«Вожделение, прикосновения — это сжигает живьём» The Veronicas — Lolita
— За Cумеречных охотников! Вечеринка в честь завершения первого сезона сериала была ошеломительной: киловатты звука и света, ослепительные лазерные эффекты, горячее шоу на сцене и огромная толпа людей. Кажется, что сюда пришли абсолютно все: от режиссёров и сценаристов до гримёров и декораторов, а также те, кто снимался даже в самых коротких эпизодах. Гарри показалось, что он заметил ребят, с которыми снимали промо, хотя он даже не знал их имён. — Хей, Гарри, а где твой парень? Шум оборачивается, но это ему даётся с трудом — слишком тесно в таком количестве народа, и видит Эмерод. Сейчас она практически не отличается от своей героини — такой же облегающий наряд и привычная яркая помада. — Кто? — переспрашивает он, думая, что не расслышал. — Мой братик-гей. Где он? Наконец Гарри подмечает неестественно блестящие глаза, поплывший макияж и заплетающиеся ноги актрисы — она пьяна. — Не знаю, Эмерод. — Как так? — девушка недовольно поджимает губы и склоняет голову вбок. — Его давно нет. Неужели он на что-то обиделся? Подумаешь, пошутила про вас. Нет же — надо сразу обижаться. Ну и парни пошли. Вот мой бывший, Эндрю, был точно таким же. Помню, как-то я не успела... Её речь становится всё более бессвязной, и Гарри уходит, оставив девушку в одиночестве. Нет, он не придал особого значения её словам, но найти Мэттью было хорошей идеей. Даддарио был самым адекватным из всего каста: он не придуривался, как Доминик, и не смеялся над всем, как Альберто. Кстати, эти двое были два сапога — пара. От их шуток с ума сходили все. Пробраться к выходу было весьма затруднительно — Гарри то и дело останавливали, призывая сфотографироваться или выпить вместе. На это актёр лишь качал головой и торопливо проходил дальше — в этот вечер он не пил: мужчина приехал на машине, а лишиться прав совершенно не хотелось. Поэтому приходилось изображать веселье, хорошо, что безалкогольный пунш тоже присутствовал среди огромного количества спиртного на столах. Выбравшись наконец-то из основного зала, Гарри несколько растерялся — где сейчас искать Мэттью? Парень… Точнее, уже мужчина — недавно Шум загуглил его, и оказалось, что Мэттью двадцать восемь. Он удивился, узнав, что у них не такая большая разница, как Гарри думал в начале. Когда он смотрел на Мэтта, то казалось, что тот ещё очень молод: у него было доброе лицо с мягкой и обезоруживающей улыбкой. В сериале актёр редко улыбался, но Гарри мог гордиться, ведь эти единичные улыбки принадлежали лишь Магнусу и сестре Алека. В будни актёров Мэтт улыбался чаще, но именно так, как в сериале — редко. В его улыбке было что-то волшебное, чарующее и прекрасное. Гарри вздыхает: — «Не стоит думать так о своём напарнике. Тем более, если ты женат». Погружённый в свои мысли, Шум заглядывает в каждую открытую дверь — на момент съёмок были сняты два этажа гостиницы, на первом сейчас и происходила вечеринка. За одной из дверей он находит Мэттью. Сразу он даже и не узнал мужчину — тот сидит в полутёмной комнате, спрятавшись в кресле, и в больших наушниках. — Мэтт. Даддарио снимает наушники и откладывает их в сторону, не поднимая глаз. В этом полумраке он кажется вымотанным: тени под глазами приобретают фиолетовый оттенок, а скулы — нездоровую бледность. Гарри становится жаль его — в последние дни съёмки шли непрерывно, и ночью и днём, не давая актёрам ни минуты на отдых. — Ты как? Мэттью кивает, показывая, что всё в порядке, но Гарри всё равно заходит к нему и садится напротив. — Почему ты ушёл? Эмерод про тебя спрашивала. Мэттью замирает, настороженно осматривая пришедшего к нему Гарри — не узнал ли он? Эмерод, как и его настырная сестрица из сериала, обожала влезать в чужую личную жизнь. Сегодня она как бы невзначай подметила, что Даддарио слишком открыто пялится на Шума. Заметив, что Мэттью эта тема смущает, всерьёз заявила, что он влюблён в своего напарника. Дичайшая мысль. Невероятная. И, что самое неприятное, правдивая.***
Гарри Шум-младший фееричен. Он и весёлый и серьёзный, и общительный, и замкнутый, невероятный, фантастический, магический. В своей голове Мэтт может придумать ещё десятки эпитетов для Гарри. Чем не болезненное помешательство, сродни фанатской любви? И всё это можно понять, более того, пережить, если бы не одно «Но»: он видит Гарри каждый день, играет с ним в напряжённейших сценах. К тому же, они целовались. Да, под прицелом нескольких камер и по сценарию, но это было. Ранее, Мэттью не замечал за собой особой тяги к парням, и был безразличен к лицам с нетрадиционной ориентацией. Сказали сыграть гея — хорошо, поцеловать Магнуса — ладно. Это не было ни шоком для него, ни каким-то трудным рубежом. Всё было нормально до того момента, как мягкие губы партнёра не накрыли его. В тот момент он понял, что пропал. Запах Гарри, окутавший его, рука Гарри, сжимающая его плечо, и губы Гарри — нежные, горячие — всё смешалось в один адский коктейль, сводящий с ума. Гарри был подобен алкоголю, дурманящему мысли, проходящему по крови и проникающему в самые тёмные закоулки души, смущая и возбуждая непристойными мыслями. Мэттью говорил себе, что это ненормально, неправильно и ненужно, но раз за разом гуглил Гарри Шума на ютубе, смотрел на то, как он двигается, как танцует, на некоторых без футболки и понимал, что сходит с ума. Его тело, накачанное, подтянутое, с золотым загаром, от которого перехватывало дыхание, возбуждало. Возбуждало до отяжелевшего члена, до дрожи в пальцах, когда он стягивал с себя брюки, и до пятен пред глазами, возникающими всякий раз, когда белёсая сперма выплёскивалась на собственные руки. Всё это было грязно и ненормально, но так изумительно в своей порочности, что Мэттью не мог остановиться. Не мог и не хотел. Конец съёмок наступил неожиданно. Свобода на полгода — идеальное количество времени, чтобы привести мысли в порядок, и пожить у своей девушки, с ежедневным нормальным сексом и без карих глаз, смотрящих на него с таким вниманием, будто он — центр мира, яркое солнце в чёрной галактике. Свалить с вечеринки, отсидеться в тёмном углу и благополучно дождаться конца этого дня, чтобы спокойно вернуться домой, не встречаясь с Гарри. Отличный был план. Был.***
— Я в порядке. Просто… Там слишком шумно. — Ну да. Я тоже потому и ушёл. К тому же, сейчас там такая толпа, что не пройти. — Ага. Бывает. Это же вечеринка. «Очень занимательный разговор. Как раз подходит для шестнадцатилетних подростков. И ничего, что им обоим около тридцати?». — Что слушаешь? — Гарри всё же хочет продолжить разговор. А Мэттью хочет, чтобы он ушёл. Или не хочет? Мужчина облизывает губы, внезапно пересохшие от того, что Гарри придвинулся ближе, потянувшись за его наушниками. — Ничего, — выдавливает Даддарио, вымученно улыбаясь. — Это для ненужных визитёров. Что-то в духе: «Я занят — идите вы дальше». Гарри усмехается — детская отговорка, должно быть действенная, хотя с ним и не прошла. — Ты в порядке? — повторяет он, встревожено всматриваясь в его молодое лицо. — Да, — заученно повторяет Мэттью, не встречаясь с ним взглядом. — Просто мне показалось, что после съёмок предыдущей серии ты стал более замкнутым. И необщительным. — Ты меня с кем-то путаешь, — с усилием смеётся Мэттью. — Веселый это Шервуд. К нему иди. — Я хочу побыть с тобой. «Непонятная фраза, — Мэттью морщится. — Непонятная и двусмысленная». Если бы он на миг мог допустить, что вызывает в Гарри хоть какой-то интерес, то услышал бы нечто большее, чем то, что сказал мужчина. Но зачем думать о том, что нереально? Шум — натурал до мозга костей и кольца на безымянном пальце. Вот оно — то самое, что не даёт Даддарио вздохнуть свободнее, и что является главной причиной его бессонных ночей. Гарри — женат. Ж е н а т. Тут хоть волком вой — ничего тебе не обломится». — Ну вот, ты тут, — выдавливает он, лишь бы не молчать. — Я-то здесь, но тебя будто тут нет. Ты такой задумчивый. Не в хорошем смысле. Подавленный. Тебя что-то гложет. «А разве можно быть задумчивым в плохом смысле?», — хочет переспросить Мэттью, но молчит. Гарри видит суть — он и в самом деле подавлен. Тоска его гложет, нет, раздирает на части стальными зубами, оставляя разбитым и опустошённым. Его единственная отдушина — горячие видео Шума, от которых закипает кровь, прогоняя холодные мысли, а сердце резво стучит. «Ох. Кажется это он зря — думать о Гарри, когда виновник его смятых простыней и горячих снов сидит здесь, напротив: потянись и коснёшься его». — Что не так, Мэттью? — Гарри протягивает к нему руку, опуская на плечо и заглядывая в глаза. Что он там видит — неизвестно, но его зрачки расширяются и начинают беспокойно метаться, оглядывая его лицо. — Я… — Даддарио хочет что-то сказать, но пересохшие губы не могут вымолвить ни слова. Торопливо облизнув их, он видит странный взгляд Гарри, следящий за его быстрым языком. Не в силах поверить в свою внезапно вспыхнувшую мысль: «А что если и Гарри мучают те же мысли, что и его?». Мэттью закусывает губу и снова видит этот взгляд. Голодный. Дикий. Безумный. Гарри тянется к нему первым — резво, стремительно налетая на мужчину, прижимая к себе за пиджак — «И где он уже видел эту сцену?» — и целует. Это уж не скромный Малек, это совсем другой поцелуй. Горячий, обжигающий. Грязный. Гарри целует властно, по-собственнически закусывая его губы, царапая зубами мягкую кожу. Он цепляет нижнюю губу, зажимает зубами, возбуждая, захлестывая своим нетерпением и жаждой. Сердце колотится как сумасшедшее и дыхание вырывается рваными вздохами, смешиваясь с запахом Гарри. Его много — он повсюду. Его горячие руки обнимают мужчину за спину, зарываются в волосы, прижимая его к себе. И Мэттью падает в водоворот этих ощущений, этой дикой страсти, охватившей их первобытным безумием. Возбуждение нарастает давящей тяжестью, болью отдаваясь в напряжённом члене, сдавленным узкими брюками, и Мэттью тихо стонет — ему не стыдно, ему хорошо, так ненормально, но хорошо. Гарри наваливается на него, заставляя упасть спиной на диван, прижимается всем телом, так, что теперь Мэттью полностью в его власти. Он повержен, и у него нет сил сопротивляться Гарри, взявшему его в плен горячих рук и грубых губ, которые не отрываются от него ни на секунду. Влажные следы вспыхивают на его шее: «И почему они не испаряются?», — ведь кожа горит огнём, проникающим в самое сердце, от которого гаснут мысли и остаётся только желание, отдающееся в члене, о который трётся Шум. Им хорошо, нет, замечательно. Взаимное наслаждение накрывает с головой, и они тонут в нём, в своём диком единении и бесконтрольном наслаждении. Сухие пальцы зарываются под рубашку, пробегаясь по наэлектризованной коже, и Мэттью стонет сквозь сжатые зубы — это крышесносно, и во много раз лучше, чем с Эстер. Эти тяжёлые руки, крепкие и уверенные, которые прижимают его к себе, оставляют после себя горящие следы. Влажные губы перемещаются на шею, заставляя коленки поджаться, а сердце биться так, будто оно готово выпрыгнуть из груди. Мэттью приподнимается, продолжая обнимать Гарри одной рукой, а другую кладёт ему на брюки. Мужчина чувствует, как напрягается его партнёр, но он возбуждён и что-то отрицать глупо, поэтому они молчат, и в этой взаимной тишине слышно лишь их прерывистое дыхание. Даддарио расстёгивает ремень, а вслед за ним и молнию на брюках. Никто из них не знает, насколько далеко они готовы зайти, но сейчас это не важно. Есть только они, их только двое в этой тёмной комнате, в которой не видно ничего. А может быть дело в ярких пятнах, пляшущих перед глазами? Мэттью это не волнует, ведь он практически стянул с Гарри брюки, добравшись до тугой резинки его трусов. Кровь шумит в голове, закладывая уши, а пальцы дрожат от нетерпения. Ему просто не верится — вот он, Гарри, сейчас лежит рядом с ним, покрывая его шею и грудь рваными поцелуями, сводящими с ума своей жадностью. Пальцы проскальзывают под резинку и достигают вожделённой цели. Твёрдый, горячий член идеально ложится в ладонь и Гарри стонет — развязно, бесстыдно и так сладко, что у Мэттью не остается сил. Собственное возбуждение накаляется, готовое разразиться вулканом в эту минуту, и мужчина прижимается губами к Шуму, вбирая в себя его стон. Мэтт сжимает член в руке, проводя ладонью по всей длине, замирая от собственной наглости. Всё это сон, самый сладкий и порочный из всего, что он может себе представить. Сейчас Гарри особенно хорош: блеск его глаз виден даже в этой темноте, а приоткрытый рот до безумия сексуален. Собственная ладонь всё быстрее движется по стволу, разгоняя загустевшую кровь по венам. Всё так ярко и ослепительно, безумно и нереально, но Мэттью наслаждается моментом этой чудовищной близости. Губы Шума впиваются в его шею, несомненно, оставляя бордовый след, но это так сладко, так изумительно, что в голове даже не возникает мысли о том, как это объяснить своей девушке. Все мысли кажутся такими далёкими и неважными. Есть только Гарри, который выгибается, когда Мэттью наращивает темп, зажимая пульсирующий член горячими пальцами. Приглушённый стон вырывается сквозь стиснутые губы, и Мэттью тянется к ним. Ему хочется, чтобы Гарри не сдерживал себя, ему хочется слышать его, слышать этот стон, безумный и невообразимо пошлый. Член горит огнём в зажатой ладони и мужчина понимает, что Гарри готов. Шум мечется на нём, не в силах сдержать себя от неминуемого конца, прижимаясь всем телом до невозможности. Хриплый стон, гораздо громче остальных, раздаётся в последний раз, и Мэтт чувствует, как на его руку выплёскивается тёплая сперма, обжигающая так же, как и судорожное дыхание на шее. Это всё горячо, ненормально и так безумно: Гарри, прижатый к нему всем телом, до упора, до последних сантиметров их тел, его липкая сперма, склеивающая пальцы и поцелуй, ненасытный и жадный. Собственное возбуждение достигает предела и вырывается обжигающей волной, пропитывая вечерние брюки. Это кажется диким и ненормальным, и Мэттью не может сдержать смех, грозящий вырваться истерическим хохотом над этой ситуацией. Но сумев сдержать себя, он поворачивает голову, встречаясь взглядом с Гарри. Мужчина лежит на нём, приподнявшись на локтях, и смотрит прямо в глаза. Страх? Непонимание? Нет, что-то куда более глубокое и сокрытое, непонятное, но разделённое между ними. Томительное и согревающее, пробирающееся прямо в сердце и распускающееся там яркой звездой. — Как ты? — Забота в голосе Гарри согревает сердце, и Мэттью улыбается: — Отлично. Вот только брюки. Шум усмехается: — У меня та же проблема. — Что будем делать? — Не знаю, — беззаботно отмахивается Гарри продолжая нависать над мужчиной, улыбаясь и, похоже, не собираясь никуда вставать. Мэттью тянется к нему за поцелуем — ему нужно узнать: было ли то минутным помешательством или же чем-то иным. Но теплота во взгляде согревает душу лучше всякого ответа. Гарри целует его, тягуче нежно, сладко и томительно, и Мэттью больше не волнуется и не бередит сердце тревожными мыслями. — Мне нужно спросить, что это было? — Лёгкая интонация в голосе Даддарио совершенно не наиграна — ему просто хорошо. — Можешь, но я не знаю, что тебе ответить. Тебя это напрягает? Шум замирает, пристально вглядываясь в тёмные глаза, и не моргает. Если что-то решится, то пусть здесь и сейчас. — Нет. Мне… Мне хорошо. Мэттью прячет глаза — ему стыдно. И причина не во вспышке страсти, а в том, что он не может признаться в этой слабости даже самому себе. Гарри свободно вздыхает и ложится набок, подложив руку под голову: «Что же, Мэттью сделал первый шаг, и от него зависит второй, ведь из них именно Шум связан узами брака. К чему всё это приведёт?» Он не знает и боится загадывать. Всё кажется таким хрупким и непостоянным. Всё, кроме сияющих глаз напротив. Гарри переполняет нежность, и он, не в силах сдержать нахлынувших чувств, осторожно подносит руку к его лицу и аккуратно касается кончиками пальцев холодной щеки. «Как странно, — проносится в голове. — Мэттью дарит ему одновременно страсть и нежность. Удивительное сочетание. Нереальное, но такое естественное». Даддарио улыбается — ярко, заразительно, так, как делает это только для Магнуса. И Гарри улыбается в ответ. Похоже, что вот оно — его счастье. Его личное кареглазое счастье.