Blue light Yokohama

Вторую неделю в Иокогаме стоит отвратительная погода. Цую в этом году особенно тяжело переносится, конденсат словно бы повис в воздухе, норовя забиться в легкие и вынуждая жителей мегаполиса голубых огней абсолютный максимум свободного времени проводить в помещениях. - Наверное, там море цвета твоих глаз, - на балконе тридцать второго этажа стоят двое людей, один из которых смотрит в сторону, где по закону природы уже должно садиться солнце. - Черное? - Оно такое же холодное, как и ты, - глубокая затяжка, и сигарета отправляется в свой последний полет, острым огоньком рассекая приторно-сладкий влажный воздух. – Знаешь, я бы назвал его твоим именем. - Я это уже слышал. Восемь раз, Бё, - Манабу устало прикрывает глаза, теребя пальцами край светлой футболки. – Ты за этим меня сюда позвал? Восемь дней назад Манабу приехал в этот огромный отель, из окон которого открывается поистине потрясающий вид на Токийский залив. Один звонок изменил привычный поток летних будней, и буквально через час после короткого разговора Манабу ждал поезда на линии Кэйкю и гадал, что и кто ждет его в Иокогаме. - Какие сны тебе снятся? – Бё стоит близко, непозволительно близко, и первое желание Манабу – отступить на пару шагов. Второе – уйти в спасительную прохладу и тишину номера-люкс, который они с Бё делят на двоих. А самым лучшим было бы сию минуту собрать те немногочисленные вещи, привезенные с собой, и уехать, чтобы никогда больше не вернуться ни в этот номер, ни в этот отель, ни в этот город. - Мне снится море… И Он, Манабу, – вот уже восемь дней Бё задает множество однообразных вопросов и никогда не дожидается ответов на них. Так, словно ему и не нужен никакой собеседник. - Zutto zutto amenochi… Снова эта песня. Манабу готов поспорить, что никогда раньше не слышал ее в таких количествах. Манабу силится прочитать эмоции на лице своего бывшего согруппника, некогда очень известного в Японии вокалиста. В серых глазах отражаются все ужасы бытия: кровавые реки, горящие космические пространства, вспышки молний. И ни намека на какую-либо сознательность. Манабу не знает, что заставляет его столько времени оставаться рядом с этим безумным человеком. Он пытается вспомнить, когда они виделись в последний раз. Кажется, это было в прошлой жизни, либо же несколько столетий назад. Кажется, это был их последний концерт, вокруг сновали толпы веселых людей, стафф, счастливые поклонники. Кажется, в руках у Манабу была его гитара. А быть может, это все ему действительно просто кажется. Он помнит, как ледяные пальцы Бё до боли сжимали его запястье, а сам вокалист стремился его куда-то увести, постоянно оглядывался и сверкал своими удивительными глазами, в которых затаился безумный блеск. Дождевые капли начинают гладить по плечам двух людей, замерших на балконе тридцать второго этажа этого стеклянного замка. - Он говорил, что у тебя есть крылья, - Бё наклоняется к лицу гитариста, замирает, а в следующее мгновение исчезает в дверном проеме. Манабу медленно подносит руку к губам, которые только что обожгло прикосновением таких же теплых губ. Губ, вкус которых он помнит лучше своего имени. - Спасибо, что позвонили. Мы заполним все документы, вам нужно только поставить свою подпись, – высокий худощавый мужчина с пепельного оттенка волосами и длинными руками протягивает тонкую папку с непонятными иероглифами на лицевой стороне. А может, это просто у Манабу в голове туман и зияющая пустота, потому ему и мнится, что иероглифы незнакомые. Кто-то принимает из рук мужчины папку, щелкает ручкой, достает из кармана именную печать, окидывает взглядом немногочисленных присутствующих в комнате и возвращает бумаги. Врач коротко кивает и быстро выходит за дверь, оставляя после себя запах каких-то горьких лекарств и мертвую тишину. Кажется, это последнее воспоминание Манабу из той жизни. Из комнаты доносится звук глухого удара и тихий вздох. - Motto motto… - голос вокалиста остался таким, каким и был прежде. - Namida to yorisoi ai. Манабу сглатывает, готовясь к новому представлению и быстро – пока не передумал – возвращается в номер. В руках у Бё гравюра, что раньше висела на стене, а в глазах отражается все то, что снится ему не только ночью, но и сутки напролет. И этот безумный блеск. - Он говорил мне, что у тебя есть крылья, Манабу. А еще я видел тебя, тогда, помнишь? Я… - Бё замирает, устремляя взгляд куда-то поверх плеча бывшего согруппника, а тонкие пальцы крепче сжимают края деревянного прямоугольника. – Там было наше море… Манабу не успевает среагировать, как раздается оглушительный грохот упавшего с прикроватной тумбочки торшера, а гравюра, жалобно царапнув углом рамки по стене, падает в стеклянную жижу, плотным ковром укрывшую темный пол. Бё улыбается и хватает Манабу за плечи, разворачивая его и толкая к стене. А после долго молчит, осторожно проводит пальцами по ткани измявшейся футболки, гладит вдоль позвоночника и – совершенно точно – хмурится. Манабу забывает, как нужно дышать, и лишь выжидает. Он не смеет признаться себе, что ждал этих прикосновений так долго, так отчаянно, что простил бы сейчас Бё и гравюру, и торшер, и эти восемь дней заточения в стенах шикарного номера-люкс. - Нет у тебя никаких крыльев. Он мне лгал, представляешь? – Бё теряет интерес к человеку, стоящему прямо перед ним, и отходит. – Я не верил, я хотел посмотреть. А ты все-таки не сможешь улететь, ты ведь понимаешь? Kimi wa maboroshi ni naranai de… И снова. Манабу чувствует, как по щеке ползет одинокая слезинка, как она падает за ворот футболки, а воздух холодит тонкую соленую дорожку. Он не знает, как объяснить Бё, что крыльев у него быть не может: только не теперь. Склонив голову к плечу, Бё рассматривает учиненный им беспорядок. Кажется, это представляет куда больший интерес, нежели все еще стоящий у стены Манабу. - Море. Это было море в Мио. Я видел тебя там, и сосны… - фраза обрывается, а Бё достает сигарету и пытается закурить. Наверное, у него бы получилось, если бы он достал еще и зажигалку. Бросив бесполезное занятие, Бё медленно бредет к кровати. Манабу стоит, обняв себя руками, и не знает, что делать дальше. Без крыльев не улетишь, а новые уже не отрастут. - Kimi wa maboroshi kara tsuredasou. Манабу закрывает глаза и видит пушистые сосны на берегу моря с небесного цвета водой. На зеркальную поверхность тихо падают и тлеют редкие снежинки, роняемые седой шапкой Фудзи-сан. Вспышка. Вспышка. - Utagau no kana? Бё шепчет строчки песен, которые он не должен знать. Море в Мио тонет в снежном дожде Байу. - Я приеду в следующий раз, Бё, – Манабу опускает глаза, изучая узорчатый линолеум под ногами. - Я обязательно приеду позже. Бё крепче сжимает горячую ладонь гитариста, отворачиваясь в другую сторону. Он всего лишь хотел посмотреть, но нельзя. - Все хорошо, - Манабу чертовски тянет обнять своего самого важного человека с его безумными глазами и беспорядочными мыслями в перебинтованной голове. Бё отпускает руку гитариста и молча отходит к окну. Рассветный туман собирается в молочные клубы и обволакивает стены стройного отеля на берегу еще спящего Токийского залива. Бё спит на середине кровати, вцепившись побелевшими пальцами в сбившееся в мягкий комок одеяло. Манабу сидит в кресле и задумчиво наблюдает за тем, как дрожат ресницы и мускулы на лице его вокалиста. Бё наверняка снова снятся его психосны, в которых он живет вот уже который год. Если бы у Манабу были крылья – он бы улетел. И обязательно забрал бы с собой этого безумца, что даже во сне шепчет какие-то лишь одному ему понятные предложения. Или это все та же песня?.. Из распахнутой настежь балконной двери тянет утренней прохладой, а из-за тяжелых белых облаков создается впечатление, что на дворе – самый разгар зимы. Цую в этом году будет сложно пережить. - Зимой. Мы должны там побывать, Манабу, - Бё счастливо улыбается и притягивает к себе хрупкого юношу с сигаретой в руке. - Ты не хуже меня знаешь, что зимой экскурсионный тур закрыт, - Манабу глубоко затягивается и приникает к губам Бё. В Хаконэ много туристов и отдыхающих, но молодые люди не обращают никакого внимания на осуждающие взгляды прохожих. Бё гладит Манабу по спине там, где прячутся трепещущие мягкие крылья. Манабу хотел бы пожаловаться, что эти чертовы крылья ему мешают, но это совсем не так. Бё зарывается носом в длинные волосы Манабу и что-то шепчет на ухо. Эта песня. Манабу не заметил, как Бё очнулся ото сна. Он сидит на кровати и внимательно наблюдает за гитаристом. По крайней мере, тому так кажется. На самом же деле во взгляде Бё ни капли осмысленности, он снова пропадает в своих собственных реальностях. Это молчание длится не то несколько минут, не то несколько часов: Манабу давно уже потерял счет времени. В этом номере любая счетная материя превращается в тень рисовых полей, покрытых толстым слоем пепла, оставшегося после умерших в муках цивилизаций. Манабу не знает, как давно они сходят с ума: месяц, год, или, может, всю жизнь. Он помнит только, что сейчас девятый день его пребывания в Иокогаме. А еще – что десятого уже не будет. Бё резко поднимается с кровати, в два шага преодолевает расстояние до кресла и присаживается на подлокотник, забрасывая одну руку Манабу на плечо. Вряд ли он снова ищет крылья, которые не смогли бы вырасти ни за одну, ни за восемь, ни за тысячу ночей. - Мне кажется, тут никого нет, - Манабу не смеет шевельнуться, наслаждаясь этим неожиданным затишьем и надеясь, что никакой бури за ним не последует. Хотя бы сейчас. – Я давно уже не видел наш… Мио. Манабу не знает, как сказать Бё, что никакого «их» Мио не существует, и в Хаконэ они никогда не были. Или были. В прошлой жизни. - Скоро зима. Обещай, что ты будешь там зимой, это так скоро, - Бё сильнее сжимает пальцы на плече Манабу, а тот чувствует дрожь своего безумца. Он бы хотел пообещать и поездку в Мио, и свое обязательное присутствие там, и скорую снежную зиму, но не получается вымолвить и слова. Бё осторожно склоняется к лицу гитариста, трется щекой о щеку и вдыхает носом воздух. А Манабу не покидает ощущение, что отнюдь не он сейчас является собеседником своего самого болезненного воспоминания. - Он никогда не уходит без меня, - утренний ветерок колышет полупрозрачные занавески, заставляя их развеваться подобно знамени. Манабу пробирает дрожь и внезапно приходит понимание того, что ради этого момента он сюда и примчался из другого конца Канто, из другого времени и другой жизни. – А еще у него есть крылья. Я думал, это… Конец фразы тонет в шуме упавшей со стены рамки: той самой, что вчера была в руках у Бё. Море в Мио, шум прибрежных волн и шелест качающихся на ветру сосен остаются на треснувшей гравюре. - Dakara kimi wa kimi no mama de ii. Эту песню Он поет Ему в последний раз.