Под ковром белоснежных камелий

Когда бы цветы то узнали, Как ранено сердце моё, Со мной они плакать бы стали, Шепча утешенье своё. Генрих Гейне из цикла «Лирическое интермеццо»

Доктор Лектер лениво обводит взглядом свою полупустую камеру. После уборки не изменилось совершенно ничего. Разве что тонкое обоняние Ганнибала улавливает едкий запах средства для мытья полов с хвоей, который цепляется и пытается закрепиться иголочками в материи безликой одежды психиатрической больницы. Щелчок двери возвещает об уходе персонала. Лектер прикрывает веки и выдыхает, желая абстрагироваться от удушливых, раздражающих ароматов и от самого раздражения. Чуть запрокинув голову, он стоит посреди комнаты, зияющей пустотой полок и стола, точно болезненными нарывами. Не зачёсанные назад волосы теперь соскальзывают со лба, щекоча надбровную дугу. Это ощущение и образ камеры растворяются быстро, как капля крови в горьком шоколаде неаполитанского десерта. Ганнибала обступает густая, осязаемая тьма, не позволяющая увидеть даже кончики пальцев, поднесенные к лицу. Он наощупь находит замок. Открывшееся огромное пространство внутри кратковременно ослепляет своей торжественностью. Золоченые бра бесконечным рядом тянутся вдаль по мраморным стенам, отбрасывая яркие кольца света на почти зеркальную гладь пола. Громадная люстра из чешского хрусталя покоится в самом центре и кажется невесомым облаком, выскользнувшим из самого Эдема и уснувшим среди всей этой роскоши Дворца памяти. До чуткого слуха Ганнибала доносится «О, если б цветы угадали» — восьмая песня из цикла «Любовь поэта» по стихам Гейне. По морщинкам в уголках глаз проскальзывает тень наслаждения и удовольствия, но молниеносно исчезает. — Здравствуйте, доктор Лектер, — глупая и самоуверенная улыбка Фредерика Чилтона выдергивает его из хранилища ценных воспоминаний. Подобное нарушение покоя и резкий скачок в пространствах вызывают гневную досаду. Негодование просыпается в глубине души и поднимается выше, подобно пузырьку воздуха, скользящего со дна бутылочки с опиумом к самой кромке, чуть задерживающимся у стеклянных стенок и бесследно исчезающим. Ганнибал поворачивается к психотерапевту, кивая головой в знак приветствия и слегка щуря темные глаза, теперь кажущиеся почти черными: — Здравствуйте, доктор Чилтон. Не ответить было бы проявлением неприемлемого моветона. Этого он не может себе позволить в независимости от того, общается ли с утонченным эстетом на званом вечере или с филистером по делу быта. Ганнибал скучает. Иногда он настораживается, чувствуя, что Чилтон подбирается к теме ФБР и Уилла Грэма, но тот мгновенно отклоняет вопросы и болтовню в другое русло, точно намеренно пытаясь задеть. Попытки Фредерика изучить его в который раз не дают никаких результатов. Умело парируя, Лектер заводит в неудобное положение лишь собеседника. Чилтон напоминает ему щербатую вазу с трескающейся эмалью, внезапно найденную среди старого хлама на темном чердаке, а теперь выставленную напоказ в пышной зале. Нелепо. На лбу психотерапевта вздувается вена. Уходя ни с чем, он оборачивается и произносит нарочито мягко, надавливая на каждое слово: — Я навещу вас позже. Лектер улыбается ему одними уголками губ с тем выражением, которым одаривают настойчивое и неразумное дитя терпеливые родители. — Как пожелаете. Щелчок прикрытой двери вновь создает хрупкую иллюзию уединения, и Ганнибал желает ей поддастся и поддается, расслаблено присаживаясь на стул. Он покидает свою камеру с ее неудачным освещением, превращающим даже чистый белый цвет в бледный серо-зеленый и даже болезненный. Покидает телесную оболочку, уносясь в помпезность Дворца памяти, и застывает на том же месте, откуда вынужденно исчез в прошлый раз. Доктор Лектер ступает по мрамору, точно красуясь. Костюм из элитной английской шерсти сидит на нем идеально; ткань приятно облегает тело, что особенно остро чувствуется после больничной одежды. Ганнибал пересекает это помещение под тихо льющие звуки «О, если б цветы угадали», открывает бронзовую дверь с ручками в виде львиных голов и оказывается в великолепном фойе, отражающим зал Палатинской капеллы в Палермо. Сюда не проникают даже отголоски звуков извне, и Лектер наслаждается приятным звоном тишины. Лишь негромко постукивает подошва об пол, инкрустированный порфиром, мрамором, и гранитом. Он опускается на ступени приподнятой восточной части капеллы. Его взор приковывает мраморное изображение молящегося скелета, напоминание о смерти в этом вечно застывшем великолепии. Ганнибал склоняется к нему и застывает, на время сливаясь с пространством. Лицо Лектера мрачнеет, уголки губ опускаются. Внезапное ощущение внутренней пустоты и острой нехватки чего-то не столь грандиозного, но крайне необходимого будто сдавливает легкие холодными пальцами. Энергия вытекает из тела, как золотистый чай из треснувшей чашки, и утягивает куда-то вниз. Ганнибал оказывается заворожен собственным чувством опустошения. Он поднимает голову, обращаясь к мозаике Христа Пантократора. В то время как прихожанин испытывает единение с Богом и перестает ощущать покинутость в этом месте, Ганнибала, напротив, охватывает бесконечный холод. Он с интересом принимает эту особенность, хотя и верит в Бога. Веры недостаточно для чувства близости, необходимо жаждать Его покровительства, в котором Лектер не нуждается. В зале Палатинской капеллы Ганнибал не находит того, что ищет, однако ему кажется, что он был несказанно близко. Знакомый и желанный запах на мгновение коснулся его кожи и соскользнул с нее, подобно шелку. Доктор покидает фойе своего Дворца. Вместо восторженности и таинства он ощущает неясную встревоженность. Лектер с интересом следует по досконально изученным коридорам, в которых теперь он замечает нечто новое. Всё кажется ему другим, точно кто-то изменил детали обстановки, оставил на них едва уловимый эфемерный след. Однако Ганнибал не испытывает неприязни, им движет любопытство. Пространство утопает в звуках фортепьяно; музыка расплывается вдоль расписанных стен, обтекая основания старинных напольных ваз и изящные ножки столиков, выполненные в виде львиных лап. Сейчас Лектер предпочел бы слышать клавесин: звучание одинокого фортепьяно среди этих комнат кажется слишком пронзающим и глубоким. Он отворяет еще одну дверь, оказываясь в галерее Уффици. Обострившееся чутье подсказывает ему свою близость к предмету поисков; Ганнибал пренебрежительно быстро проходит вдоль ряда античных скульптур, будто с укором смотрящих ему вслед. Он прикрывает глаза, полагаясь на все остальные чувства, и ноги сами выводят его к залу, посвященному Сандро Боттичелли. Доктору Лектеру кажется, точно он испытывает тот же необычайный трепет перед встречей с прекрасным, какой испытывал в юности, впервые оказавшись здесь. Ему это нравится, он будто пробует чувство на вкус, ощущая на самом кончике языка медово-фруктовую сладость золотистого «Шато д’Икем». Ганнибал замирает перед «Весной». Едва касающиеся земли фигуры создают удивительное впечатление парения, которым он невольно проникается. Лектер опускается на небольшую скамью и только тогда замечает собственный блокнот с зарисовками и эскизами. Все рисунки оказываются размытыми, смазанными и выцветшими, кроме одного карандашного наброска преображающейся во Флору Хлориды и склоняющегося над ней Зефира. Одно отличие заставляет губы Ганнибала дрогнуть и растянуться в улыбке. Лицо бога заменено лицом Грэма, обрамленным развевающимися на западном ветру кудрями. Аромат, который он так пытался уловить в воздухе, теперь флером накрывает его с головой. Лектер улавливает в нем едкий лосьон и реку, неожиданно сменяющуюся петрикором и остывшим кофе, запахами золы из камина и собак. Тающий букет оставляет после себя тяжелое медное послевкусие. Ганнибал жадно проводит языком по нижней губе и прикусывает ее. Теперь он знает, что ему необходимо. Напоследок Лектер едва заметно кивает богу западных ветров и оставляет выставочный зал, скрываясь за мраком ответвления дворцовых коридоров и едва заметных проходов. Даже в собственной памяти он выстраивает множественные хитросплетения путей, в попытке обойти комнаты, из которых доносятся крики. Его Дворец представляет собой строение, грандиозностью, размахом и изяществом превосходящее османский дворец Топкапы, а по замысловатости и сложности не уступающее лабиринтам Минотавра, где единственной нитью являются чувства и разум Ганнибала. Он заново изучает и преображает каждый квадратный сантиметр прибежища своего сознания. Доктор Лектер пребывает во Дворце многие часы своего нескончаемого заключения, которые тянутся в камере бессонными зимними ночами. В святилище памяти сегодня сменяется завтра почти неуловимо, как плавно переходят друг в друга ноты мелодичной сонаты. Ганнибала обступает полумрак приемной комнаты. Светлая дверь из граба, ведущая в его собственный кабинет, едва приоткрыта, и сквозь тонкую щелочку проступает узкая полоса чистого света. Он не один в покоях бесконечного Дворца памяти. Рука доктора Лектера приятно ложится на холодящий металл ручки, слегка надавливает, и дверь с покорным удовольствием отворяется перед хозяином. Неожиданная кристальная белизна пространства ослепляет его. Сияние исходит снизу, заставляя всё вокруг будто сверкать изнутри. Когда глаза наконец свыкаются с этим, становится возможным увидеть миллиарды белоснежных цветов и бутонов, скрывающих гладкое покрытие полов и персидский ковер. Ножки мебели буквально утопают в океане шелковых лепестков, обступивших их со всех сторон. К счастью, цветы совсем не источают аромата. Воздух приятно чист, и Ганнибалу не составляет никакого труда уловить знакомый запах. Он не спеша, даже вальяжно прогуливается по пространству комнаты, точно совершая моцион, и останавливается только за спинкой кресла, на которую расслабленно откидывается Уилл Грэм. — Рад видеть тебя, Уилл, — Ганнибал делает паузу, пристально следя за собеседником, будто не замечающим его присутствия. — Наши встречи уже долгое время не проводились в моем кабинете. Профайлер какое-то время молчит, точно ожидая продолжения слов. — Это не ваш рабочий кабинет. Лишь его… проекция, — теперь он сидит в пол-оборота, и взгляду Ганнибала становится доступна хрустальная синева его глаз. — Назовешь, для чего ты здесь? — Ответ на это я бы хотел услышать от вас, доктор Лектер. Что я делаю в вашем Дворце памяти? Ганнибал так же не торопится со словами, оставляя вопрос звенеть в воздухе, как слегка задетую и не приглушенную струну. Он откупоривает бутылку и с мягким журчанием наполняет бокалы красным «Шато Петрюс». В белоснежном сиянии, наполнившим комнату, риделевский хрусталь сверкает богато и даже таинственно. — Пьешь вино, — губы Лектера трогает тень улыбки. Грэм принимает предложенный бокал, чуть поигрывая им и наблюдая за кроваво-красными отблесками. Он замирает, чувствуя, как рука ложится ему на плечо. Ганнибал соскальзывает ладонью по тонкой ткани рубашки, ощущая жар кожи под ней, слегка надавливает самыми кончиками пальцев, прежде чем убрать руку. Точно оставляет на Уилле отпечаток, а сам садится в кожаное кресло напротив. — Ты сумел крепко запечатлеться здесь. Кабинет пробуждает память о твоих визитах и, как следствие, вызывает ассоциацию с тобой, — Лектер делает небольшой глоток вина, наслаждаясь его насыщенным вкусом с оттенками вишни, шелковицы и трюфелей. Они пристально смотрят друг на друга, не решаясь и не желая обрывать зрительный контакт. Ганнибал наблюдает, чуть приподняв голову, и первым решает прервать эту связь. «Кто же из нас сильнее зависит от другого, Уилл?..» — Вновь беседуем, пьем вино посреди этого кабинета, как когда-то раньше, не разделенные стеклом или решеткой, как будто так и должно быть, и совершенно ничего не было, не изменилось. — Это вызывает у тебя ощущение иррациональности происходящего? — Будто осколки разбитой чашки вновь собрались, только стали чем-то… другим, — он поднимает на Ганнибала взгляд с горькой усмешкой. — Чем-то лучшим? Худшим? — Иным, — Грэм надавил на слово и отвел глаза. — Посадили себя в клетку, чтобы я всегда знал, где могу найти вас. Вы ожидали моего визита вскоре после заключения? Надеялись, надеетесь ли, что я приду? — Я понимал, что ты не придешь ко мне… — Ганнибал замолкает, точно подбирая слова, — …так сразу. Надеюсь ли? Как думаешь ты, Уилл? — в его глазах застывает тревожное любопытство. — Не хочу об этом думать, — произносит он как-то отстраненно. Лектер выхватывает один цветок из кипенно-белого ослепительного океана, аккуратно расправляет смятые лепестки ловкими пальцами и оставляет его на ладони. Глянцевая и холодная поверхность цветочной чашечки приятно умиротворяет. — Японская камелия. В Стране восходящего солнца этот цветок несет в себе символ постоянства, грусти и печали. Изящно, не находишь? — доктор отставляет вино, едва пригубив, и поднимается с кресла. — Эстетично, — с легкой улыбкой произносит Уилл, глядя на Лектера снизу-вверх. Они застывают в центре кабинета, безмолвно вглядываясь в лица друг друга, перехватывают взгляд, пристально ища что-то бесконечно ценное и желанное в черных жемчужинах зрачков. Ганнибал протягивает белоснежную камелию, словно вместе с этим предлагая принять нечто большее. Уилл тянется к нему, не отрывая взгляда. Вздрогнув, рука замирает, но принимает цветок. Он чувствует, как переходит новую границу между ними, и видит то же понимание в омуте темных глаз. Лектер наклоняется к нему; палец едва касается ямочки под носом, спускается к пленительно сомкнутой линии губ. Он мягко надавливает и соскальзывает к подбородку. Грэм шумно сглатывает. Ганнибал приподнимает его голову, заглядывает в синеву глаз и жадно накрывает бледные губы своими. Во рту Уилла кажется так жарко, это распаляет Ганнибала, и он едва сдерживается, чтобы не укусить. Грэм податливо отвечает на поцелуй, что еще больше опьяняет его. Лектер немного отстраняется, но они находятся всё также близко. Кончики носов почти соприкасаются, и горячее дыхание опаляет лица обоих. Он всматривается в глаза Уилла с одержимым интересом. Продолжит это или поставит точку? — Всё тот же вульгарный лосьон после бритья, — выдыхает Ганнибал. Грэм хрипло смеется. Он приближается к Лектеру, проводит ладонью по его груди, скрытой рубашкой, и жадно сжимает ткань, еще ближе притягивая. Уилл подставляет тому свои губы и замирает, опуская веки. Ганнибал упивается дрожащими полукружьями ресниц и отвечает на просьбу, снова целуя, утопая в пряном послевкусии вина. Уилл разрывает близость припухших губ и запрокидывает голову, подставляя открытую шею. Лектер любуется им, наслаждаясь частым дыханием. Он откидывает темную кудрявую прядь с уха и чуть ощутимо целует нежную кожу под мочкой. Шумный хриплый выдох-стон Грэма волной разливается по пространству и мурашками проходит по телу. Ганнибал аккуратно высвобождает верхние пуговицы рубашки из тесных петель, отступая вместе с Уиллом к кушетке. Его пальцы нетерпеливо зарываются в жесткие волосы на затылке Лектера, вызывая приглушенный рык желания. Они попутно задевают бокал, и сотни рубиновых брызг взмывают в воздух и орошают белоснежный океан камелий. Хрусталь утопает в них, только алая россыпь «Шато Петрюс» остается на лепестках капельками свежей крови. Одежда летит на пол, поглощаемая миллионами разрастающихся цветов и раскрывающихся бутонов, как поглощаются и едва сдерживаемые стоны. В океане утопает всё вокруг, включая Ганнибала и Уилла; кабинет переполняется ослепительным сиянием. Лектер открывает глаза, сидя в своей камере. Лампы с потолка назойливо ослепляют холодным и раздражающим светом, отпечатываясь мутным, расползающимся пятном перед глазами. Он досадливо выдыхает. Из динамиков доносится не менее раздражающий, чем свет, голос, оповещающий о приходе посетителя. Делая вдох, Ганнибал втягивает в себя до боли знакомый запах, и ноздри слегка раздуваются от удовольствия. Он поднимается со стула и приветственно останавливается напротив входа у прозрачной стены. Дверь с щелчком отворяется, впуская внутрь Грэма и следующий шельфом запах лосьона. Губы Лектера трогает мягкая улыбка, и в глазах зажигаются искры. — Я ждал тебя, Уилл.