Ночлежка

И так по кругу - кого накроет,  Кто первый сдастся и скажет хватит. Когда искала себе героев,  Ты появлялся совсем не кстати. Почти по традиции (с) Грешница_1 Дерек бредет по улице. Рана в боку закрылась… почти. Кровь все еще немного сочится, но он почти чувствует, как срастаются мышцы и ткани. Он бредет, с трудом переставляя ноги, прикладывает ладонь слева, чуть выше пояса, смотрит на свои алые пальцы и рваным движением вытирает ладонь о джинсы. И спотыкается. И почти падает. И цепляется рукой за кирпичную кладку дома в трущобах. Хочет чуть подойти к стене, но его ведет, и Хейл впечатывается плечом и раненным боком в грубые кирпичи. Глухо стонет. И стоит, ожидая, пока перед глазами не перестанут мельтешить черные мушки. И этот запах… супа… простой, но сытной похлебки он принимает за галлюцинацию. Это – трущобы. И из переулка должно нести порченной едой, химией, которую выбрасывают в мусорный бак, мочой решивших, что тут – бесплатный туалет… и прочим. Типичный запах типичных трущоб в типичном Большом Городе. И не важно, какое название носит этот город. Трущобы одинаковы везде. Дерек тянет носом, хлопает глазами, прогоняя мушек, мотает как-то вяло и чуть сонно головой. Он чувствует, что почти отключился. Заползти бы куда-то. В логово. В дыру. В нору. Туда, где не тронут, где не найдут идущие по его следу охотники… Невозможно. Он должен… Дерек делает шаг вперед и почти падает. Он должен?.. Он хочет не сдохнуть. И никому ничего он не должен. Уже давно. Хейл отдал все долги. Все. До одного. Даже Кейт прихлопнул… И попрощался… со всеми… и… Дерек хватает ртом воздух, потому что экстренно восстанавливающиеся мышцы судорожно сокращаются, бьют болью, а он даже закричать не может – услышат. За ним. Охотники. Не дает им покоя понимание того, что последний – Кора, как хорошо, что ты так и не объявила себя публично миру – из детей Талии Хейл все еще жив. Она была великой. И за ней шли. И ее помнили. И помнили его… ее сына… ее продолжение… ее плоть и кровь… Кровь. Течет сквозь пальцы. Пропитала уже левую штанину. Забавно. Ему казалось, что рана закрылась. Только казалось? Дерек смотрит на свои пальцы, чувствует, как ведет его, видит размытые точки перед глазами и думает, что нужно бы уползти в переулок. Он не сможет умереть в бою. Скорей, его пристрелят, как умирающего зверя. Нет. Нет. Надо найти… нору, дыру… окно в подвал. Может, он сможет выбить стекло или решетку? Заползет внутрь, отлежится… Выживет. Нужно только выбрать направление. Нос все еще намекает, что чует запах супа. А почему бы и нет? Дерек чувствует, как ухмылка сама растягивает губы и по стенке сначала ползет в сторону, откуда идет этот странный, слишком нормальный запах… Он падает у мусорных баков. Просто падает. Его ноги подгибаются. Кровь бежит – никак не остановится. Вместо стона или крика выходит какой-то жалкий писк-сип. Дерек чувствует… Дерек не чувствует. Дерек отключается. Тело ничего не чувствует. Нет боли – и это хорошо. Нет боли – и это спасение. Дерек отключается. А потом слышит голос. Знакомый голос, который зовет его по имени, а потом громко кричит: – Стайлз! Нужна твоя помощь! …И в наступающей темноте он видит янтарные звезды… Первое, что чует Дерек – запах табака. Он забивает ноздри, вызывает желание чихнуть. И Хейл приподнимается на локте и мотает головой, шумно выдыхая. – О, чувак! Прости! Все, сейчас тушу! Голос знакомый. А раньше она не курила. Дерек открывает глаза с трудом. Он чувствует, что веки опухли. Интересно. Раньше такого, вроде, не было. – Хэй, привет, смотри на меня, – просит Стайлз, присаживаясь на укрытый брезентом матрац, на котором, оказывается лежал Дерек. У нее – ярко подведенные глаза, собранные в неряшливый хвост волосы и холодные пальцы. Она помогает ему сесть, берет лицо в ладони и осторожно заставляет повернуть голову влево-вправо, что-то серьезно высматривая. – Тебя нехило так траванули, – бесцеремонно сообщает ему девчонка. – И как только дополз до нас? Должен был сдохнуть где-то на середине пути. – Стайлз! – сердито прикрикивает на кареглазую пожилая женщина, бинтующая ногу какого-то чумазого мальчишки, сидящего на таком же прикрытом брезентом матраце. – Что? – усмехается Стилински. – Ты говорила, что нашим пациентам нельзя врать – они же чуют ложь!.. – Скорей бы Скотт вернулся, – вздыхает в ответ женщина. И Стайлз смотрит на Дерека. И улыбается. И говорит с насмешкой: – Ты же знаешь, что сейчас хмуришься, да? Кое-что, кажется, никогда не меняется. Стайлз толкает его в грудь и приказывает: – Ложись и не дергайся. Я сейчас принесу тебе чего-нибудь поесть. Кишки и желудок не задеты, так что тебе даже полезно. Дерек не спорит – у него кружится голова. Он осторожно ложится на спину, смотрит в высокий потолок какого-то складского помещения. Поворачивает голову, разглядывая ряд покрытых брезентом матрацев. Чуть раздувает ноздри, вдыхая запах горячей еды, трав и медикаментов, смотрит, куда убежала Стайлз, и почти усмехается, поняв, что там стоит походная кухня. Он набрел на ночлежку? Но… Если он ничего не путает, то мальчишка, которому бинтуют ногу, из леших. А тот парень в странных штанах – сатир. И дремлющая на соседнем матраце бывалая, разбитная деваха – нимфа воздуха. И оборотни. Оборотней он тоже чует. А пожилая женщина – человек. И Стайлз – тоже человек. До сих пор. Кое-что никогда не должно меняться. – Садись и ешь! – приказывает Стилински, плюхаясь на матрац и протягивая миску и ложку. – Куда я попал? – спрашивает Дерек и морщится от того, как жалко звучит его голос. – В место, которого не существует, – усмехается Стайлз, внимательно следя за тем, как он садится. – Может, покормить тебя с ложечки? – Сам! – чуть резко выдыхает Дерек, а Стилински только плечами пожимает: – Как хочешь. Хотя… Это было бы прикольно… Большой и злой Хейл… А я его – с ложечки! Дерек отбирает миску, ставит ее на колени, только сейчас понимая, что его переодели. – Одежда чистая. Я сама стирала, – сообщает Стайлз. И добавляет так, словно это что-то должно значить: – В травах. Хотя, может, и должно. Стайлз смотрит на него, улыбается, кивает, мол, ешь. И Дерек ест. Каша. Вкусная. Самая потрясающая, которую он пробовал в своей жизни! – Так вот, – продолжает Стилински. – Где-то с пять лет назад доктор Лиллиан, – она кивает на пожилую женщину, – поняла, что оборотням и прочим сверхъестественным созданиям некуда обращаться за медицинской помощью. Нет, кого-то везли в больницу, но часто методы лечения людской медициной просто не подходят. Тогда она открыла первый центр медицинской помощи для сверхъестественных созданий. – На базе одной из моих клиник для людей, – вклинивается доктор, – понимаете, мне повезло. Мой муж является владельцем сети медицинских учреждений. Вот одно я и приспособила… – А потом она поняла, что вы не потащитесь в неизвестную и подозрительную клинику, – перебивает Стайлз. – И начала одну неделю в месяц выделять на помощь в трущобах. – Ее лицо как-то странно, почти неуловимо меняется, когда она продолжает: – И когда она приходит, то активирует маяк… Все нелюди чуют… И приходят, если им нужна помощь… Тебя притянуло таким. Она молчит. Дерек ест. Доктор завязывает бантик на повязке юного пациента треплет его по волосам, оборачивается к Стайлз и добавляет спокойно: – И тебя тоже. Дерек смотрит на Стайлз, а та неловко пожимает плечами – мол, да, нечеловек, но что я сделаю? А кое-что в жизни все же меняется. Так? Вечер. Закат. Стайлз вручает ему пакет с его вещами, когда доктор Лиллиан подтверждает, что Дерек исцелился. – Проводи нашего гостя, – говорит она. – Не хочу, чтобы его убили. – У меня нет дома, – говорит Дерек. – Только вещи в камере хранения на вокзале. – Можешь пожить тут, – предлагает доктор Лиллиан. – Людям попасть сюда невозможно. Собаки след не возьмут. – Спасибо, нет, – отзывается Хейл. Вроде, вежливо, вроде, поблагодарил за помощь, но… – А ты все тот же хмурый волчара, да? – усмехается Стайлз, подхватывает его за руку, притирается бедром к бедру, задирает голову, глядя ему в лицо и говорит с насмешкой: – Рискнешь пожить у меня? Дерек смотрит ей в глаза – нахальные, темно-янтарные, яркие – и чуть склоняется вперед и вниз, почти касаясь губами губ, когда отвечает: – Да. Стайлз отшатывается. Смотрит на него чуть ошарашенно, оглядывается на доктора Лиллиан и уверенно говорит: – У него сотрясение мозга. Или что-то похуже. – Почему? – с улыбкой интересуется доктор. – Он меня чуть не поцеловал! – возмущенно сообщает Стилински, складывая руки на груди. – А значит, он где-то стукнулся головой. – Или решил тебя подразнить, – предполагает Лиллиан. Стайлз оборачивается к Дереку, собираясь что-то сказать, и затыкается, видя его ухмылку. – А знаешь что, Хейл? – шагает к нему кареглазая. – А вот посмотрим еще, кто кого! И тянет за собой. Ее джип… Все так же ужасен. Но сейчас хотя бы не глохнет посреди дороги. Они добираются до вокзала, забирают вещи, добираются до квартиры Стайлз… будят Скотта. – Так вы вместе? – спрашивает Хейл, глядя на сонного МакКолла, выползшего в гостиную-кухню в одних трусах. – Дерек? – смотрит на него Скотт. – Рад, что ты жив… Стайлз так о тебе… Стайлз затыкает Истинного Альфу крайне оперативно. Ее ладонь прижимается ко рту МакКолла, а тот непонимающе хлопает глазами, но не отталкивает нахалку. – А не заткнуться бы тебе? – с ласковой угрозой предлагает девчонка и смотрит на Дерека. – Вместе? Серьезно? А теперь попробуй сказать это его девушке. – Кира, – отнимает ладонь подруги от своего лица Скотт, – сегодня улетела в Японию, если ты забыла. – Забыла, – призналась Стайлз со вздохом, окинула взглядом старый диван, смерила взглядом рост Дерека и сообщила: – Уступаю кровать. Последняя дверь по коридору. Только мне кое-что взять нужно. – Да ладно, – зевает Скотт. – Пусть спит у меня. Ему же отлежаться нужно. А мы с тобой, если что, в одной кровати поместимся. – А девушка не будет ревновать? – уточняет Дерек насмешливо. – К Стайлз? – недоуменно смотрит на него МакКолл. – Не. А вот ты на территории Стайлз… И твой запах. Скоро полнолуние. Я охраняю свою стаю. – Плохая идея, – кивает Стайлз и жалуется Дереку: – Вот никакой личной жизни с этим Альфа-папочкой. Им бы с Кирой своих малышей завести уже. – Тебе нужен душ! – обрывает Скотт, смотрит на Дерека и добавляет: – И тебе нужен душ. – Вздыхает и добавляет: – А мне нужно выпить кофе и топать на работу… – А душ? – смотрит на него Стайлз. – А проспал, – признается МакКолл. – Так что – Хейл в душ и спать. Стайлз – то же самое. Поискать того волка-неплательщика алиментов, охотница-за-головами, можешь и позже. Стайлз салютует Дереку и юркает в свою комнату. Хейл смотрит на Скотта и уточняет со скепсисом в голосе: – Охотница за головами? – Захочешь найти брауни, который спер у тебя муку, лучше зови ее, – хлопает его по плечу Скотт и идет в свою комнату. Дерек смотрит ему вслед. Что же, МакКолл кого-то лечит, Стилински кого-то ищет… Мало, что изменилось, так? Дерек слышит, как вернулся Истинный и опять что-то забывший Альфа в свою комнату, вздыхает, закрывает воду, надеясь, что гель для душа отбил запах крови, который пропитал его, казалось. Он выбирается из душевой кабинки и успевает только потянуться за полотенцем, когда дверь резко распахивается. Стайлз смотрит на него с открытым ртом. Таращится. Проходится взглядом от головы Дерека до его ног. И обратно. Встречается со взглядом. Закрывает рот. Резко краснеет. Разворачивается. Вылетает из ванной. Дерек хмыкает, заматывается полотенцем и кивает заглянувшему в ванную комнату Скотту. – Ты не в курсе, чего Стайлз мимо меня пронеслась… такая красная? – Нет, – честно отвечает Дерек. Он, правда, не понимает, что тут такого. Ну, голый мужчина. Но и Стилински давно не девочка. Да и, черт возьми, это она переодевалась спокойно в мужской раздевалке в старшей школе! И отчего такое смущение? – Ладно, – хмыкает МакКолл и уходит. На этот раз – окончательно. Дерек вытирается, одевается и выходит из ванной. Стайлз сидит за окном на пожарной лестнице и курит. Хейл не собирается вести с ней душеспасительные беседы… Просто дым бесит. – Не кури! – приказывает он, выныривая на лестницу и выбрасывая сигарету вниз, на тротуар. – Хэй! – возмущается Стилински и вскакивает на ноги. – Чувак, да ты просто охамел! Кто тебе давал право… И снова краснеет. Дерек стоит перед ней. Одетый, между прочим. А Стайлз смотрит ему в глаза и краснеет. И смущается своей реакции. Резко отворачивается, прижимает ладони к щекам, что-то бормочет и пахнет… одуряюще… Дерек кладет ладони на ее плечи, больше не позволяя сбежать, чтобы… что-то еще. И это не его пальцы ласкают горячую даже через плотную ткань рубашки кожу. Нет. Он может признать только то, что чуть подался вперед, вдыхая ее запах – странную горько-сладкую смесь из сигаретного дыма, тревоги, страха, чего-то неопределимого, ее индивидуального запаха и запаха самого Дерека. Запах его крови, его кожи, его волос впитался в ее ладони, в ее волосы, словно она склонялась к нему, шептала что-то успокаивающе, касалась теплыми губами лба. – Все будет хорошо, – почти слышит Дерек, – потерпи, волче. Все будет хорошо… Дерек рвано выдыхает, когда понимает, что бесстыдно водит носом по тонкой белой шее тяжело дышащей… женщины. Юной, страстной, пахнущей обещанием страсти женщины, которая чуть поводит бедрами, притираясь ягодицами плотней к его бедрам. – Хочешь? – спрашивает Дерек. Его губы касаются ее кожи. Пульс колотится у его клыков. Запах его крови, смешанный с ароматом ее тела, пьянит. Просто – подхватить ее на руки и унести в спальню. – Наверное, нет, – тихо отзывается Стайлз. Она выдыхает – хрипло, возбужденно, чувствуя, как он желает ее. – У меня просто никого давно не было. – Почему не со мной? – спрашивает Дерек, обнимая ее. Но она выскальзывает из его рук, поворачивается лицом, смотрит на него, усмехается и спрашивает: – А тебе оно надо? Мы в разных лигах, красавчик! И влезает в окно, возвращаясь в дом. Дерек слушает, как она напевает: – Холодный душ. Слушает, стоит на пожарной лестнице, смотрит вниз… и думает, что, может, и надо. Надо – что-то постоянное, что-то настоящее, что-то, что не исчезнет утром, сказав, что ночью было неплохо. Но… Стайлз? Та Стайлз, которая… О… Боже. Нет. Пожалуй… Нет. Порывы плоти можно сдерживать. Посреди ночи Дерек просыпается от телефонного звонка. Он вскакивает, напряженно ведет носом, хмурится и успокаивается, слыша из соседней комнаты сонное: – Алло? Да… Нет… – И злобно-проснувшееся: – Какого хрена?! Вы хоть понимаете, что упустили … Ах! Перепутали! Чем вы его нашпиговали?! Да вы… Вы… Слушай, Рамирес, если принимаешь к себе охотников, то объясняй им, что оборотней мы не убиваем! Мы никого не убиваем! И глухой стон после прерванного звонка. Дерек понимает, что он уже с полминуты стоит под дверью и не решается постучать. Вместо этого – осторожно надавливает на ручку и заглядывает в спальню Стилински. Та лежит на кровати, закрыв ладонями лицо и стонет. – Ты умираешь? – интересуется Дерек. – Не надейся, – усмехается Стайлз, садится и хлопает по тумбочке. – Черт. Где мои сигареты? Ты представь, Рамирес нанял новеньких, а те, вместо того, чтобы вежливо проводить его к родителям спасенной им девочки, устроили охоту! Стилински взмахивает руками, включает свет, находит сигареты и вытрясает их из пачки, ругаясь под нос. Дерек вскидывает брови, собирается уйти, но кареглазая хлопает по покрывалу рукой, приглашая присесть, и продолжает: – А мне сейчас звонят – помоги найти раненого оборотня в огромном мегаполисе! – Она щелкает зажигалкой, но никак не может высечь искру. Из-за зажатой в зубах сигареты слова выходят чуть невнятными, но все равно переполненными эмоциями. – Нет, сами ранили его! А мне по всему городу искать раненого… – Стайлз смотрит на Дерека и роняет сигарету. – Оборотня… Чувак. – Да, я спас ту девочку три недели назад, – кивает Дерек, усмехаясь. – И можешь считать, что ты меня нашла. Позвонишь этому… Рамиресу? – Перебьется, – сообщает Стайлз, снова зажимая сигарету зубами, и вздыхает. – О’кей, хорошо, проблемой меньше. – Не кури, – просит Дерек, отбирая зажигалку. – Стайлз. – Он забирает сигарету, мимолетно коснувшись ее нижней губы. – Не кури. – Не буду, – тихо отзывается она, сглотнув. Она пахнет мылом. Простым мылом. И немного табаком. И собой. И Дерек протягивает руку, касается подбородка, губ, выдыхает, когда Стайлз прикусывает губами его палец, смотрит в потемневшие – куда сильней? – глаза, слышит, как сбилось ее сердце, как поменялся ритм дыхания, как… Он целует ее. Просто целует. Крепко. Сильно. Жадно. Вытряхивает ее из пижамы, касается этого светлого, тонкого, сильного тела, проводит по спине, прижимает к себе, целует – жадно, словно сейчас у него отнимут ее, словно не позволят снова поцеловать, словно она – его воздух сейчас. Банально. Пошло. Пошло и банально. А она выгибается на простынях. Она охает, когда он входит. Она смотрит на него – потерянно и… странно. Он видел, видел, видел этот взгляд. Но не помнит… Не знает… Она вцепляется в его плечи. Выдыхает в ритм его толчкам. Прижимается к нему. Целует. Целует. Целует. И губы у нее соленые. И щеки. А он ласкает ее, касается, трется, прижимается, оставляет на ней свой запах, переворачивает на бок, притирается сзади, входит снова – она влажная, такая желающая, такая желанная. Он притирается к ней сзади, оставляет свой запах. И целует. И кусает. И клеймит. А она… А она встанет, когда все кончится. Накинет халат, валяющийся в кресле, подхватит пачку сигарет, зажигалку и на чуть дрожащих ногах уйдет в гостиную-кухню. Курить. И Дереку останется лежать и смотреть в потолок, не понимая… Зачем? Стайлз... Она – Стайлз. И этим все сказано. И большего и не нужно. И не получится у них ничего. И… просто вот так. Он попытается обнять ее, там, в гостиной. Подойдет со спины, обнимет, зароется лицом в волосы, коснется губами шеи и услышит холодное: – Понравился трах? Доволен? А теперь выметайся. И ему бы что-то сказать. Что-то возразить. Только… И тогда, давно, в Бикон-Хиллс это не было настоящим. А тогда ей было всего восемнадцать. Кое-что все же меняется – в этот раз они не затянут неизбежное расставание на сотню жарких и ненужных ночей. Она снится Дереку. В той ночлежке. Как склоняется над ним. Касается волос, смотрит в лицо… – Я люблю тебя. Не умирай, хорошо? Живи, волче. И ее слезы. Запах ее слез. Вот оно. То, что он не понял тогда. Она плакала. Тогда, когда сидела с ним в той ночлежке. Родители той девочки дали неплохую награду. И Дерек, оказывается, под запретом у охотников. Это он узнал случайно – в каком-то баре, где зачем-то решил напиться. Нужно уехать. И все. В другой Большой Город. В Город, где не будет его повсюду преследовать призрак кареглазой нахалки, где он сможет пройти по улице и не обернуться, увидев-уловив что-то смутно-похожее. Надо уехать. Надо. Надо. Дерек остается. Находит квартиру, работу, честно трудится с девяти до шести, жрет только полезную еду, бегает по утрам, пытается ходить на свидания и дохнет от тоски… И почти не верит, когда видит ее у своей квартиры – с сигаретой, уставше-осунувшуюся. – Знаешь, – говорит, выдыхая сизый дым, – я, наверное, уеду. Не могу. Ты тут… ты везде. И я постоянно на тебя натыкаюсь. И не хочу портить тебе жизнь. И я… попрощаться, наверное? Дерек затаптывает сигарету подошвой ботинок – если его заставят платить за ковролин… а, плевать! Стайлз идет за ним как-то доверчиво. И садится на высокий стул за стойку. И пьет кофе, который он наспех готовит. И смотрит на него больными глазами. – Знаешь, – говорит, грея ладони о кружку, – говорят, что любовь проходит. – Любовь бывает разная, – отвечает Дерек, чувствуя странное спокойствие. – А если ее совсем нет? – смотрит на него Стайлз устало. – А если все это – только физиология. Только странное желание быть хоть с кем-то? – Хоть с кем-то не получается, – делится Дерек. – А ты… пыталась? Стайлз сидит, смотрит в кружку, сглатывает, мрачно усмехается, выдыхает и признается как-то странно-холодно: – Неприятно. Был один, другой. И знаешь… Они хороши, но как-то… – Мало, – подсказывает Дерек и обходит стойку, чтобы оказаться за спиной у Стайлз. Не прикасается. Просто стоит. Просто… – А вот так – почти достаточно. – Почти, – соглашается Стайлз. – Но все равно. Не хватает. Она держит в руках кружку, сутулится. Хмурится. Дерек наклоняется к ней, почти прикасается. Вдыхает запах волос и копоти, запах сигарет – поверх. – Пожар? – спрашивает он. – Ночлежку сожгли, – невыразительно отзывается Стайлз. – Мне… Мне нравилось там… Нравилось помогать… Я… Может, я не совсем человек, может, там помогали не-людям, но… это было человечно. А то, что они сотворили – нет. И Дерек обнимает ее. Прижимает к себе, чувствует, как окатывает его брюки теплым уже кофе, слышит, как падает кружка… и как всхлипывает доверчиво обнявшая его в ответ Стайлз. – Меня больше ничего не держит в этом городе, – шепчет она, всхлипывая, – а Скотт справится сам… Меня ничто не держит… Дерек не отвечает. Он доказывает. И держит. Утром Стайлз проснется, посмотрит на него и спросит: – Зачем? А он не сможет найти ответ. И, может, снова отпустит. Или не отпустит. Или поцелует и навсегда заберет ее себе. И будет выть от ее характера. И затыкать поцелуями. И любить. И понимать, что тот странный ее взгляд – любовь. И быть счастливым… Может быть. Или упустить, отпустив. Или отпустить и снова настигать, пока сама не сдастся. Или… Так много «или». Но это будет только утром. А сейчас она спит, положив голову ему на плечо и собственнически закинув на него ногу. И можно думать, чем бы покрепче привязать ее к этому городу, чтобы не убежала совсем. А ночлежку можно и отстроить. Да и не для него это – работать с девяти до шести, честно говоря. А сыну Талии Хейл поверят охотней, чем доктору Лиллиан, так?