Капралу однажды зачтётся

      Он смотрит мне в глаза. Испытывает терпение. Тёплый, как щенок. Наивный, точно младенец. И не подойдёшь к нему. Побоишься тронуть вазу эту, хрустальную. Сучонок, провоцирует. Глаза с ума сводят: детскостью этой своей, непорочностью. Выбить бы из него всю его веру. Откуда он такой маленький в этом мире? Во всех смыслах маленький. Хочу ли я его? Дело не в этом.       Мне не ясно, как он до сих пор остался жив. Хрупкий такой. Просит — сам не знает, чего. Суетливо теребит лямку поперёк живота. Приводы УПМ чуть подрагивают — выдают его с головой. Мне остаётся только слушать. Он хочет что-то сказать. Говорит — вечная обуза для всех. Глазами говорит, я читаю. С детьми нянчиться — не входит в мои обязанности, но каждый солдат на счету. От каждого может зависеть судьба человечества. Большой мозг черепушку белобрысую, видимо, давит. Слишком много сомнений. Грызут — и его, и меня. Я делаю вид, что мне насрать на них. На них всех. Они не верят мне. Каждый ищет участия. Особенно он — Арлерт. Он требует от меня всем своим молящим видом. Невозможного требует. Сглатывает, лепечет херню какую-то. Будто забыл, где мы. Я знаю, что он сильный на самом деле. Слабость — самозащита.       Боль в груди не даёт ему покоя. В разведотряде нет места соплям. Как же так вышло, Арлерт, что не плачь ты столько — сдох бы уже? Я всё понимаю. Прекрасно понимаю. Давно не чувствую, но знаю, каково им там — в казармах. Жмутся друг к дружке как котята. С ума сходят от вони созревающих тел. Гормоны забивают ноздри. Он хочет, чтобы что-то перебило его тоску, тревогу, чтобы кто-то сказал, что он нужен. Телесно сказал. Тычется мне в бок. Просит овладеть им. Дурацкая иллюзия участия. Думает, проникновение сбавит его ночные метания по постели. Благо, не ссытся ещё по ночам. Рыдает только во сне.       Я отдаю себе отчёт: так много смертей плохо влияют на рядовых в столь юном возрасте. Нет во мне отклика. Я забыл, что это. Когда выстригаю нашивки с формы мёртвых: даже пульс не учащается, дыхание не сбивается. Я не пожалею тебя, Арлерт. Жалеть себя будешь сам. Рыдать, снова. Чёрные зрачки неестественно расширились, скрывая эту, слишком светлую для нашего мира, радужку. Хватает меня за руку, просит, говорит: «Я знаю, вы меня поймёте. Я вижу по вашим глазам. Позвольте остаться, капрал! Всего на одну ночь! Я не могу спать один!».       Орёт на меня что ли? Требует.       — Ты уже оставался со мной, всю подушку слезами залил, пока спал, — отвечаю, мысленно считая от десяти до одного.       — Я не буду, капрал! Я не буду рыдать! У меня нет сил спать одному! — перешёл на визг.       Захлопываю дверь, задвигаю щеколду. Восемь, семь, шесть.       — Успокойся, Арлерт, и перестань, мать твою, орать.       Он цепляется за мои ремни, тянет на себя, судорожно хватает за рукава. Крыша у него однозначно едет. У меня хватит духа выгнать его. Я не делаю этого. Молча указываю взглядом на кровать. Пять, четыре, три.       — Раздевайся, ложись и заткнись, наконец.       Два, один. Спокойствие.       Он судорожно сглатывает, раздевается, весь такой ничтожно беленький, мягенький. Фу, блять. Скулы свело от…. Презрения что ли? С дрожью расстёгивает куртку, затем рубашку, пальцы плохо его слушаются. Я спиной прислоняюсь к двери, смотрю на него исподлобья. Он следит за мной, хочет прочитать, что я думаю, что чувствую. Ничего. Арлерт, я ничего не чувствую. Ты завтра можешь сдохнуть. Я тоже не застрахован. Просто завтра не существует. А чувства без «завтра» — недееспособны. Боится меня, старается аккуратно сложить вещички в стопочку, курточку на стульчик повесить. Тц. Задел вазу, грохнула. Ладно, хер с ней. Не разбилась. Он вздрагивает, отпрыгивает в сторону как нашкодивший кот. Снова ловит мой взгляд. Развязывает пояса, пытаясь ещё другой рукой вазу на место поставить.       Следы ремней отпечатались: вьются тёмными верёвками по ногам. Вижу несколько свежих шрамов. Мелкие ссадины, синяки. Я осматриваю его как патологоанатом. На будущее. Блять, не могу отделаться от мысли, что он уже мёртвый. Все мы заранее мертвы. Под ночь у меня тоже нервы сдают. Наедине с сотнями призраков живых не различаешь.       Он, крадучись, ныряет под одеяло, только задница, обтянутая трусами, мелькнула и скрылась. Я расслабляю жабо, стягиваю куртку. Я не в силах сдержать вздох. Вздох сожаления. Опять эта слезливая тряпка будет жаться ко мне всю ночь, просить то, чего у меня нет.       Вынырнула взлохмаченная голова, смотрит на меня, губы чуть подрагивают. Всё ещё боится, что я передумаю и вытолкаю в коридор. Отводит взгляд, пока я избавляюсь от лишней одежды. Небрежно валюсь в постель спиной к этому недоразумению. Закрываю глаза. Шуршание. Подкрадывается ко мне ближе. Ночь начинается. Может, всё-таки выгнать его? Схватить за шкирдон и пусть смиряется с одиночеством. Он сворачивается там в клубок, вжимаясь лицом в мои позвонки. Медленно, всё очень медленно, боится, что я оттолкну. Не отталкиваю. Хер с тобой, Арлерт. Может, мне это зачтётся? Потом? Там?       Шевеление продолжается. Блондинка не успокаивается на этом. Несмелая, дрожащая ручонка ложится мне на плечо, расслабляется, набирает уверенность, пальцы сжимаются где-то у ключицы. Он сопит мне в спину. Опять дёргается — мышиная возня не прекращается. Бесит до зубного зуда.       Резко оборачиваюсь к нему, скидывая бледную, в темноте кажущуюся мертвой, ручонку.       — Арлерт, спи, — встречаюсь с его глазами, распахнутыми в наивном доверии. Его живот уже плотно прижат к моей груди.       Я сцепляю пальцы на его подбородке, до боли, до белых пятен на коже.       — К-капрал, — тихо шепчет он.       — Я не буду тебя трахать, Арлерт. Хватит меня трогать, я всё-таки мужик.       Он игнорирует меня, пальцами зарывается мне в волосы. Смотрит так по-щенячьи. Тц. Противно. Заехать бы сапогом по морде. Я смиряю его взглядом.       — Капрал Ривай, я…       — Ты что?       Он сглатывает, проводит языком по пересохшим губам и молча спускает руку к моему животу. Я перехватываю его запястье, сжимаю до хруста в костях, другой рукой хватаю его за волосы, отводя эту пустую башку назад:       — Арлерт, повторяю, — цежу ему в губы жёстким шёпотом, — я — мужик. Большой, взрослый, половозрелый мужик. Тебе не понравится. А мне лишние слёзы тут нахер не всрались. Мне тоже не понравится, потому что ты, блять, маленький. Спи, сказал.       Я отпускаю его, но не отталкиваю, когда он прижимается к груди. Мелкий, тёплый, пушистый. Щенок, как есть щенок. Трётся чёлкой о моё горло, ногу забросил мне на бок. Приклеился точно пиявка.       Сопение становится более мерным. Засыпает. У меня бессонница. Ещё мне нестерпимо жарко от этой ноши, прилипшей к груди. Блондинка и сам потеет. Все волосы слиплись на лбу. Жарко, но Арлерт не отпускает, не ослабляет хватку даже во сне.       Я медленно провожу пальцами по его подбородку, губам, зарываюсь в потные волосы, всматриваюсь в эту спящую рожицу. Хочу ли я его? Может быть. Кладу руку ему на бедро, чувствую воспалённую от жара плоть. Мягкая — я не помню такой мягкой кожи. Нежная. Явственное ощущение контраста с моей шершавой ладонью. Почему-то целую его в висок, тёмные ресницы Арлерта подрагивают. Он начинает что-то видеть там, за пределами моей досягаемости. Крупные капли уже собрались в уголках глаз. Ты не держишь обещаний, рядовой. Но сейчас ты видишь мир за Стеной, о котором трепешь друзьям. Я слышал, я знаю, что ты пытаешься представить море, бескрайние луга, неведомых животных и горы. И тебе это удаётся. Ты плачешь. Так горько плачешь. Ты счастливчик, Арлерт. Плачут те, у кого есть надежда.       Всхлипы забиваются мне в уши. Нет, это невыносимо уже.       Он сам разжимает ладони и опрокидывается на спину, одеяло перекрутилось, обнажая его маленькое тело. Живот оголился. Самую беззащитную часть выставляет напоказ. Мы её бережём даже во сне. Я точно знаю. А ты доверяешь мне, да, Арлерт?       Слёзы катятся по влажному от пота лицу. Руки он раскинул широко, я не мешаю ему. Лишь вглядываюсь в то, как разглаживаются и без того нежные черты его лица. Слишком нежные. Я склоняюсь над ним: мне становится ясно — он улыбается. Плачет и улыбается. Слёзы…. Счастья что ли? Арлерт, мы в аду, а ты плачешь от счастья?       Я резко переворачиваюсь на другой бок и смыкаю глаза. Эта невинная доверчивость выводит меня из себя. Мой живот всегда надёжно защищён. Инстинкт. Я не реву от счастья по ночам. Сука, и ты просишь трахнуть тебя? Снова коленка легла мне на бок, опять прилепился. Спи, Арлерт. А мне, видимо, реально — зачтётся.