С клубничным вкусом

Прекрасный августовский день. Зеленые бескрайние поля, залитые солнечным светом, ветер ласково накрывает верхушки деревьев, и благодатную девственную тишину прерывает лишь шорох в тяжелых ветвях. И надрывный поток мата. Намджун с остервенением пинает джип по колесу, косится на стрелку бензобака, показывающую куда-то туда, где у него сейчас настроение, и хлопает по карманам безразмерного пиджака в поисках то ли сигарет, то ли мобильника. Второй показывает безнадежное «нет сигнала сети» под часами, и Намджун рвет горло новой гневной тирадой и еле-еле перебарывает желание разбить телефоном стекло. Ладно, он посреди нигде, на куске раздолбанного асфальта среди лужочков и одуванчиков, и совсем не помнит, как здесь оказался. То есть, в полнейшей заднице. Когда он перед отъездом говорил менеджеру, что готов оказаться на другой стороне света, лишь бы подальше от своего тупого лейбла, он ведь не имел в виду буквально! А сейчас у него при себе только стремительно разряжающийся мобильник, пачка сигарет — полная, ну хоть что-то! — и карманный нож. Сквозь большие круглые темные очки он оглядывает подозрительно мирные леса на предмет внезапных гризли или что-там-обычно-водится и решает бороться хотя бы до того момента, когда разыщет создателя своего идиотского нафигатора. Вариантов, кроме как закрыть машину и двигаться по дороге, у него нет. На деле навигатор был исправен, а вот намджунов мозг в области топографии — не очень. Потому что ругаться с менеджером он не перестал, даже когда перешел на телефонный разговор, и загадочным образом оказалось, что похмельное сознание не справлялось с одновременным слушанием голоса менеджера и команд навигатора. «Налево» несколько раз стало «направо» и наоборот, «развернуться» вообще звучало странно, и даже если бы вежливая девушка по ту сторону стекла могла потерять терпение и заорать, что Намджун дебил и едет в никуда, тот вряд ли бы что-то услышал. И теперь он идет по сомнительной дороге, уткнувшись в мобильник (зачем их вообще придумали, если они теряют связь, стоит за угол свернуть?) и пытается успокоиться. У него даже немного получается, если не думать о том, что ему жарко, злобно, сушняково и он в жопе. Птички поют, солнышко светит, вкусный цветочный ветерок, засеянные поля, вдалеке обнадеживающий дымок, намекающий на наличие людей. Намджун почти счастлив и почти готов вдохнуть полной грудью свежий загородный воздух. Пока не вляпывается в коровье дерьмо. Он смотрит на свои ушедшие в дурнопахнущее небытие ботинки, которые стоят дороже, чем выживший в этой глуши асфальт, дышит едва-едва, потому что внутри уже душно сковало легкие. Он чувствует как перемешанная с гневом паника поднимается по позвоночнику, что он вот-вот заорет и остановят его только взорвавшиеся легкие. И он будет счастлив сдохнуть, потому что его заебала эта глушь, его заебали эти леса, заебало все это происходящее в жизни беспросветное дерьмище — в прямом смысле! — и полное отсутствие сети в этой заднице. Сеть! Мигающая палочка сигнала возвращает надежду в мечтающее о самоубийстве намджуново сознание, и он ищет нужный контакт с такой скоростью, с какой Чонгук даже в плиточки не играет. — Хён! Хён!!! — надрывается в трубку Намджун так громко, словно решает докричаться до Марса. Не менее похмельный голос Шуги хрипит в трубке. — Ты че орешь, дебил? Намджун так счастлив, что готов бежать до Сеула прямо босиком и обнимать ворчливого коллегу. — Вытащи меня отсюда, я не знаю, где я! — А? Намджун? — растерянно спрашивают в трубке. — Алло? Меня слышно? Следующая минута проходила в бесчисленных попытках перезвонить и соревновании на самое громкое «алло». Желание разбить телефон второй раз настигло незамедлительно. — Здесь плохо ловит связь, — звучит за спиной. Намджун уже практически был готов ответить умнику, что он в курсе, насколько глубоко его занесло в жопу, и что лучше бы ему заткнуться, если он не хочет, чтобы его горло стало новым чехлом для намджунова айфона. Но он слишком удивлен, что в этом месте вообще есть люди. Удивлен настолько, что, прежде чем повернуться, думает, как бы ему не напекло на черную шляпу и этот голос не оказался миражом. Но он все-таки поворачивается и столбенеет. По ту сторону дороги между длинными клубничными грядками, прямо на земле, на коленях сидит молодой парень примерно его возраста и смотрит на Намджуна огромными темными глазами. Он тоже замирает от неожиданности, смотрит несколько секунд и отправляет в рот огромную клубничину с четверть кулака. Намджун думает, что ему должно нести крышу от того, какой этот парень потрясающе красивый и яркий настолько, что хочется зажмуриться, от того, как естественно и притягательно широкая ладонь измазана землей, как глаза цвета темного шоколада смотрят на него с чистотой огромного августовского неба. Но несет его не от этого. Он, словно замедлившись, наблюдает как пухлые розовые губы без труда накрывают огромную ягоду и смыкаются за ней. И ему совсем не хочется потискать милые щечки, когда их обладатель словно очаровательный хомячок быстро-быстро жует, все еще не сводя заинтересованного взгляда. Нет, совсем не хочется. Все, что ему хочется сейчас, это видеть эти соблазнительные, измазанные клубникой губы на своем члене. И он не уедет, пока это желание не исполнится. Когда незнакомец поднимается с земли, хватая корзину с клубникой, и подходит ближе, Намджун и вовсе забывает, каким образом дышал, от вида широких плеч в кремовой, кажущейся очень мягкой на ощупь рубашке. — Ты не из деревенских, — осторожно замечает парень, слегка наклонив голову. Намджуну же кажется, что если это не прекратится, он просто захлебнется от умиления — парнишка выглядит очаровательным до незаконного. — Откуда ты? — Сеул, — тоскливо отзывается потеряшка, снимая темные очки, и у парня вмиг округляются глаза. Намджун надеется, что не от вида его красных похмельных глазных яблок. — Каким ветром тебя занесло? — Не спрашивай. У машины кончился бензин, а мне нужно вернуться обратно. У вас тут есть бензоколонка? — Нет, — удивленно ответил парень. — Автобусы ходят? — Нет. — Ладно, — чересчур спокойно отвечает Намджун, задушив панику раньше, чем она заставит его орать и бить головой об землю. — А как вы ездите в город? — А мы не ездим, — отвечают как ни в чем ни бывало, и вот тут он начинает нервничать, — раз в неделю приезжает грузовик с провизией для магазина, заодно забирает урожай на продажу. — Раз в неделю? — пытается спросить он, но голос предательски срывается. — Ага. Намджун думает, что сейчас позорно расплачется, как первоклассник. Он устал, перенервничал, застрял посреди глуши на неопределенный срок, ноги вымазаны в дерьме… Но он видит протянутую к нему большую ладонь и поднимает голову, чтобы столкнуться с самой солнечной, успокаивающей улыбкой на земле. — Я Джин, — радостно говорит он, — пойдем поищем, может, к кому-то из наших родня приезжает, подкинут тебя. Намджун едва не сгорает от стыда, когда Джин опускает глаза и замечает его декорированные природными элементами ботинки. Он смеется, но не издевательски, как смеются над бесполезными городскими — легко и беззлобно; снимает шлепанцы и двигает их от себя босым носком. Намджун смотрит на его неловкую улыбку и, сняв свою обувь, влезает в чужую. Все равно по возвращению в Сеул он сожжет их либо от запаха, либо как символ своего позора. Джину, кажется, совершенно спокойно шлепать босиком по обочине рядом с Намджуном — асфальт слишком горячий. — Расскажи про себя, — просит Джин с улыбкой. Намджун влипает в его прекрасное лицо как муха в мед и плавится точно так же, сладко и бесповоротно. И, не устояв, вываливает все как есть, несмотря на свою врожденную молчаливость. Что его статусу одного из известнейших рэперов Кореи уже несколько лет, что его треки уже которую неделю держатся в чартах. Сказал даже то, о чем почему-то молчалось: как устал бежать, жить чужой жизнью, напиваться, чтобы на какое-то время отключить контроль, как ненавидел лейбл, которому нужно больше, лучше, популярнее. Говорил и изредка поглядывал в чужое лицо. Джин наверняка понимал не все, но все равно слушал очень внимательно с искренним интересом. Намджун думал, что, наверняка выглядит жалким и скучным со своей суженой до одной точки жизнью, но не видел ничего из своих мыслей в чужих глазах. Джин ничего не ответил, только улыбнулся совершенно по-теплому и протянул ему клубнику из корзины. — Значит, наверное, судьба тебе здесь застрять, — пожимает плечами он, — подышишь, отдохнешь душой, у нас знаешь, как тихо? Намджун кивает и жует сочную, самую вкусную из попробованных в жизни ягод. Он уже знает, потому что шум ветра и низкий, бархатный голос — единственные звуки во вселенной. Он даже не замечает, как они подбираются к деревне. На единственной улице всего десять домов и Намджуну не нужно иметь высокий айкью, чтобы понять, что шансы вернуться домой уже завтра — равны нулю. Когда они подбираются к первому дому, Джин успевает только рассказать, что ему двадцать четыре, он прожил здесь всю жизнь и помогает семье с фруктовой фермой. Намджун как-то неудобно цепляется мыслью за его возраст и понимает: хён. Джин — даже имя сладким, нежным перекатывается на языке — хён. Парень неожиданно оборачивается, и до Намджуна доходит, что он позвал его вслух. И что, даже будучи младше, ему до ломки в теле хочется затащить своего хёна в ближайшие кусты. Вон те с кремовыми розами как раз кстати. Они заходят в каждый дом поочередно — точнее, заходит Джин, а он ждет его у ворот — и когда на четвертый раз оказывается, что никто не ждет приезда своей родни, Намджун думает, что ему все-таки суждено уехать через неделю в коробке с помидорами. Где-то в шестом или седьмом (он не осознает, что происходит, потому что деревянные брусчатые дома кажутся ему на одно лицо) их утешают некоторым «может быть, в четверг», а сегодня только понедельник. Джин кажется расстроенным гораздо больше и Намджуну почему-то даже обидно. В чем истинная причина расстройства и к какому святому человеку он попал, он понимает только когда слышит: — Я очень хочу тебе помочь, жаль, что не получается, — вздыхает он. Намджун удивляется, что не видит нимба над чужой головой, и корит себя за то, что тоже очень хочет. Но не помочь. — Тогда нужно решить, где тебе переночевать. — Я могу остаться у тебя? — выпаливает он раньше, чем успевает захлопнуть рот. Джин улыбается, не распознав истинного мотива, и, покачав головой, берет городского за локоть и тянет в сторону своего дома. — У меня родители, бабушка с дедом и два несносных младших брата. Это будет слишком для твоей непривыкшей городской души. — Не суди по ярлыкам, — фыркает Намджун, и Джин тут же смотрит на него большими печальными глазами и торопливо извиняется. — Прости, я тебя обидел, да? Я просто пошутил. Намджун вздыхает, возводит глаза к небу, разыскивая облако, с которого упала эта святая невинность, и ерошит мягкие каштановые волосы ладонью, ободряюще улыбаясь. Джин понимает его сразу и тоже улыбается в ответ. Он, в общем-то, оказывается прав, потому что, когда Намджун заходит в заполненный людьми дом, переход из деревенской тишины в непрекращающийся гул оказывается слишком неожиданным. Джин представляет его семье, положив руку на плечо, и от одного этого он чувствует себя слишком странно. Младшие братья Тэхён и Чимин выглядят немногим старше намджунова брата Чонгука и смотрят из-за стола с чрезмерной заинтересованностью, замерев с едой во рту. Намджун неловко падает на стул и чувствует себя еще неуютнее в дорогущем пиджаке среди концентрированного деревенского антуража. Семейство Ким (он практически ржет в голос от количества судьбоносных совпадений) почти не задают вопросов, и он благодарно забивает себе рот едой. — Кем ты работаешь, Намджун? — с улыбкой спрашивает мама. — Ну….с музыкой, — неловко отвечает он и добавляет совсем неуверенно, — я сочиняю рэп. — О, — растерянно отвечает женщина. Ей это кажется незнакомым, а вот глаза Тэхёна загораются моментально. — Рэпуешь? Реально? Ты крутой, да? — тараторит младший. Намджун смеется вместе с остальными. — А хён тоже поет! — встревает Чимин. Намджун не успевает сказать, что сам он не поет, потому что мысль о поющем красавчике забивает его голову до краев, и он скоропалительно и совершенно бесстыдно просит: — Споешь что-нибудь? Джин смеется и мотает головой, но его мать успевает ответить раньше. — Наш Сокджин любитель петь в поле за работой. На него словно выливают цистерну с кислотой, потому что его размазывает в какую-то невразумительную лужу. Сокджин. У этого ангела еще и божественное имя: Сокджин. Он представляет как парень напевает, собирая клубнику, и окончательно теряет рассудок. — Я могу помогать вам со сбором урожая в качестве благодарности, — он широко улыбается и видит, как млеет женская часть семьи от его фирменных ямочек на щеках. Бабушка особенно рьяно пытается его отговорить, но у нее не выходит. Он слишком сильно хочет увидеть уставшего, вспотевшего, да еще и поющего Джина. И не только за работой. То, что ему удастся увидеть один из пунктов уже сегодня, он даже не представляет. Потому что, когда под конец ужина Джин исчезает у него из-под бока и появляется за спиной со стопкой вещей, он чует неладное. — Пойдем мыться, — Намджун слишком сбит с толку, чтобы воспринять это приглашение как-то совсем не так. — В смысле? — глупо блеет он. Джин хлопает глазами и кивает на него. — Ну, мыться. Ты же столько шел пешком, плюс низ твоих штанин видел сегодня слишком много… необычного, — он улыбается, и Намджун летит куда-то в пропасть, судя по тому как свистит в ушах. — Вы только папе воду оставьте, он уже скоро должен прийти, — просит мать им в спину, когда он дает трем сыновьям семьи Ким себя увести. О, они обязательно оставят ему воду. Потому что он скорее всего просто забьется в угол, чтобы не увидеть ничего такого, из-за чего пойдет в Сеул пешком. Когда его выводят во двор и заталкивают в маленький домик в пару квадратов, он теряется окончательно. Потому что младшие начинают раздеваться наперегонки и исчезают во второй комнате. Джин только вздыхает и собирает за ними вещи и складывает их на скамейке. И к ужасу Намджуна начинает медленно раздеваться. Уже на моменте снятой рубашки Намджун чувствует, что это испытание ему не по силам, потому что у хёна потрясающие широкие плечи и зацелованная солнцем кожа без единого изъяна, и он скользит по нему глазами как сноубордист по горе и также оглушительно несется вниз в бездну. Или к кромке его льняных штанов — что в принципе одно и то же. Джин поддевает резинку большими пальцами, и Намджун уже готов выть. — Все в порядке? Если что я положил твою сменную одежду вот сюда, — объясняет парень и неожиданно тушуется. — Извини, у нас электричество только на подкачку воды хватает, греем по старинке. Намджун вовремя отвлекается на стопку одежды и минует момент, когда Джин стаскивает штаны и исчезает вслед за младшими. Он дышит. Потом дышит еще немного. Сжимает собственное лицо руками и тихо рычит в ладони от бессилия. Это не отдых, это какие-то круги ада. И если первый был — пытаться смотреть в чужое лицо без желания зацеловать его до смерти, то теперь ему предстоит вынести совместную помывку. Он быстро раздевается, комкает вещи, потому что с ущербом справится только химчистка, и все-таки заходит внутрь. В комнате жарко то ли от жаровни, то ли от дурных предчувствий Намджуна. Он нетрезво ковыляет до массивных бочек и запрыгивает в одну из них, игнорируя чертов кипяток и горячие камни под ногами. Только не смотри. Твой горизонт — на уровне его глаз. Когда ухо обдает чужим пылающим дыханием, он едва не выпрыгивает из воды. — Приподнимись, — просит Джин за его спиной. Намджун почему-то слушается и привстает из воды, чувствуя как кожу на плечах и лопатках растирают пахнущей травами мочалкой. Он ни черта не слышит: ни смех младших, которые брызгают друг в друга водой, ни шипения жаровни, только голос Джина, мурлыкающий неизвестную ему песенку, и чувствует его руки на своей спине. Не руки — одни лишь кончики пальцев, но под кожей горит, словно кипящие камни не под бочкой, а под чужими ладонями. Джин кидает мочалку в воду перед лицом Намджуна и запускает руки вглубь, случайно касаясь его боков, окатывает мыльную спину водой, гладит ладонями, омывает снова. Намджун вгрызается в собственные губы и жмурится, цепляясь за последние остатки разумности. Последние — потому что стоит у него так, что он при нечаянном движении бочку пробьет. — Все, дальше сам, — весело говорит Джин и исчезает. А Намджун думает, что тот и не представляет как точно предсказал оставшуюся часть вечера для Намджуна. Он верит, что это все свежий воздух, потому что башню ему рвет нещадно и без возможности восстановления. Они знакомы меньше дня, а хочет он его до вспышек в глазах. Он неосмотрительно поворачивается, чтобы поблагодарить, и давится своим «спасибо», потому что натыкается глазами на обнаженную спину и круглую задницу, видит, как Джин наклоняется, чтобы поднять ведро с водой над головой и окатить себя сверху, и слышит как что-то внутри орет истошным криком. Потому что он увидел все, чего хватило бы для того, чтоб потерять рассудок или начать дрочить прямо здесь, особенно в момент наклона. Но он так и застывает с открытым ртом, стекая по крепкой спине Джина взглядом вместе с водой. А потом просто опускается в горячую воду бочки до глаз в надежде захлебнуться. Мыться со стояком он не считает возможным и до конца помывки торчит в бочке, отвернувшись к стене, пока моются оставшиеся. — Ты хочешь еще посидеть? — вырывает чужой голос из мыслей. Намджун смотрит на нежную улыбку Джина, стоящего в дверях, на его мокрые взъерошенные волосы, испарину на лбу и блестящие глаза… Все, что он хочет, это оттрахать его до умопомрачения, а не «посидеть». Но он только кивает, и Джин молча выходит. Что в комнате с ним остается еще один человек он замечает не сразу. Чимин стоит около его бочки и странно мнется. Ну и что это за фигня? Только бы не «увези меня в Сеул за лучшей жизнью». Намджун вопросительно приподнимает брови, так и выглядывая из воды одними глазами. — Тебе тоже нравятся мужчины? — Намджун решает придушить мелкого как только выберется из бочки, потому что он едва не захлебнулся, открыв рот. Но только выныривает из бочки, складывая руки на ее край. — Ты о чем, блять? — с опасной хрипотцой тянет он. Чимин заметно пугается, и только после этого Намджун вспоминает мелькнувшее «тоже» и смягчается. — Давай выкладывай. — Я просто заметил, как ты смотришь на хёна и подумал… И в общем, понимаешь… Мне немного тоже нравятся… — Чимин-а, если ты хочешь трахать мужиков в зад, тут не может быть никакого «немного». Младший краснеет по самые уши, и Намджун снова вспоминает, с какими чистыми людьми тут столкнулся. Гореть ему в аду за такое влияние, но он все равно предлагает: — Давай мы потом это как-нибудь обсудим. Чимин торопливо кивает и пулей вылетает из комнаты. Намджун откидывается на спину и тяжело выдыхает. Приехали. Когда он влезает в оставленные ему футболку и штаны и выходит из парилки, Джин ждет его у домика на скамейке и чешет большого темного пса за ухом. Намджун просто смотрит и нежится несколько секунд в атмосфере домашней неторопливости. Сейчас он ни секунды не жалеет о том, что согласился пойти помыться, и чувствует себя посвежевшим и расслабленным. Только проверяет по карманам по привычке и совсем слегка расстраивается. Джин улыбается и достает его сигареты из собственного кармана. Становится совсем наплевать на головокружение, Намджун поддается веселому потоку в своей голове и перехватывает пачку, специально мазнув пальцами по чужому запястью. А плевать — тормоза уже давно сдались. Он садится рядом с ним на скамейку и жадно закуривает, чувствуя себя окончательно живым. Удивительно, но они сидят абсолютно молча, только собака тихонько рычит от удовольствия, подставляя морду. Джин замечает чужой взгляд и молча спрашивает — в его глазах ни тени улыбки, только вдумчивое изучение. Намджун затягивается, замирает, поймав его взгляд, выдыхает струю дыма в сторону и только тогда мотает головой и слегка улыбается. Джин, как всегда, тут же улыбается в ответ. Спать ему суждено, к великому сожалению всей скорбящей души, не под боком у горячего желанного тела, а на втором этаже в сарае. Джин заводит его внутрь с охапкой одеял и простыней в руках и кивает на лестницу. — Тебе туда, — говорит он, но почему-то как всегда сам лезет наверх, расстилает постель, и Намджун поражается еще больше. Если это и гостеприимность, то раньше он совсем не знал, что это такое. Джин слезает вниз и забавно машет ему ладонью в дверях. — Увидимся завтра. Я тебя разбужу. Намджун думает, насколько было бы странно поцеловать его прямо сейчас в пропахнувшем сеном сарае, и лишь кивает, провожая широкую спину глазами. Он залезает наверх, падает прямо на одеяло не накрываясь и до самого утра рассматривает узоры деревянных панелей крыши. В этом-то и проблема, что ему — было бы совсем не странно. *** Следующее утро могло бы стать самым прекрасным в его жизни. И даже почти стало, несмотря на ранний подъем. Он распахнул глаза от прикосновений чужой руки к своему плечу, потянулся, вдыхая запах сушенной травы и сладкого деревенского воздуха. Перед ним было улыбающееся лицо его спасителя, и насколько еще лучше могло стать это утро — он не знал. — Просыпайся, соня, — ласковый смех Джина катится по коже словно шарики с ватой, так же легко и немного щекотно. — Уже 8 утра, все давно в поле. — Я в это время только засыпаю обычно, — хрипло отзывается Намджун и зевает. Джин на секунду спускается по лестнице, поднимает миску с хлебом и огромную чашку с молоком и ставит рядом с засоней. Тот думает жаловаться, что не просыпается, пока не пустит кофе по венам, но есть хочется так сильно, что он опрокидывает чашку в себя почти полностью и жадно вгрызается в сладкий хлеб. Он мычит от удовольствия и набивает рот больше, чем успевает прожевать — обычный хлеб оказывается настолько вкусным, что ему кажется, будто слюна скоро начнет капать с подбородка. Джин наблюдает за ним и улыбается еще шире. — Молоко передала соседка для нашего «гостя из города», а булочки я испек сам. Намджун замирает с набитыми щеками и недоверчиво смотрит на парня. И тут ему окончательно выносят мозги контрольным выстрелом: — Еще я постирал твою одежду, надеюсь, ты не очень против… — слегка виновато отзывается старший. Намджун благодарит всех богов за то, что его рот занят хлебом, потому что едва не выпаливает совершенно искреннее «выходи за меня»… Этому утру не хватило совсем чуть-чуть до того, чтобы стать идеальным. Потому что они с семьей Ким торчат в поле на солнцепеке уже седьмой час, и Намджун нервно смеется от происходящего. У него черные от земли руки, ноющая поясница и горящая от жары голова — шляпа не спасает вообще. Скорее наоборот, в ней и деревенском наряде он похож то ли на главного модника села, то ли на обезумевшего бомжа в сеульских подворотнях. — Я щас умру, — все-таки ноет он, разгибаясь над грядкой в очередной раз. Клубники так много, будто они собрались накормить всю планету. Джин поднимает голову и смеется, утирая лоб тыльной стороной предплечья. Это единственный утешающий момент в жизни Намджуна — смотреть как парень, мокрый и по-прежнему радостный, утирает пот и вздыхает от жары. Мысли несутся куда-то совсем не туда. — Сядь на колени на землю, так напряжение уйдет с поясницы, — предлагает Джин. Мысли Намджуна уже пересекли границу «не туда», и он нервно думает о том, как на самом деле хочет снять напряжение и в какой ситуации сесть на колени. Но он только опускается вниз и квасится как желе, и Джин с легким ехидством поддевает: — Ты же сам сказал, что хотел отплатить за гостеприимство. — Я же не знал, что вы живете в полях! — Ну, хорошо. — Джин бросает ягоду в корзину и поворачивается к нему всем телом. — Давай отплати как-нибудь еще. Намджун слышит глухой звук упавшей об землю челюсти, и в его голове сейчас — один сплошной порнофильм с бесконечным списком вариантов. Тэхён на две грядки впереди спасает положение. — Зачитай что-нибудь! Джин только часто-часто кивает и сразу же усаживается поудобнее в ожидании, даже не дождавшись ответа. Намджун думает, что вот сейчас он застрянет, не зная, какой трек читать, как это будет выглядеть и стоит ли, и это будет еще более неловко, чем застрять посреди огорода в деревенской одежде и брендовой шляпе на осветленной модно-стриженной голове. Но строчки приходят моментально, и он просто отпускает идущий поток. — В момент моего провала, будет ли кто-нибудь держать меня за руку? В момент, когда я спущусь со сцены, кто будет рядом со мной? Просто скажи мне, что я выживу в этом холодном мире. Почувствуй меня. Я знаю, что однажды настанет момент, когда солнце будет ярко светить. Тэхён начинает быстро-быстро хлопать и расплывается в восхищенном «вау», как только обрывается хриплый голос Намджуна. Но тот не обращает внимания. Он смотрит на непривычно серьезное лицо Джина, тот глядит в ответ с тяжелой, почти дискомфортной вдумчивостью, и Намджун пугается — настолько же сильно, как когда только садился писать этот текст. Пугается, что его услышали, поняли и разгадали. Но Джин снова расплывается в аккуратной улыбке, тянется рукой и, стянув шляпу с чужой головы, надевает на себя. — Ну что, похож я на крутого рэпера? — он смеется и крутит головой. Младшие только смеются и говорят «разве что на придурка», а Намджуну совсем не смешно. Потому что перед ним самое красивое существо на планете, очаровательный до невозможности вдохнуть, и он придвигается совсем близко. Ближе, чем нужно. Снимает шляпу, надевает обратно на себя, и лицо Джина накрывает тень от широких полей. — Тебе очень идет, — низко, хрипловато полушепчет Намджун. Парень как-то прерывисто выдыхает, но глаза не отводит. Намджуну до его губ — пятнадцать жалких сантиметров, поэтому отрываться от него приходится мясом наружу. И отодвигаться подальше, потому что током бьет по пальцам. — Ну что, отработал я свою часть? — Может, еще концерт в деревне устроим? — ржет Чимин, которому повезло сидеть на грядках в тени деревьев. Намджун фыркает и показывает ему средний палец. А потом замечает за его спиной что-то слишком интересное. — Твою мать! — остальные как по команде оборачиваются на него, но Намджун этого не видит, потому что несется к Чимину со всех ног. Точнее, не к Чимину, а огромному зеленому кусту. — Марихуана! — Что? — у Джина на лице такое искреннее непонимание, что он почти верит, что деревенские не знают, что это. С большииим трудом. Потому что как они иначе развлекаются — он не понимает вообще. Понимания не нужно для того, чтобы посрывать полные карманы листьев. — А, конопляник. У меня бабушка делала масло из семян, кажется… И рубашки делала. — Рубашки! — фыркает Намджун. Джин не замечает захлестнувшей радости и искренне беспокоится: — Ты себя плохо чувствуешь? Бабушка как-то поила нас отваром семян… — О нет, скоро я почувствую себя совсем хорошо, — уверяет он, и старший только пожимает плечами. Намджун задумывается на мгновение и после заталкивает сорванные листья в карман Чимина. — Когда у вас следующий банный день? — Послезавтра, а что? — удивленно спрашивает младший. — Так, а теперь беги с этим в парилку, разотри хорошенько и разложи на камнях. А я соберу за тебя твою часть клубники. Чимин даже не спрашивает зачем, ему достаточно было услышать, что кто-то выполнит его работу, и бежит в сторону деревни. Джин удивленно смотрит ему вслед. — Ты что, правда не знаешь, для чего это? — поражается Намджун. — Наверное, я не знаю что-то, что знаешь ты, — улыбается он, возвращаясь к работе. — Как ты вообще здесь развлекаешься? — Джин почему-то скисает и долго не поднимает головы. Когда он начинает говорить, его голос звучит совсем тихо. — Мне некогда развлекаться, у родителей слишком много работы, а я же старший, поэтому большая часть обязанностей на мне. Намджун вздыхает и быстро-быстро собирает ягоды, чтобы наконец оказаться на одном уровне с Джином. Если бы все не было так сложно, то они бы вдвоем уже давно ехали в сторону Сеула. Намджун представлял, как показывает ему центр, водит в рестораны и развлекательные центры… Картинка оказалась такой реальной и яркой, что почти отпечаталась перед глазами. — Хорошо, тогда как отдыхают остальные ребята? — Ммм, — задумчиво тянет Джин, не глядя закидывая клубнику в рот. Намджун воет изнутри, проклиная все ягоды мира и неприлично розовые губы заодно, — по-разному. Сегодня, например, у костра собираются. — Значит, мы идем туда, — решает он. Джин кисло улыбается. — Намджун. Знаешь, сколько у меня работы с утра? Нужно наколоть дрова, приготовить еды на целый день, починить крышу соседке, помочь дяде на арбузной бахче… — Давай так. Я помогу тебе с делами, а ты сводишь меня на костер. Я же гость, помнишь? — Намджун склоняет голову на бок и улыбается умоляюще коронной щенячьей улыбкой. Джин сдается без боя и заливисто смеется, и от его смеха в груди Намджуна тон в тон отзываются тревожные колокольчики. *** - Хён, я все принес. Намджун разворачивается и не глядя принимает мешок из рук Чимина, и тут же шлепает на бревно, на котором сидит, подзывая младшего сесть рядом. Ему неуютно без Джина в компании незнакомых людей, потому что тот оставил его у костра и клятвенно пообещал вернуться через двадцать минут, когда поможет матери с ужином. Тэхён сидел по ту сторону костра со своим другом (за их оглушительным хохотом было даже не слышно треска веток), двух других девчонок он тоже не знал. Поэтому Чимин оказался как раз кстати. — Как ты достал все так быстро? — спросил Намджун, разглядывая самокруточную бумагу и горсть почти высушенной травы. — Ты ведь попросил, — расплылся мелкий, улыбаясь глазами щелочками. Намджун только потрепал его по темноволосой голове. — Лучше расскажи мне про то, что ты мне вчера сказал, — усмехается он, и Чимин краснеет гуще, чем угли в пламени. Он неловко теребит штанину и вцепляется ладонями в колени. — Ты знаешь, я не из этой семьи, Ким подобрали меня, когда умерли родители. Я люблю Джина и Тэхёна как братьев, но ничего не могу поделать, и когда мы моемся вместе… — В общем, тебе нравится смотреть на голых мужиков, — буднично бросает Намджун, зализывая край своей первой самокрутки, не замечая, как младшего складывает пополам от стыда. — Нет, не говори так, — хнычет Чимин куда-то в колени. Намджун думает, что это еще самое безобидное, что он мог сказать. Что поделать, чистые дети природы без возможности попробовать на себе — тут либо в руку играй, либо на овечек заглядывайся от безысходности. — Ну, тут два варианта, — Намджун закручивает второй косяк и наклоняется к младшему поближе, — можешь попробовать со мной. Чимин нервно кусает губу и туманными глазами смотрит куда-то Намджуну под нос. — А второй вариант? — плывуче отзывается он. Намджун тут же яростно треплет его по голове, отталкивая в сторону. — Ровесника себе найди и экспериментируй сколько влезет, — он хохочет, не стесняясь, — облизываешься как гомосек последний. — Ну и где я его найду? Какой идиот согласится спать со мной? — едва ли не воет Чимин. Намджун переходит на заговорщический шепот. — А ты скажи, что так все крутые парни в Сеуле делают. Если что — это я тебе такое сказал, крутой рэпер из большого города. — Хён… — глаза Чимина восхищенно блестят, и Намджун уже с ужасом ждет того, что будет дальше. И не ошибается. Поэтому, когда Чимин благодарно обнимает его за талию, утыкаясь мордашкой в грудь, Намджун закатывает глаза, устало вздыхая. — Что это у вас тут происходит? Он узнает этот голос раньше, чем Чимин успевает отпрянуть. Джин присаживается на соседнее бревно, и Намджун от досады едва не пинает мелкого в костер. — Хён учил меня… — Английскому, — тут же отвечает он. Джин только пожимает плечами и поворачивается к остальным. Девчонки млеют в ту же секунду, и Намджун решает, что они следующие в очереди на бесплатное посещение костра лицом. Ему одному-то мало смотреть на красивого, выхваченного пламенем из полумрака парня в майке и расстегнутой рубашке — пламя соблазнительно пляшет на его ключицах, и Намджун так и замирает с третьим косяком в руке, очухиваясь, только когда объект гарантированной дрочки всю ночь напролет смотрит на него большими, высветленными от яркого света до молочно-шоколадного, глазами. — Что? — тупо отзывается он. — Я спрашиваю, вы еще не познакомились? — А! Хён! — неожиданно вопит Тэхён, дергая своего друга за плечи и указывая пальцем на гостя. — Это знаешь кто? Знаешь? Крутой сеульский рэпер. — Хах, ну вроде того, привет, — неловко отвечает Намджун. Друг Тэхёна вдруг подозрительно щурится и просит: — Ну-ка скажи что-нибудь еще. — Эм, — акцент он его проверяет, что ли? — Ну, меня Намджун зовут. — Ахренеть! — орет парень что есть мочи и повторяет еще громче, будто их не услышали во всей деревне: — АХРЕНЕТЬ! Это же… это же Рэпмонстр! Рэпмонстр в нашей дыре! Намджун смотрит в ответ такими же огромными глазами как и у восхищенного парня, но не успевает ничего сказать, тот вмиг подлетает и пожимает его руку так крепко, будто собирается оставить ее себе в качестве сувенира. — Меня зовут Хосок! Мне сестра из города привезла плеер, и там были твои песни! Знаешь, сколько раз я их послушал?! Да я твой голос узнаю быстрее, чем мамкин! Намджун улыбается даже несмотря на стойкое желание прикрыть оглохшие уши ладонью. Но беспощадный Хосок орет еще громче, правда, куда-то в сторону. — Пацаны, пацаны! Это Рэпмонстр! Прикиньте, живой! Живой и глухой — эксклюзив. Он поворачивает голову и замечает, как к костру приближаются еще двое, а также слышит характерный звон стекла в их рюкзаках. Естественно, его просят что-нибудь зачитать. Он вообще-то не сомневался, что есть вероятность участия в бесплатном шапито, но не за один же день. В общем-то, он даже не отказывает в обмен на выпивку и, судя по четырем восторженным парам глаз (Тэхёну за сегодня везет уже второй раз), они готовы предложить ему всю выпивку мира и открыть пивзавод в его честь. Но ему даже приятно, потому что после выступления ему дружно хлопают, девчонки визжат и наконец перестают сжирать взглядом его драгоценную собственность, и вообще у него почему-то получается расслабиться. Может быть десяток самокруток на коленях действует так успокаивающе. Но когда кто-то притаскивает гитару, все становится еще проще, потому что ему удается, наконец, подсесть к Джину. — Давай, твой образовательный курс в веселье начинается сейчас, — говорит он, протягивая косяк. Старший смешно берет его кончиками двух пальцев и насмешливо улыбается. — И что я с этим должен делать? — Как же у тебя все сложно, — цыкает Намджун и, зажав косяк меж зубов, поджигает с другой стороны и тут же затягивается. Пробует травянистый дым языком и, одобрительно кивнув, подносит свою самокрутку к губам Джина. Тот смотрит непонимающе и немного странно, как днем в поле, и Намджун хочет сказать, что держит, чтобы трава не втянулась ему в рот вместе с дымом, но не успевает, потому что Джин, не отрывая глаз, смыкает зубы на конце самокрутки, едва касаясь губами его пальцев. Намджуна кроет. Джин глубоко затягивается и все еще смотрит. Кроет-кроет-кроет. Выдыхает струю серого дыма в лицо и все еще смотрит с легкой улыбкой. Очень. Сильно. Кроет. — Ну, дальше ты сам, — сипло говорит Намджун, поджигая новый косяк и торопливо затягиваясь. Он старается не смотреть, потому что предохранители без того слетают один за другим. Докуривают они молча, начинают вторую — тоже. Намджун чувствует как плывет, и Джин, кажется, тоже, потому что приваливается тот к его плечу больше, чем просто ощутимо. У него в голове густой сладкий туман, и ему тепло, спокойно и легко раскачиваться под переливы гитары и строй неуверенных женских голосков. Когда Джин с Тэхёном начинают подпевать, по позвоночнику Намджуна словно пускают электрический ток. От былого спокойствия не остается и следа. Их голоса раскатываются в воздухе словно рулоны с шелком, бархатисто, глубоко. Намджун закрывает глаза и ныряет в темноту. Он находит Джина сквозь дым по голосу, сцеловывает льющиеся слова с теплых губ, обнимает горячими ладонями. У него внутри закручивает так сильно, до разрывного треска, и вытаскивает он себя из пленительной фантазии насильно. Джин рядом раскачивается в такт мелодии с закрытыми глазами и почему-то улыбается. Намджуну приходится курить еще, чтобы отвлечься. Когда до них доходит початая бутылка с мутной жидкостью, он едва не визжит от счастья. — А это продолжение образовательного курса, — слова вылетают из него одной кучей, совсем не так круто и уверенно как звучат в голове, и он понимает, что обдолбался. Совсем. Джин смотрит на него с глупой улыбкой и часто моргает. Обдолбался не он один, что утешает. — Я не буду это пить. — Конечно будешь. И я буду, — Намджун отхлебывает и орет одновременно с тем, как проглатывает, — что это за говно, блять?! Джина сгибает моментально и ржет во весь опор. Намджун слушает его смешной икающий смех и начинает ржать сам. Джин понимает, что ржут над ним, буквально захлебывается в безостановочном припадке. Намджуну легко как воздушному шарику, особенно когда старший хватается за его плечо и практически наваливается всем телом, пытаясь успокоиться. У него даже получается, но ровно до секунды, когда он сталкивается со смешинками в чужих глазах. Намджун заливается с новой силой и в надежде успокоиться присасывается к бутылке с непонятной жидкостью. — Нет, серьезно, что это за говнище? — Тебе лучше не знать, — смеется Хосок, отпивая из кружки. — Если я завтра буду блевать кузнечиками, вы все заплатите, — обкуренный Джин слышит это и икает куда-то ему в плечо и замолкает, все еще вздрагивая, только когда ему протягивают бутылку. — Пей, колхозница. — Сам давись своим мерзким пойлом. — Я же тебе вставлю в рот и заставлю пить, — Намджун тыкает горлышком бутылки под подбородком и Джин, вскидывая голову, ехидно, совершенно непохоже на себя усмехается. — Вставишь? — тихо тянет он. — Вот это многообещающе. Кто-то перекрывает Намджуну кислород. Джин выхватывает бутылку из его рук, делает несколько больших глотков — Намджун заворожено наблюдает, как скачет кадык под тонкой кожей — и передает ее дальше по кругу. — Ты сначала подумай, кому образовательную программу устраиваешь, — отзывается он с улыбкой и тут же отвлекается на голос Хосока. — А давайте поиграем во что-нибудь? — Во что? — В бутылочку, например, — предлагает Намджун как бы между делом. Ребята по ту сторону костра фыркают. — У нас только две девчонки, на что это будет похоже? — упомянутые дамы только смущенно хихикают. — А что такого? У нас в Сеуле все в нее играют, неважно сколько девчонок, — заверяет он совершенно невозмутимо. Первым ломается Чимин, поймав многозначительный взгляд старшего, и ржет, спрятав лицо в ладонях. — У вас кишка тонка, что ли? Уловка работает и, распив наиболее пустую бутылку, все усаживаются в круг неподалеку от костра. У дальней половины круга из-за темноты почти не видно лиц, только горящие глаза, недвусмысленно намекающие, что в игре заинтересованы все. Джин говорит, что не будет играть, потому что он старше всех, и просто посидит за компанию. Намджун не спорит, он уже понял правила игры и только наблюдает, как Джин неторопливо покуривает очередную самокрутку и взахлеб смеется над чужими шутками. Он почти рад, что Джин не играет — не придется искать, куда бы спрятать глаза, чтобы не видеть как кто-то лапает его собственность. Да, собственность. Намджун пьян как после полбутылки хорошего виски, но ему и трезвому ясно, что упускать такую возможность он не намерен. Он смотрит на чужой аккуратный профиль, оранжевые блики на волосах, запоминает, где целовать, как целовать, куда нырять ладонями. Запоминает, представляет, не замечая, как кому-то из парней все-таки выпадает поцеловать девчонку, как дольше положенного целуются пьяные Тэхён и Хосок. Отвлекается, только когда кто-то трясет его за коленку. — Хён, — Чимин виновато кивает на бутылочку, и Намджун быстро чмокает его в лоб. Он же рэпер из самого Сеула, кто обвинит его в несоблюдении правил? — Извини, я с младшими братьями не целуюсь. Чимин даже не успевает обидеться, потому что бутылка снова указывает на него и на одного из все еще незнакомых Намджуну парней. Чимин почему-то не обращает внимания на улюлюканье и дружный гогот, он ловит многозначительный взгляд старшего, едва заметно кивает и поворачивается к парню. Его тоже никто не обвинит в нарушении правил, просто потому что первые несколько секунд никто не может вымолвить и слова. Все смотрят на то, как Чимин седлает чужие колени и крепко прижимается к губам, целуя сразу жадно и глубоко. Намджун смеется, следом прорывает Джина, затем Тэхёна с Хосоком — ему легко, хорошо и уютно, и он все еще не знает, виноваты ли наркотики, или то, что здесь чувствуешь себя как в своей тарелке. Они много смеются, много пьют и курят, Намджун с Джином раскалываются от каждого слова и, хихикая, сталкиваются плечами, дрожат, цепляются за колени друг друга, чтобы не упасть. Намджун не может надышаться воздухом свободы и окончательно теряет голову. *** — Тссс! — Что ты мне тсс-каешь! — Намджун, ты пьян, иди в сарай. Они ржут один громче другого, пока пытаются вместе вписаться в проем, повиснув друг на друге. Спотыкаются об ведра, корзины и грабли, снова ржут под грохот и шум, пытаются быть тише и от этого только сильнее захлебываются хохотом. Намджун в темноте наступает в какую-то корзину, ломает ее и надрывается еще громче. Джин шипит на него сквозь смех. — Да ты всех распугаешь! — Кого всех? — Намджун пьяно икает. — Только этих твоих…разве что… как их там… — его осеняет гениальное: — куриц! — Когоооо? — хихикает Джин. — Куриц! Ты думал, что сможешь их скрыть от меня? — Младший тыкает ему в грудь пальцем. — А я их видел. К-куриц. В соседнем сарае. Джин отпускает парня и криво валится на стену спиной, давясь собственным смехом. — Ну ты и прид…пред…дибил, короче, пиздец просто. Намджун с ужасом ахает. — Ты еще и ругаешься! — Еще бы, блять! — Джин лыбится во весь опор и смотрит на него, скрестив руки на груди. — Ты же сам просил не судить по ярлыкам. — Ну и грязный же у тебя рот, — Намджун лыбится в ответ. Смешно больше не было. И Джину тоже, потому что в следующую секунду он спрашивает совершенно серьезно. — Хочешь познакомиться с ним поближе? Намджуна не нужно дважды приглашать, он подхватывает парня под бедра, ныряет между ними и вбивает его в стену до невозможности вдохнуть. Просто потому что больно и потому что жадные губы Намджуна выбивают из него весь воздух. Он накрывает рот и целует сразу, пьяно и без разбора, ласкает языком до куда может дотянуться. Всасывает губы, кусается, ловит чужие сдавленные стоны, потому что Джину за раз вот так — слишком много и сильно, до искр из глаз, а Намджун просто дорвался до заветного. Но почему-то именно Джин наклоняет голову и целует глубже, обнимает его ногами накрепко, и Намджуну без возврата выносит сознание. Потому что не он один хотел целовать вот так, до искусанных губ и сбитого дыхания, прижиматься до чужого жара на собственной коже, сжимать до синяков на бедрах. Он торопливо скользнул языком по небу, внутренней стороне губ по кругу и, когда Джин втянул кончик его языка с крышесносным хлюпающим звуком, Намджун подумал, что спустит в штаны как подросток. Но они не в школе — у него горячее потрясающее тело в руках, чужой стояк у живота, и тающие на губах нетерпеливые вздохи. И ему точно нужно разобраться с этим по-взрослому. Он отстраняется, заставляя Джина опустить ноги, толкает его ближе к лестнице, но тот только недовольно мычит в его рот и крепче смыкает руки на плечах. Намджун кусает за нижнюю губу и рычит — у него терпение толщиной с леску и тело горит так, что он готов поиметь его прямо тут на грязном полу. — Я, знаешь… — тяжело выдыхает Джин и охает, ударяясь затылком об лестничную перекладину, когда младший, лишившись чужих губ, влажно целует под ухом, — знаешь, как хотел, чтобы эта гребаная бутылка повернулась в нашу сторону… Горячая кожа вибрирует у него под губами, и он собирает дрожь языком по контуру кадыка, ведет до самого подбородка и застывает вплотную к чужому лицу. Влипает в темные, полубезумные глаза и даже радуется, что их очередь у костра так и не наступила, потому что отпустить бы не смог. Он и сейчас не может. — Давай я покажу тебе, чего хотел я. Джин вздрагивает всем телом от тяжелого, многообещающего голоса и молча лезет наверх. Намджун по лестнице не карабкается, а, кажется, взлетает, и оказавшись наверху, наваливается, прижимает всем телом к одеялу. Джин реагирует мгновенно и обвивается так крепко насколько возможно, и Намджуна несет от того, как четко и правильно они подходят друг к другу. У него по венам гоняет алкоголь, марихуану и пьянящее джиново дыхание, и он кидается вслепую, целует, терзает нежную кожу шеи и особенно тонкую — на ключицах, и Джин, сбивчиво выдыхая, так бесстыдно жмется к нему бедрами, что Намджун думает, что сильно промахнулся насчет деревенского святоши. — Черт, только не говори мне, что у тебя кто-то был… — просит он и с гортанным рыком присасывается к коже на плече. Старший стонет от неожиданности и выдыхает совершенно безобидное: — Не было никого… Не было. Никого. Никогда. Ни разу. Каждое слово ярко вспыхивает в голове словно рекламные билборды на ночной автостраде, ярко до болезненного, и он сам не замечает как теряет голову и на каждой вспышке тесно, с оттяжкой притирается бедрами, пока Джин особенно крепко не сжимает его бока коленями на очередном толчке и просительно выстанывает: — Господи, Намджун… В его дрожащем голосе столько мольбы, что он просто не выдерживает. Рвет блядскую черную майку, кусает мягкую, почти сладкую кожу — он не верит, что действительно чувствует так без преувеличения, словно ощущение, минуя сознание, ложится прямо на оголенные нервы, что Джин, горячий, отзывчивый, плавится под его ладонями словно мед на солнце. Намджун спускается ниже и чужие ноги на спине его совершенно не смущают, он обводит языком пупок, пальцами — ямки над тазовыми косточками, запоминает как старший с тревожным вздохом выгибается, подставляясь губам. Намджун путается пальцами в дурацких веревочках штанов, потому что одной рваной майки на сегодня достаточно, сдергивает все, что мешается одним рывком до самых щиколоток, и, ныряя обратно, сразу плотно смыкается губами под головкой. Джин тихонько, томительно ахает, и у Намджуна свистит в ушах, словно скоростной поезд несется ему навстречу. Или его уже сбило и протащило по рельсам с последними остатками разума, потому что он теряется в пьяном безумии и стекает губами вниз по члену, чувствуя как чужие ладони больно вцепляются в волосы. Он хотел, с самого начала хотел, и теперь его не остановить даже силой. Джин неосмотрительно опускает взгляд, видит растрепанную выбеленную макушку, пьяные дымчатые глаза, свой член между пухлых зацелованных губ и с мученическим стоном бьется затылком об доски. Намджун сосет быстро и глубоко, и Джин срывается на череду смешанных с ругательствами стонов, давится сбивчивым: — Что же ты делаешь со мной?.. Намджун выпускает член изо рта с пошлым чмоком и широко скользит по головке языком. — Не нравится? — с совершенно искренним удивлением спрашивает он, но Джин не верит ему ни секунды, потому что невинные глаза совсем не вяжутся с картинкой лежащего на чужом языке члена. Ответить Намджун не дает, опускается до самого горла и жмурится одновременно с раздавшимся сверху надрывным стоном — крышу срывает в одну секунду, и он замирает, насаженный до судороги в челюсти, тесно обнимает губами и втягивает щеки, слышит, как Джин захлебывается и нетерпеливо ерзает бедрами. Он теряется в ощущении горячей тянущей тесноты, смотрит на прикрытые веки младшего, контур головки под растянутой щекой — и летит следом. Свой хриплый нетерпеливый голос он слышит словно с другой планеты. — Да трахни меня уже скорее. Стон Намджуна плывет волной горячей дрожи по чувствительной коже, и Джину приходится тянуть его к себе за футболку, потому что его подталкивает к грани все ближе с каждой секундой. Когда Намджун, пьяный и жадный до бесстыдства, рывком складывает его бедра на собственные, Джин уже одно горячее нетерпение: он вытаскивает тесемки из пазов, воюет с чужими пуговицами трясущимися руками, приспускает пояс насколько возможно. Его лихорадит и выровнять дыхание не получается совсем, Намджун даже в полумраке видит его горящие возбуждением глаза. Наклоняется, не целует — впечатывается губами и трахает его рот языком. Джин крепко сжимает его шею под волосами и не выпускает, даже когда Намджун слишком поздно замечает, в чем дело. Оба их члена оказываются зажаты в свободной ладони, и он не знает, от чего летит больше: от прикосновений широкой ладони, или от того, что Джин надрачивает, как нравится, как привык, медленно и плотно, и от одной только картинки парня, захваченного врасплох возбуждением, Намджуну обжигающим фонтаном бьет внизу живота. Ему слишком много и слишком хорошо, он чувствует, как Джин легко поддается бедрами и трется своим членом об его, стонет ему в рот, чувствует его горячую ладонь на шее, как она гладит и сгребает в кулак волосы на затылке, когда губы ошпаривает жалобный, заглушенный поцелуями стон. Намджун борется с шипящими под кожей фейерверками, целует намертво, больше всего желая оказаться внутри парня, глубоко, на всю длину. Не соображает, чьи стоны плавит на языке, чья кожа горячее, когда он гладит обнаженную грудь, по плечам, пальцами по ключичным ямочкам, чье возбуждение первым взрывается в животе. Только чувствует, как Джина выгибает дугой, как он ловит его под поясницу ладонью и прижимает к себе до синяков, потому что самого подкашивает до звенящих звезд в глазах, так сильно, что легкие стягивает спазмом. И он просто падает в темноту. *** — Черт! Намджун в непонятках подрывается с места и от души врезается лбом в деревянную перекладину крыши. Как еще вчера не пособирал тут… — Черт-черт-черт! Это не его голос. Кому принадлежит поток бессвязных ругательств, Намджун понимает не сразу — он проснулся от чужого возгласа, на улице едва тронутая грядущим рассветом ночь и… Джин, судорожно застегивающий выжившую рубашку дрожащими пальцами. Намджун вспоминает эти же ладони у себя на поясе, а затем и на члене, и даже безумным уголком сознания думает, что ему все приснилось. — Какого черта, хён? — голос звучит как наждачная бумага об древесину. Сколько он выкурил вечером? А выпил сколько?! — Нам не стоило этого делать, — торопливо бросает Джин, натягивая штаны. Намджун просыпается окончательно, хотя голову все еще крутит от опьянения. — Да мы и не сделали ничего, — вздыхает он раздосадовано. Потому что они позорно уснули, как впервые нажравшиеся подростки. Джин кидает на него гневный взгляд через плечо и, подхватив остатки майки, спускается вниз. Намджун просыпается окончательно. И едва не слетает вниз, пытаясь побыстрее слезть за парнем. — Серьезно, хен, зачем так все усложнять? Джин все-таки перестает суетиться и, повернувшись, несколько секунд смотрит. Намджун видит, буквально кожей чувствует, как от него бьет волнами: боль, злость и что-то такое, чего он пока не может понять. Уголком сознания он предчувствует, что именно поэтому старший бросает едкое: — Это я все усложняю? Это у тебя все слишком просто! — Он вскидывает руки и едва не кричит. — Вчера познакомились, сегодня переспали, отличный отпуск в деревне! — Видит, что попадает по больному, потому что Намджун хмурится и отступает на шаг назад, но остановиться уже не может. — Может, еще друзьям посоветуешь, как вернешься? Бизнес откроешь? — Джин, — тихо просит младший, но тот только поднимает ладонь и качает головой. — Хён. Я для тебя хён. — Даже если губы все еще жжет от поцелуев. Джин вздрагивает от воспоминания и говорит уже спокойнее: — Ты ведь сам просил, Намджун, не суди по ярлыкам. Вот и не считай меня наивной деревенщиной. Он исчезает в предрассветной темноте раньше, чем Намджун успевает что-то сказать. А он и не может. Не знает, что сказать даже себе. Джин не выходит из дома до обеда — то ли зол, то ли стыдно. Он знает, что вспылил, знает, что сам виноват в том, что случилось (или скорее, почти случилось). Но проснувшись и увидев чужую ладонь на своем голом бедре, испугался, разозлился (на себя или на него — не понятно) и остановиться не смог. Испугался он все-таки больше, потому что в один момент, и он совершенно не помнит какой, произошло то, чего он хотел и НЕ хотел больше всего одновременно. Еще бы, Намджун свалился ему на голову, словно мифическое существо с неба: красивый, уверенный, мрачно-загадочный, и замешанное с восхищением любопытство прошибает в ту же секунду, как они сталкиваются глазами. И он достаточно умен, чтобы по паре взглядов определить, что интересно не ему одному, и предугадать дальнейшее развитие событий. А заодно, чтобы решить для себя, что деревенским трахом перед отъездом, галочкой в списке достижений он точно не станет. Намджун-то уедет, продолжит жить дальше, а у него нет никакого «дальше». Когда он выбирается во двор, снаружи никого нет. Он вспоминает, сколько всего ему нужно сделать, стыдит себя еще больше, чем утром, и начинает по порядку. Но что-то идет не так. Еда выставлена на кухонном столе. Он идет к дяде и обнаруживает, что утром они уже собрали сегодняшнюю часть урожая и даже отгрузили, а сам дядя почему-то благодарит его за помощь и без объяснений убегает рыбачить. Соседку он находит около забора в цветочных клумбах. — Тетушка, пойдемте я помогу вам с ремонтом. Старушка смотрит на него огромными от удивления глазами и вдруг расплывается в счастливой улыбке. — Так уже почти доделали. — Как доделали? — ахает он. Бабуля кивает куда-то наверх. — Друг же твой пришел по твоей просьбе, второй час с молотком сидит. Джин несется во двор раньше, чем успевает окончательно понять, в чем дело. Когда он оббегает дом и видит Намджуна, все наконец становится на свои места. Парень сидит на крыше, безбоязненно свесив ноги, в пыльной белой майке и изрядно испачканных штанах, дымит однозначно отцовской папиросой и размеренно прибивает доски к бреши. Джин судорожно вдыхает, чувствуя как легкие с дрожью раскрываются, словно крылья взлетающей бабочки, и качает головой сам себе. Невозможно. Намджун невозможный. Ему совершенно плевать, что Джин там решил для себя, и Джину постепенно становится тоже. Младший вынимает папиросу изо рта, замечает его внизу и, вопросительно приподнимая брови, медленно выдыхает тонкую струйку дыма. Джин забывает: а что он там решил-то?.. — Какого черта ты туда полез? — должно было звучать грозно, но он ничего не может с собой поделать и улыбается. Намджун пожимает плечами и вновь принимается прибивать доски. — А в чем проблема? — Ты же свалишься! — Я что, думаешь, молоток ни разу в жизни не держал? Ты там вроде что-то про ярлыки говорил? Джин смотрит в серьезное лицо младшего и почему-то все равно улыбается. — Спускайся, — просит он ласково, — я тебя из-за молотка совсем не слышу. Намджун все-таки спускается и обходит дом следом за Джином. Тот пытается не смотреть на него, потому что Намджун совершенно домашний в дурацкой майке, штанах, висящих на бедрах и отцовских ботинках. Когда он все-таки оборачивается и смотрит на его лицо — почему-то заливается краской. Когда утренняя ярость падает как плотина, воспоминания о прошлой ночи штормовой волной обрушиваются на голову. — Это ты готовил? — сразу спрашивает он. — Я только помогал твоей бабушке. — Арбузы ты собирал? — Ага, — Намджун тушит папиросу, но глаза все равно не поднимает. Джин совсем теряется. — Ну… спасибо.  — Да фигня. Намджун машет рукой, и Джин замечает его припухшие пальцы, едва не крича: — Это еще что?! — Молоток соскользнул. — Намджун видит недоверчивый взгляд своего хёна и добавляет тише: — …несколько раз. Усаживать его на траву приходится силой, потому что он сопротивляется, ворчит, что это ерунда, и только с третьего раза соглашается дождаться Джина с аптечкой. Когда он возвращается, то садится перед ним на колени, берет за руку, накладывает мазь и бинт с предельной осторожностью да и так не отпускает. — Как ты с такой рукой обратно в город вернешься? Тебя же босс наверняка ругать будет. — А я не вернусь. Джин поднимает на него полные ужаса глаза и впервые сталкивается с чужим взглядом. — Что это значит? — голос его совсем не слушается, и это уже позорнее некуда. — А то, хён. У меня «отпуск в деревне». — Чужой голос режет глубже ножа, и Джин сникает окончательно. — Ну прости меня, — вздыхает он, утыкаясь лбом в плечо Намджуна. Низкий хрипловатый голос около уха пробирает до дрожи. — Да черт с ним. — Ты ведь понимаешь, почему я это сказал, — говорит он, не поднимая головы. То ли потому что стыдно, то ли потому что большая ладонь, словно в подтверждение, ложится ему на голову. — Мы с тобой знакомы всего два дня, и я вообще не понимаю, что ты со мной творишь… У меня такого ни с кем не было. — Веришь-нет, у меня тоже, — Намджун трется носом о его висок и отстраняется, — так что, если хочешь, можем притормозить… Джин резко поднимает голову и забавно врезается губами в уголок губ. - … или нет, — расплывается в улыбке Намджун. Джин улыбается в ответ как-то совсем уж неловко. А как еще объяснить, что он совсем не хочет останавливаться, потому что несется прямо с обрыва вниз без страховки? И вдруг вспоминает совсем тихо: — Ты серьезно останешься? — Ага, — Намджун запрокидывает голову, прижимает парня к себе за шею и смотрит в раскинутый над головой ослепительный купол неба. — Мне давно пора было отдохнуть. Помогу тебе с урожаем, трактор научусь водить, глядишь, ты созреешь уехать со мной. Джин смеется, потому что не видит Намджуна в тракторе, а себя — в брендовых вещах посреди бурлящего жизнью Сеула. Решает не думать, потому что — ну и черт с ним, и остается лежать на чужом плече еще несколько минут. И несколько дней. Намджун действительно не уезжает. Они вместе ходят на речку купаться и рыбачить с большой компанией, собирают клубнику, а он неизменно ноет о том, как его достал этот солярий, но почему-то сразу успокаивается, когда Джин ест клубнику, обхватывая своими блядскими розовыми губами, и смотрит неотрывно как ни в чем ни бывало, словно упавший в грядки ангелок. В какой-то из дней, когда Тэхён с Чимином уходят далеко вперед, Намджун сокращает расстояние, тянет ягоду за черенок, и Джин невозмутимо соскальзывает по ней губами и пошло причмокивает — не специально, разумеется — когда клубника вырывается изо рта. Младший кидает ее себе в рот и молча продолжает сбор — выдерживает. На общих кострах они тоже появляются вместе, и Намджуна, кажется, совсем не волнует, что кто-то может догадаться. О чем догадаться — Джин и сам не знает, потому что не происходит ничего. Намджун почти не курит, пьет совсем немного, тихо подпевает вместе со всеми, прямо так, лежа у него на плече, и ни на секунду не выпускает его руку — сгребает всю ладонь целиком. Когда они возвращаются к дому, спотыкаясь в темноте, Намджун тоже выдерживает. Почти. Они оглушительно целуются прямо под дверью, и Джин бьется об деревянное полотно спиной, из-за того что Намджун вжимается в него всем телом, втирается до боли. До боли — потому что, когда они желают друг другу дурацкое «спокойной ночи», Джин решает, что член себе проще отрезать, иначе это невозможно. А еще решает поговорить, вспоминая намджуново «притормозить», например, на следующее утро. И не успевает. Намджуна будит вопль Хосока откуда-то с Австралии. — Ты только посмотри на это! — кричит он снизу, пробуя на прочность свои голосовые связки. Старший свешивается сверху и смотрит с ненавистью, которой хватит отопить дома на три сезона. Хосок трясет каким-то журналом перед его лицом. — Какого хрена? Парень не пугается ни его грозного голоса, ни глаз-лазеров и выдает совсем уже счастливый: — Ты посмотри! — Он судорожно листает несколько страниц и протягивает журнал наверх. — Они думают, что тебя похитили! Намджун рассматривает страницу, одну половину которой занимает надпись «Срочные новости!», а вторую его злое от похмелья и недосыпа, но все равно очень крутое лицо. Надо же, похитили. Неделю продержались, молодцы, а пока ищут деньги можно и пиаром заработать. Они ему потом спасибо скажут. Он слезает с койки и сворачивает журнал в рулон. — Откуда это дерьмо у тебя? — Сестра привезла из города, — Хосок так жутко скалится, будто сам и был похитителем, — я случайно увидел. — Ну и хрен с ними, — старший зевает и выходит из сарая, — Пойду в туалет. Никогда не подтирался своим лицом. Хосок ржет так зубодробительно громко, что, когда слегка контуженный Намджун выбирается во двор, то не сразу распознает направленный в его сторону голос. Крайне недовольный и полный ненависти, до боли знакомый голос. — Ах ты ж ебаный мудила! Намджун разворачивается в поисках звука и уже улыбается, потому что не узнать эту бескрайнюю любовь в голосе невозможно. — Говноед! Гомик в деревне! Я тебя, сучара, знаешь, сколько искал?! Он все-таки находит зеленую макушку около забора, смеется в ответ на несдержанную улыбку, и парень несется ему навстречу с потоком ругательств и угроз выбить ему зубы, если продолжит улыбаться. Намджун думает, что нет ни одного человека, мат в устах которого звучал бы как признание в любви. Но Юнги все-таки есть, и он нашел его посреди нигде. Когда Джин выходит из дома посмотреть, что за шум во дворе, то едва не бросается разнимать парочку, когда неизвестный ему парень трясёт Намджуна за футболку. — От тебя сеном несет, чел, что за дерьмо? — но они в унисон заливаются хохотом, и Джин успокаивается и осторожно подходит поближе. — Как ты меня нашел-то? — Твой айфон, к счастью для твоей дурной башки, указывает местоположение. Я после того звонка разве что до НАСА не добрался, — рассказывает Юнги и начинает снова дергать за футболку, закипая. — Знаешь, чего мне стоило не продать эти координаты пидиниму? — Он меня продаст на органы, а потом выпустит об этом грустный рэп. — Намджун видит Джина около дома, зовет его к себе и улыбается. Юнги, прищурившись, молча наблюдает как Намджун хватает парня за запястье и, замечая подозрительный взгляд, тут же отпускает. — Вот не надо, я уже все понял. — Что ты понял-то? — фыркает Намджун. Юнги гаденько ухмыляется и приподнимает брови. — Ну не воздухом же ты тут подышать задержался… — А давайте мы лучше накормим нашего гостя! — тут же встревает Намджун под общий гогот. Смеются даже Хосок с сестрой, которая, как потом оказалась, подъезжала к деревне одновременно с Юнги и показала ему дорогу. Ему не то чтобы стыдно от того, что все давно всё поняли, но он чувствует себя как школьник, чьи родители увидели, как он целует свою первую девочку — мальчика, что делает ситуацию еще веселее. Джин носится вокруг них, чай-закуски-чтозахотите, готовит, накрывает на стол во дворе, обязательно касается намджунова плеча и улыбается уголками губ, когда проходит мимо курящих на крыльце парней. И Намджун действительно чувствует себя как влюбленный мальчишка, ждет, когда у тараканов в его черепе закончатся фейерверки, потому что боится, что счастье брызжет у него изо всех щелей. Юнги, кажется, это тоже видит, потому что сразу спрашивает: — Какого хрена ты задумал вообще? — Намджун молча затягивается и только плечами пожимает. — Чувак, эта жизнь вообще не про тебя. — Это еще почему? Я уже решил научиться трактор водить. — Чтобы ты в первый же день себе им ноги переехал? — ржет Юнги, игнорируя обиженный взгляд, и занижает голос почти до шепота. — Я вижу, что тебя вштырило по этому парню, но давай смотреть на все как взрослые люди? Намджун слушает его, смотрит как Джин раскладывает тарелки, зажигает очаг в центре стола, как двигаются плечи под светлой тканью рубашки… Какие «взрослые люди», когда он даже взгляд от него отвести не может? — Я сам ни хрена не понимаю, — вздыхает он, пряча лицо в ладони. Юнги поддевает его локтем и заговорщически шепчет: — Может, тут особый гомоэротический деревенский воздух? Они снова смеются взахлеб, не замечая, как дверь из дома открывается. Намджун ловит копошение краем глаза, оборачивается и уже хочет сказать «хён, это младший брат Джина, Чимин», но Юнги и так пялится на младшенького во все глаза, и Намджуну даже не нужно отслеживать по взгляду — куда именно. Потому что Чимин потягивался на пороге в расстегнутой клетчатой рубашке, и кто бы мог подумать, что его способность уносить за раз сразу три ящика с клубникой может скрывать за собой неприлично горячее накаченное тело. Лицо Юнги оставалось невозмутимым, но Намджун все видел по глазам. Воздух, значит? — И кто это тут у нас? — спрашивает Юнги со смешком. Чимин наконец замечает их на ступеньках и, поспешно запахнувшись, краснеет. Отвести глаза у него, как ни старался, не получается. Намджун усмехается — если бы получилось, он стал бы первым, кто сумел противостоять мощному обаянию одного из самых сексуальных рэперов Кореи. Юнги об этом прекрасно знал и пользовался, поэтому, когда он улыбнулся одним уголком губ и нагловато кивнул, Чимин чуть со ступенек не слетел. Нет, это не гомоэротический деревенский воздух. Это заколдованная гей-семья Ким (и немножко Пак). — Я тут вспомнил, — говорит Юнги, не сводя внимательного взгляда с младшенького, — я захватил канистру с бензином на случай, если придется отгонять твою машину. Как насчет прокатиться, малой? — Пак Чимин! — едва не вопит младший, оказываясь напротив Юнги. Тот улыбается и спрашивает: - Так что, прокатишься со мной, Чимини? Чимин млеет, краснеет, глупо хватает воздух и все-таки кивает с такой силой, что Намджун удивляется, как у него голова с плеч не слетает, и не скрываясь ржет. Мелкий ведь хотел практики? Хотел. А тут не просто практическое пособие, тут ходячая камасутра. Он даже не рассчитывает, что они вернутся в ближайшие два часа, потому что у Юнги тонны обаяния, большой джип с широкими задними сиденьями, а у Чимина — ноль сопротивления опасным красавчикам. Поэтому он забивает на парочку и идет помогать Джину с едой. Рассказывает о своей работе, как встретил без преувеличения гениального Мин Юнги, который пишет ему крутую музыку, с которым вообще очень круто, особенно, когда все задолбало. Старший слушает его, не отвлекаясь от готовки, улыбается из-за плеча, смеется над странными шутками. Намджун смотрит в его лицо, ждет, когда посмотрят на него, но Джин все так же предан нарезанию овощей, и перекинуться в помидор ради получения хотя бы грамма его внимания кажется не такой плохой идеей. Или он вообще все себе надумал. И Джин только кажется подозрительным. А Намджун — виноватым. В какой-то момент он даже не выдерживает, хватает за сомкнутый на ноже кулак, и парень все-таки вскидывает взгляд с какой-то непонятной нездоровой фигней в нем. Намджуну это не нравится совершенно и вопрос «какого хрена происходит?» уже рвется с его губ, но новоиспеченные голубки возвращаются гораздо раньше, чем предполагалось, и въезжают во двор под несмолкающий звук сигналки. Чимин радостно выскакивает с водительского сиденья, виснет на вкрай охреневшем Намджуне (который уже решил рассказать своему лучшему другу, что давать кататься на его машине — плохой метод пикапа), бежит к машине Юнги и виснет на нем, как только тот выходит. Любовь к джипу побеждает желание наорать на мелкого. — Моя девочка, — лепечет он, любовно поглаживая бампер. — Надо показать ее механикам, как вернемся, — советует приближающийся Юнги. — Ага. У тебя остался номер того парня? Намджун не разбирает ответ, потому что, обернувшись, ловит тот самый болезненный взгляд и окончательно теряется. Джин понимает, что спалился, растерянно моргает (Намджун добавляет это в список очаровательных до невозможности черт) и зовет их есть. За столом оказывается так шумно, что он не слышит своих мыслей. Большая часть вины, разумеется, отходит Хосоку, потому что он ржет как целая конюшня, и его неадекватным разговорам с Тэхёном. Ниже в рейтинге идут бабушка и мама Ким, которые не могут решить, чье горе страшнее: у одной сдохла любимая курица, вторая не знает, куда девать остатки клубники с последней проданной партии. Сидящий рядом Юнги с Чимином напротив практически не шумят, но бесят Намджуна не меньше, потому что он видит под столом странно поднятую ногу старшего, его самодовольную морду, и совершенно бесстыдно раскрасневшееся лицо Чимина. Ему, в общем-то, даже смотреть не надо, чтобы понять, где именно ступня Юнги находится сейчас. С Джином у него поговорить тоже не получается — тот как назло сел напротив и даже не смотрит, только пьет почему-то больше остальных и практически не ест. — Богично готовишь, хён, — спокойно хвалит Юнги с набитым ртом. — Он еще и поет хорошо! — встревает Тэхён, будто нашел идеальный вариант, чтобы сбыть собственного брата замуж. — О, Мон, давай заберем его с собой? Тебе же как раз нужен был новый вокалист на микстейп. Смеются почему-то все, кроме Джина. И Намджуна, разумеется, потому что ему совсем не до смеха. Он наблюдает, как старший пьяно ухмыляется и, подпирая голову кулаком, наконец-то смотрит ему в глаза. Но взгляд ему совершенно не нравится: в нем снова то непонятно-болезненное, яд и необъяснимая горечь. И он без понятия, что опять сделал не так, и даже не обижается на это. Хуже — он готов сделать что угодно, чтобы Джин не смотрел на него вот так. — Да у него таких как я, наверное, сотни, — фыркает Джин. — Не сотни, только один. — Юнги не чувствует или просто делает вид, что не чувствует, как друг прожигает в нем дыру, и невозмутимо подливает масла в огонь. Намджун не понимает, на хрена так делать, понимать не хочет, а вот придушить Юнги — очень даже. — Чонгук. Мелкий, но талантливый, чертяка. Он, кстати, спрашивал о тебе. — Он заметил, что меня не было? — удивляется Намджун так, что даже забывает оправдаться тем, что они братья. — Да ладно. Видимо телефон сел, пришлось оторваться от игрушек. — Еще этот спрашивал, рыженький из стажеров. — О нет, — Намджун едва не сползает под стол от стыда. Этот донсен был слишком прилипчивым, даже недвусмысленно прилипчивым, и судя по насмешливому голосу Юнги, тот тоже об этом знал. — Скажи ему, что я в турне по Гренландии. — Поздно, я уже пообещал ему, что когда найду твою невезучую задницу, то устроим вечеринку. — Ты же знаешь, что я ненавижу вечеринки. — Брось, расслабимся, выпьем, ребят позовем, оторвемся как всегда… Меня уже задолбали спрашивать, когда ты вернешься. Намджун слышит резкий звон стекла и поворачивается. Джин, не рассчитав, врезается коленями в поверхность стола, бормочет извинения и что-то про то, что надо помыть посуду, и пулей — кривоватой после такого количества выпитого — выскакивает из-за стола. Намджун, может быть, и не переживал бы по такому поводу, вот только парень даже тарелки не взял, не говоря уже о том, что не пошел к мойке. Поэтому следом за ним он побежал практически сразу же и побежал не он один — Джин уматывал вперед него по сельской дороге на добрый десяток метров. Намджун просил, умолял, угрожал закопать под деревом, если он не остановится, но парень только кричал в ответ что-то не разборчивое. Он не слышал что из-за стучащей в ушах крови — бег вообще не был его сильной стороной, но даже подпитый Джин бегал быстрее него, — а когда догнал, то разобрал что-то очень похожее на «отвали от меня». — Если ты не остановишься, я тут сдохну от разрыва легких! — видимо количество выпитого не отражается на заботливости, потому что шантаж действует моментально. Бежать Джин перестает, но идти не прекращает, даже предпринимая забавные попытки ускорить шаг и заблудиться между стогами сена. И если они не остановятся, у него это даже получится, потому что солнце стремительно садится, а Намджун ни черта не ориентируется в полях, потому совершает еще один подлый рывок и хватает старшего за плечо. — Да что с тобой происходит сегодня? — Давай не будем мучить друг друга, — разворачиваясь, просит Джин. Смотрит вниз, нервно хватает себя за запястья, и Намджуну так хочется его обнять, несмотря на все свое негодование, аж в узел скручивает. — Просто уезжай. — Какого черта ты опять решаешь за меня? — шипит он и сокращает расстояние на шаг. Джин пытается отступить, но врезается спиной в стог и от безысходности поднимает глаза. Снова. Снова он так смотрит. Намджун тянется ладонями к его лицу раньше, чем услышит то, чему точно не будет рад. Джин не сопротивляется — прикрывает глаза и выдыхает тревожное: — Я знаю, что тебе нужно уезжать. Я ведь не идиот, чтобы поверить в то, что ты реально останешься здесь со мной. Поэтому давай разберемся с этим раз и навсегда. — Мы уже разобрались, — давит Намджун. — Видимо ты и правда идиот, потому что я уже говорил: я никуда не поеду. — Он подходит ближе, все еще не снимая ладоней с чужого лица, и проговаривает, разделяя каждое слово так четко, что Джин моментально теряется в хриплом голосе: — Мне плевать, сколько мы с тобой знакомы, что я ни хрена не шарю в сельском хозяйстве, даже на то, что ты не хочешь меня здесь видеть. Я без тебя не уеду. — А машина? — глупо отзывается старший. — Хочешь, будем возить на ней клубнику в город торговать? Он сдается и тихо хихикает, с облегчением замечая точно такие же смешинки в темных глазах напротив. — А вечеринка? — Серьезно, хён? Я действительно ненавижу такие вещи. — Ладно, а… — Джин понимает, что у него кончились аргументы, но испуганный влюбленный идиот в нем просто не может заткнуться. — Чонгук? И тот…рыжий из стажеров? Намджун мученически вздыхает. — Мне плевать. Джин смотрел на его красивое лицо, уверенные влюбленные глаза, которым не хотел верить. Что этот потрясающий человек, любимец толпы вообще здесь забыл? Он ничего не мог ему предложить. Ничего, кроме одной вещи. — Но люди…. Люди ведь тебя ждут, ты же знаменитость, тебя хочет такая толпа народу… — Толпа меня хочет, — его лицо совсем близко, так, что дыхание обжигает, — а ты? Джин неосознанно облизывается, что отражается в ухмылке на чужих губах, считает чертей в кипящих черных омутах, потом до десяти, потом себя — сдержанным человеком, и не доходит даже до «три, четыре». Хватает младшего и тащит за собой куда-то вглубь между стогов. Он больше не может терпеть. Он и так хочет его всю неделю аж до звона в ушах. Намджун несется за ним таким же широким, торопливым шагом, не разбирая дороги, сжимает горячую ладонь в ответ. Что он там предлагал? Притормозить? Это было бесполезно с самого начала, с самого первого поцелуя — равно что останавливать падение со скалы с помощью коктейльного зонтика. И он натурально летел вниз: сначала на землю к брошенным кем-то рубашкам, покрывалам, придавленный сверху чужим телом, потом вниз в непроглядную душную тьму под горячими поцелуями. Или душно было, потому что так целовал Джин, жадно, глубоко, не отпуская. Это могло кончиться очень и очень плохо, потому что его язык нагло хозяйничает у него во рту, дразнит, гладит по внутренней стороне губ, и Намджун боится, что просто не выдержит, если сейчас не возьмет себя в руки. Он с низким рыком садится на месте и, подхватывая ладонями под бедра, прокатывает его зад на себе, так тесно, насколько возможно. Джина прибивает к его телу вплотную, и он разрывает поцелуй с протяжным стоном — проезжается задом по чужому стояку, и тело словно разрядом раскалывает пополам. Намджун пользуется, не раздумывая, обхватывает под выгнутую спину, присасывается, куда успевает дотянуться: под кадыком, между ключицами, по плечам. Летит от нереальности происходящего, от вкуса кожи, врезавшегося в память с прошлой ночи, или от сдавленных стонов — Джин грызет собственные губы и сцепляет кулаки на плечах, едва не разрывая ткань футболки. — Ты бы знал, каких сил мне стоило терпеть все это время, — сквозь улыбку произносит он. Намджун тянет его большим пальцем за нижнюю губу, проводит с нажимом, ныряет чуть вглубь, самым кончиком ногтя по влажной мягкости. Джин смыкает губы до первой фаланги и смотрит нечитаемо, смотрит-смотрит, и выдох застревает у Намджуна где-то в горле, потому что он успевает все понять до того, как Джин толкает его в плечи, сползает куда-то к коленям, сгребает два слоя ткани у пояса в кулаки и резко дергает вниз — и все-таки срывается. — Чёрт, хён… Договорить не получается, потому что слова мешаются в неразборчивую кашу, затем поток мата и окончательно в один протяжный сбивчивый стон, когда теплые губы смыкаются на нем. Джин берет осторожно, сползает губами, коротко поглядывая из-под ресниц, неуверенный, правильно ли делает. Намджун не видит и не понимает, у него немеют бедра, прямо под широкими ладонями, и весь мир сосредоточился на кончике языка, который ведет от основания вверх, давит с нажимом по контуру вен, обводит вокруг головки одним движением так, что у Намджуна весь мир подкидывает и пускает в круговую. Он пытается зацепиться за траву, что-то сбивает и непонятное вываливается, катится по земле, он сжимает левый кулак на мокром и мягком, не обращает внимание и бредит, сгорая. Смотрит на Джина и ломается в хриплом стоне — с закрытыми глазами парень спускается ртом по его члену, гладит языком, когда достигает своего лимита, и у Намджуна прошибает до кончиков пальцев так хлестко, что он едва не начинает стонать в голос. Потому что взлохмаченный, с мокрыми прядками челки, раскрасневшийся, чересчур сосредоточенный парень с его членом во рту — почти достаточно, чтобы кончить прямо в него, но он только тянется левой рукой к его губам, ведет пальцем по верхней, пухлой, нежно-розовой… Сильно ошибается. Очень. Джин открывает глаза, смотрит бездонным плавленым на похоти шоколадом, приподнимает голову и, захватывая кончик его пальца, спускается еще ниже, медленно, фаланга за фалангой. Намджун хрипит, жмурясь, и сгребает каштановые волосы на затылке свободной рукой, дышать забывает. Чувствует слишком много: свой палец, прижатый к члену, в горячем рту, сомкнутые губы на пульсирующей плоти, головкой заднюю стенку горла. Его так заламывает, что не двигать бедрами становится пыткой. Джин отрывает голову, облизывая и без того мокрые губы, соскабливает зубами по тонкой натертой коже. Намджун старается не смотреть, потому что внутри давит до невыносимого. — Намджун-а, — сладко зовет старший и светится, когда на него все-таки обращают внимание, — это что? Намджун смотрит на свою руку и понимает не сразу — густой туман вместо мозгов отказывается соображать. У него вся ладонь в клубничном пюре. Он косит глаза… Так вот, что он уронил: примятые клубничины были у корзины, целые — на траве, которым повезло еще меньше — расплющило в его кулаке. — Я видимо случайн- Джин снова седлает его бедра, обхватывает руку и, пьяно улыбаясь растраханным ртом, широко облизывает от запястья до кончика среднего пальца, всасывает сразу вместе с безымянным. И это просто край. Он не то что в жизни — в порно никогда не видел такого. Да, он мечтал об этом с первой секунды, представлял в красках, но реальность оказалась круче любой фантазии. Намджун и не думал, что будет вот так беспомощно течь со старшего, глядя на то, как он с влажным чмоком выпускает пальцы изо рта, собирая сладкую мякоть кончиком языка с губ, обсасывает собственные губы и совершенно невинно улыбается. Возможно он даже сделал что-то еще, это он не помнит, потому что в следующую секунду обнаруживает себя на его губах с языком глубоко внутри, с руками на бедрах, сжимающими до боли. Он поднимает колено, заставляя парня съехать еще ниже и нетерпеливо проходится стояком по тонкой хлопковой ткани между ягодиц. Джина косит с коротким стоном прямо на плечи Намджуна, он дышит часто-часто и жмурится, обнимая его влажную спину. Насколько же его вставило по этому парню, что он летит с одного его тяжелого дыхания в свое ухо? Выпускает нехотя, ждет, пока Джин выпутывается из штанов и белья, отшвыривает дрожащими руками — хотя бы в своем обезумевшем возбуждении они солидарны. Возвращается обратно прямо в ладони Намджуна, как будто для них и был создан, по крайней мере так думает сам Намджун пока сжимает его зад, скользит мокрыми пальцами ниже под копчик, давит двумя на пробу — в клубнике, слюне, смазке, безумие какое-то… И легко проваливается внутрь до первых фаланг. И хренеет, что просто пиздец. — Какого?.. — выдыхает Намджун, ошалело всматриваясь в чужие глаза. Джин краснеет так яростно, что вот-вот начнет тлеть, кусает губы и почему-то смеется. Неожиданное признание звучит совсем тихо: — Я… скучал по тебе, — он поднимает глаза и улыбается чуть смущенно, — думал, что ты уедешь и у нас так и не получится, ну… — неожиданно облизывается и смущения как не было, — я представлял, каково это быть с тобой. Намджун не верит своим ушам. Намджун смотрит на него в ужасе. Намджун смотрит на своего неразвращенного грязным миром девственного ангелочка Ким Сокджина. Ангелочка Ким Сокджина, который трахал себя пальцами по ночам, думая о нем. У Намджуна рвет крышу и с грохотом срывает предохранители. Током прошибает почти по-настоящему, почти, потому что слишком, потому что запредельно от реального. Он впивается в чужие губы и рывком насаживает его на себя, толкается наполовину. Джин глухо вскрикивает в его рот, но Намджун уже не в себе, уже невменяем, он яростно трахает его рот, его зад — гораздо медленнее, перехватывает под ягодицы, натягивает сантиметр за сантиметром, и Джина уносит на контрастах. Так что он там себе представлял? — Ну что, хён? — горячо шепчет Намджун, оказываясь полностью внутри. Джин мотает головой, то ли потому что знает следующий вопрос, то ли потому что потерялся в ощущениях. — Насколько это похоже? Парень даже пытается что-то сказать, но срывается на стон, потому что Намджун толкается в первый раз совсем осторожно, смотрит на его прикрытые веки, дрожащие ресницы, приподнимает чужие бедра и вбивается еще раз, уже резче, и Джин соскальзывает у него по плечам, хватается за спину, держится намертво. Рука Намджуна ложится ему на низ живота, прижимается тесно, и его плавит подчистую, потому что чувствует больше, чем может осознать: он растянут, насажен до максимума, и просто Намджуна внутри оказывается так невообразимо много, он даже готов поклясться, что парень это тоже ощущает, потому что его ладонь чувствуется так близко и тесно, слово и она — глубоко внутри. — Джин? — хрипло раздается у уха. Неужели он все еще ждет ответ? Джин даже не верит, что можно вот так сходить с ума: от низкого голоса, дыхания в волосах, поцелуях на шее и плечах. Он отлипает от него, обнимает за шею и проговаривает так медленно, что у Намджуна от его слов томительно вяжет в узел. — Хорошо. Очень хорошо. Но ведь может быть еще лучше? Намджун смотрит на него неверяще, ждет подвох, ждет провокацию, но Джин улыбается совершенно невинно — он просто такой. Он просто хочет, просто знает, просто внеземной, просто открыт вслепую. Намджун не знает, почему его простота так заводит, почему рядом с ним сдержаться нет возможности, почему нельзя легче, мягче, осторожнее, хочется его всего, глубоко на себе. Он роняет его на спину на траву и покрывала, которые испорчены безвозвратно, вбивается одним толчком и оказывается прижатым и оглушенным джиновым надрывным стоном и невероятной теснотой. Старший обхватывает его ногами, давит в себя, сам же летит от своего безумия. Намджун рвет ненавистную невинную рубашечку по пуговицам одним рывком, проскальзывает по его груди и, поднимаясь на локтях, жестко врывается в его тело, ускоряясь с каждым толчком. Джин, запрокинув голову, теряется, его раскачивает по чертовому покрывалу, и он стонет не слыша себя. Намджун сцеловывает стоны с губ, дышит сам едва-едва, ему так охуительно жарко, хорошо и правильно, что приходится всматриваться в чужое лицо, чтобы не кончить раньше времени, запоминать, доверяться. И Джин под ним почему-то такой тонкий, тревожный, отчаянный — хватается за плечи, впиваясь ногтями, сжимается тесно. Намджун смотрит на его прикрытые глаза, на тонкую морщинку между бровей, алые от поцелуев губы и почему-то все понимает. — Я никуда не уеду. Джин распахивает глаза и улыбается одними уголками губ. Не верит. Намджун почему-то злится. Он выворачивается, ныряет плечами под колени, сгибая парня под немыслимым углом, и трахает глубоко, жестко, явно намереваясь выбить из него всю дурь вместе с оргазмом. Джина выгибает и кидает в огромное вечернее небо, в которое он врезается ошалелым взглядом. Намджуну мало, он жадный и должен быть точно уверен, поэтому когда наклоняется и целует снова, крепко удерживая за подбородок, не сбавляя темп, Джин забывает как дышать. Его прибивает к земле, словно приливной волной — телом, удовольствием, своей дурацкой влюбленностью, потому что Намджуна слишком много: он до пробирающей дрожи — внутри, до испуга — в сердце. Джин поднимает веки и видит в чужих глазах страшно-безвозвратное. У них не будет по-другому, только вот так: необъяснимая нежность, граничащая с приятной болью, когда еще секунда — и сломает. И Джин принимал это, как принимал в себя, больно, раздирающе, оглушительно хорошо, как дрожал под большими горячими ладонями, как поддавался, возвращая путаницей сдавленных стонов. Как видел в темных глазах тихое обожание. Не хотел верить. Верил. — Я останусь с тобой, — повторяет Намджун, сгребая его в охапку, когда ближе уже невозможно. И Джина прошибает до темноты в глазах. Конечно, останется. *** — Принцесса хочет чего-нибудь? — Чтобы ты заткнулся и уже вернулся в машину. На другой стороне трубки слышится хриплый смех. Джин улыбается, сбрасывает звонок и сползает по сиденью джипа, поправляя очки и опуская шляпу пониже. Они остановились на подземной парковке, но он уже знал, что такое папарацци и перестраховывался даже больше, чем его знаменитый любовник. Он чертовски устал от их морд и камер, и, наверное, если бы не вкусная городская еда, гори вся эта намджунова идея с «ты мне, я тебе» синим пламенем. — Свобода, — устало протянул Намджун, захлопывая водительскую дверь. Кажется, он был рад даже больше. — Как прошло интервью? Они договорились, что на время промоушена его альбомов будут жить в Сеуле в шикарной, но совершенно пустой и холодной намджуновой квартире, и, к счастью, очередное продвижение подошло к концу, иначе Джин бы уже на стену полез. Это, конечно, было интересно, особенно часть про еду и красивую одежду, но Джин не знал, чем себя занять. Ему даже почти перепал контракт в модельном агенстве, но Намджун ревностно сообщил, что его задницу он предпочитает видеть дома, а не в журнале. — Как обычно задавали тупые вопросы. — Не спрашивали, почему от тебя пахнет коровьим дерьмом? — Джин никогда не устанет шутить на эту тему. Намджун фыркнул и улыбнулся, не отрывая глаз от дороги. — Или как ты накурил мою бабушку, забыв забрать коноплю из парилки? — Вряд ли мои фанаты готовы узнать эти особенности моей жизни. — Как и то, что ты офигенно водишь трактор, — смеется Джин, наконец снимая шляпу и очки. Младший подмигивает ему, когда они тормозят на светофоре. — И что я трахаюсь с потрясающим красавчиком в сельском поле. — Только в поле? — спрашивает Джин слегка обиженно. Намджун расплывается в улыбке, и его ямочки так и манят старшего коснуться их губами. — А у тебя есть еще какие-то варианты? — Ну… Джин оборачивается к заднему сиденью, достает коробку и кладет себе на колени. Когда он снимает упаковку, Намджун едва не ржет в голос. — Я тут клубнички купил.