, — раздается знакомый голос, — Том, я знаю, что ты здесь. Ты раскрыл мою могилу, забрал Старшую палочку и пробудил меня ото сна своим заклинанием. Что это было за заклинание? Хотя оно могло быть каким угодно… Голос идет не из могилы, а словно отовсюду. Волдеморт оборачивается — вдруг кто-то стоит у него за спиной — вдруг кто-то настолько глуп, чтоб так шутить с Лордом Волдемортом? Кто посмел… …но за спиной никого нет, нет и впереди. И голос должен исходить из могилы, так почему же он слышен отовсюду? — Кто… — он сжимает палочку. Она принадлежит теперь ему — никто не отнимет и никто не победит, а потом ни к чему страх. И голос его звучит чисто и уверенно: — Кто смеет говорить с Лордом Волдемортом, скрываясь от него? Только трусы и ничтожества так поступают. — Я не боюсь тебя, Том. А если ты хочешь увидеть меня, подойди поближе. Ты знаешь, где я лежу. Ведь это ты пробудил меня. Он делает шаг вперед, склоняется над могилой. Бледное лицо Дамблдора безмятежно и неподвижно, а глаза закрыты. В белых отсветах разбрасывает золотые блики оправа, сияют серебром борода и длинные волосы, и тускло поблескивает лиловый шелк мантии. Может, задать вопрос — пусть ответит и тогда станет ясно, это он говорит или нет. Но неужели, он все-таки не мертв? Волдеморт поднимает палочку. Нужно только произнести… Он открывает глаза. Ярко-голубые, они не потускнели, и взгляд их по-прежнему ясен. — Не нужно, Том. — Губы его едва приоткрываются. В голосе слышно легкое разочарование, будто мудрый учитель говорит с нерадивым учеником. — Я уже мертв, и Авада Кедавра на меня не подействует. Наклонись ниже. «Инсендио!» — мысленно приказывает он. Но слабый огонь гаснет, едва коснувшись волос Дамблдора. — «Инсендио!» Он произносит одно за другим самые разрушительные заклинания, но они не действуют, ни одно — не действует. — Империо! — шипит он уже вслух. Если его враг жив, это подействует. Невозможно отразить его… — Я и так сделаю то, чего ты хочешь, — говорит Дамблдор. — Именно в этом заключена моя защита. Наклонись немного и помоги мне подняться. Волдеморт неожиданно покоряется. Он не станет бояться мертвого тела, пусть даже сколь угодно защищенного неведомыми заклинаниями. Он победил смерть, и она не страшит его ни в одном из своих воплощений. И он, наклонившись, протягивает руку. Словно отозвавшись на этот жест, одетая в лиловое фигура поднимается из могилы и протягивает Волдеморту правую руку. Почерневшие мертвые пальцы касаются совершенно белых. Глаза Дамблдора вновь открыты и пристально глядят на Волдеморта. — Ты думал о розах, Том? Ты знаешь, в какой сказке был замок. Оплетенный розами с основания до самых шпилей? Вспомни! — Мне сказали, что ты мертв. Все знают, что ты мертв, — шипит Волдеморт. — Там было о заколдованной принцессе, обреченной спать сто лет, пока ее принц не придет и не расколдует ее. Что за нелепости он несет? Какая принцесса? — Весь этот год тебя считали мертвым. О тебе даже написали гнуснейшую книжку, ты знаешь? — …и принц пришел. Своим острым мечом он разрубил переплетения колючих стеблей и проник в замок. Там… — Более гнусной книжонки нет на свете. Все, кто читал ее, понимали, что ты был просто старым извращенцем, старым дураком, старым безумцем, что в тебе не было ни капли величия, а только твои попугайские мантии и глупейшие шутки. Стоило тебе умереть, как ты стал всеобщим посмешищем! Ты… — …там принц долго ходил из покоя в покой, видел спящих придворных в странной одежде — ведь такую носили сто лет назад! А потом, в самой высокой башне на огромной постели, украшенной вечноцветущими розами он увидел… — …и раньше был! — Волдеморт уже захлебывался своей ненавистью, он торопился высказать все, что давно хотел сказать, но почему-то ни одно оскорбление не было достаточно сильным, ни одно не выражало полностью его чувства. — Уже когда я учился в Хогвартсе, тебя многие презирали, считая пустозвоном и клоуном. — …увидел принцессу, — продолжал Дамблдор, как будто и не слыша оскорбления. Впрочем, может, он действительно их не слышал. Волдеморт не видел, стоит он на дне своей могилы или парит в воздухе. Руки его были слегка разведены в стороны, а голова склонена вбок. Во всей позе чувствовалась странная — нет, не беспомощность, но… он внезапно напомнил огромную куклу, красивую, неотличимую от человека, но все же куклу, мертвую, беспомощную. И это зрелище пугало, как никто и ничто прежде. — Принцесса была так хороша собой, что принц тут же влюбился в нее. Ты знаешь, чем кончилась эта сказка? Голос Дамблдора был безмятежен, как и его лицо. Волдеморт, задыхаясь от ярости и невысказанных — невысказываемых — чувств, замолчал. — Она закончилась тем, что принц поцеловал принцессу, а потом взял ее в жены. Обычная концовка для сказок, ты не находишь, Том? Ты разбудил меня, уничтожив обвившую мою могилу розу. Ты коснулся моей руки, позволив мне подняться. Ты наследник могущественного волшебника, думаю, в детстве ты иногда мечтал быть принцем, Том. Или принцессой? Волдеморт невольно отшатнулся, когда Дамблдор протянул почерневшую руку, чтоб коснуться его лица. Нужно было не отсылать Снейпа так далеко… нужно было… — Ты не убежишь. — Он словно качнулся вперед, как беспомощная, неспособная двигаться кукла, протянул обе руки и всей тяжестью — тяжестью мертвого тела, которую не спутаешь ни с чем, — упал на Волдеморта, увлекая его на землю. В мокрой траве оказались какие-то колючки, которые больно впились в кожу. Но одновременно с этим пришло облегчение. Теперь он понимал, что будет делать с ним Дамблдор, или то, во что он превратился. И если раньше — до собственной смерти — подобное вызвало бы приступ отвращения, брезгливости, то теперь ему было все равно. Его тело не было телом в полном смысле, оно было пронизано магией, состояло из магии, а не из подверженной тлену и гниению плоти. Его тело никогда не станут пожирать черви, не только потому что он никогда не умрет, но и потому что он теперь выше любых требований и слабостей плоти. Тем временем едва гнущиеся, неловкие руки прижимают его к земле. Колючки больней впиваются в спину, какие-то острые веточки царапают шею. — Том, тебе придется повернуться на живот, ты понимаешь это. — Значит, — задыхается он, — эта книжонка не лгала. Ты… ты гнусный… омерзительный извращенец… — Том, если ты не повернешься сам, я вынужден буду… — Ты ничего не сделаешь мне, не унизишь меня так, ты понимаешь? — Тише, Том. Руки — по-прежнему неловкие и негибкие, но тем больше в них силы — резко разворачивают его. Мантия рвется. Он чувствует, как по расцарапанной спине сбегают струйки крови, а потом чувствует запах сырой земли и мятой травы. Но у него не может быть крови, он выше любых слабостей плоти, он… …в последний раз он пытается вырваться, но ничего не выходит — его противник слишком тяжелый и, кажется, не чувствует ничего. — Том, мне кажется, — раздается мягкий голос прямо над ухом, — здесь не очень удобно. Поднимайся. И не пытайся сбежать. Ты сам пробудил меня. Он встает, покачиваясь. Палочку он выронил. Он весь дрожит — от ярости, от унижения — но тому, кто победил смерть и стал выше остальных, нельзя испытывать эти чувства. Его тела не коснется то унижение, что ждет его сейчас. — Ты не сможешь унизить меня так, — шепчет он. — Я победил смерть… — Том, следуй за мной. Теперь он видит: Дамблдор не парит над землей. Он идет, неловко переставляя ноги. На шелковой мантии — ни единого пятна, хотя он тоже лежал в траве, голова беспомощно болтается. — Следуй за мной. И он идет за ним. К могиле, к белому чуждому пятну среди знакомого пейзажа. Когда они оказываются рядом с могилой, тяжелая рука опускается на плечо Волдеморта. Она бесконечно тяжела, невозможно не опуститься на колени из-за такой тяжести. И он опускается. — Правильно, Том. Наклонись. Ляг на разбитый мрамор. — Ты не посмеешь. — Но ты же посмел. Ложись. Тяжелые руки толкают его на гору камней. Острые осколки царапают кожу на лице. Это не больно, ему просто не может быть больно. Как будто со стороны — он слышит треск рвущейся ткани, чувствует ледяное прикосновение рук, нежное прикосновение шелковой мантии, мягкие волосы, сладкий — тошнотворный — запах. И не выдерживает. Он снова пытается вырваться — на этот раз совершенно ослепленный страхом и яростью, позабывший о том, что он победил смерть, о том, что способен только смотреть со стороны, ничего не испытывая, он выворачивается из этих негнущихся тяжелых мертвых рук, закрывает глаза, выплевывает лезущие в рот пушистые волосы, он хочет разорвать проклятый шелк, хочет кричать, но не может больше выдавить не звука. Он извивается, изгибается, он вырвется, вот-вот вырвется, но ноги его скользят по траве, а руки его врага, волосы, нежный складки шелка — все держит его, оглушает, лишает сил не только сопротивляться, но и ненавидеть, бояться — полностью подчиняет себе. — Не нужно Том. Ты же хочешь этого. Я покажу тебе. Руки скользят по голой спине. Почерневшая — правая — подхватывает Волдеморта под живот и укладывает так, что голова его свешивается с другой стороны кучи белых камней. Левая тем временем распахивает полы лиловой мантии. От мертвого тела неожиданно веет сладким теплом — и в этом запахе нет вкуса тлена, только сахарная сладость. Лиловый шелк накрывает обессилевшего Волдеморта. Он чувствует, как сверху ложится его мертвый враг, ложится и изо всех сил прижимает его к белым камням. Волдеморт понимает, что под лиловой мантией ничего нет. — Том, я бы хотел, чтобы ты расслабился. — Я не… — Тише. Не нужно вырываться, не сможешь. Расслабься. Сладкий запах, прохладный шелк, упавшие прямо на лицо Волдеморта пряди серебристых волос. Он все еще может вырваться. — Нет, — отвечает на его мысли Дамблдор. Почерневшей рукой он принимается тереть между ног у Волдеморта. — Прости, я не смогу согнуть пальцы, а потому тебе придется довольствоваться только такими ласками. Его движения очень настойчивы. Холодные пальцы согреваются, и от этого тепла кровь со всего тела словно приливает к тому, что некоторые древние волшебники по глупости своей считали центром тела. Волдеморт задыхается от отвращения, еще немного и он просто не сможет дышать. Он хрипит, пытаясь все-таки закричать, позвать на помощь. Он потом убьет того, кто прибежит на его крики, и избегнет унижения, лишь бы спастись. — Не нужно, — раз за разом повторяет Дамблдор. Голос его все также безмятежно спокоен. — Не нужно. Он перестает тереть у него между ног, кажется, довольный тем, что получилось. — Ты жив во всех смыслах, Том. Теперь лежи спокойно и ты поймешь, что пусть руки мои не действуют, кое-то все же действует вполне. Дамблдор разводит ему ноги, царапая их о белые камни. — Не смей… не… — Тише, — велит безмятежный голос. Между ног Волдеморта касается что-то твердое. В последний раз он пытается вырваться, пытается закричать, но ничего не выходит — тяжелое негибкое тело его сильней наваливается на него, а потом его враг изо всех сил вжимается своими бедрами ему между ног и начинает двигаться вперед-назад. — Многие мужчины, — говорит он в ритме своих движений, — предпочитают более грязный способ, Том. Ты знаешь, какой? Но, признаться, мне он не нравится. Тем, что я делаю сейчас. Мужчины занимались еще в античности. Не повреждая нежные зады своих юных любовников — это все-таки вредно, они просто помещали свои члены между их бедрами и двигались. Вот так, как я сейчас. Сильней и сильней. Ты чувствуешь? Почерневшая рука вновь скользит под живот и ниже — касается напрягшегося члена. — А потом они ласкали своих юных любовников как я тебя, чтоб получать наслаждение одновременно с ними. — Сильней, сильней, вдавливая его в камни, резче, резче, настойчивей, сильней, резче, почти до боли, сильней, сильней. — Но ты не торопишься получать наслаждение. Том, не будь так упрям. Белые камешки раскатывались в разные стороны, скрываясь в кромешном мраке, окружавшем могилу. Волдеморт уже не пытался вырваться, он извивался и выгибался, чтоб уйти от прикосновений почерневшей руки, чтоб не позволить Дамблдору закончить то, что он начал, не позволить, не позволить… — Вот так, Том, — произносит безмятежный голос, когда на почерневшую руку выплескивается беловатая жидкость. — Вот так. И его тело бессильно обмякает. Весь дрожа и пытаясь завернуться в разорванную мантию, Волдеморт поднимается на ноги. Его враг, кажется, потерял силу. Проклятое заклинание прекратило действовать. Он наклоняется, чтоб проверить, разворачивает Дамблдора на спину. Лиловая мантия распахнута, волосы растрепаны, а очки сползли на бок. Лицо его совершенно бледное — и все тело белое, как мрамор его могилы. И в центре — среди рыжих и серебристых волос ясно виден возбужденный член. Волдеморт хочет прикрыть его полой мантии, потом он хочет бросить своего врага так, как есть — чтоб наутро его нашли и увидели всю его омерзительность. А потом чувствует, как кровь снова приливает к низу живота, к тому месту которое древние называли центром тела. — Я отомщу тебе, — шепчет он. — Я сделаю с тобой то же, что ты сделал со мной — и так брошу. И все, все увидят… Торопливо он опускается рядом с мертвым телом, разворачивает его обратно на живот, задирает мантию, открыв бледные ягодицы. Подумав всего секунду. Он раздвигает ягодицы. «Грязь? — яростно думает он. — Грязь? Ты считаешь это грязью — и именно это я сделаю с тобой!» Быстро, с непонятной жадностью он входит в него, обхватывает руками его тело, прижимается к нему, двигается, вперед-назад, резко, сильно — совсем как совсем недавно двигались над ним. Это неожиданно больно, но ему все равно — главное сейчас унизить врага. Надругаться над ним. Быстрей, быстрей — когда так двигались над ним, жар становился сильней. Но ему по-прежнему больно, возбуждение почему-то проходит, сменяясь злостью и отвращением. Тело врага неподвижно, не сопротивляется, он беспомощен и недостижим для унижения. Он не прекращает двигаться — вперед, назад, вперед, назад, но сбивается с ритма, боль мешает, отвращение — не к нему, к себе — мешает — вперед, назад — нет, это слишком больно, но он так хочет кончить, ему необходимо вот так, чтоб овладевая — им, подчиняя, унижая — его, вперед, назад. Но ничего не получается, жар не вернуть, и даже жажда мести вдруг сменяется бессилием. Он прекращает двигаться, резко высвобождается — и от этого тоже больно. Он почти плачет от разочарования. Совершенно обессиленный он ложится рядом. На все те же белые камни. Он весь дрожит. Он не понимает, отчего. Если бы найти палочку, можно было бы… — Да, — шепчет он и перед его внутренним взором проходят непривычно огненные видения. — Да. Если найти палочку и теперь применить к нему заклинание инфери, он будет двигаться, и тогда, тогда… Он долго шарит в траве, почти промокнув в вечерней росе. Но бесполезно — палочку не нащупать и он слишком устал. Он подползает к могиле и вновь ложится рядом с телом Дамблдора. Будь прокляты розы, думает он, будь прокляты все сказки на свете. А потом — спустя бесконечное число минут — просто протянув руку, он находит палочку. Но злость уже ушла, ушла ярость, осталось только страшное бессилие. Несколькими заклинаниями он приводит в порядок мантию, потом взмахом палочки отправляет тело Дамблдора в разрушенную могилу — никому не нужно знать, что здесь произошло.