Уединение

Раньше вы иногда шутливо сетовали на невозможность уединиться; сейчас, когда вы сидите в ледяной каморке только вдвоем, ты готов отдать всё, что у тебя было, есть и будет, лишь бы Мяулин и Канкри снова оказались рядом. Поррим со вздохом кладет голову тебе на плечо, и ты обхватываешь её рукой, прижимая к себе. Если закрыть глаза, можно представить, что вы снова в лесу, все вместе, уснули возле костра, и он погас, поэтому так холодно. Но в соседних камерах плачут и кричат осужденные тролли, и фантазия держится едва пару секунд. Вы здесь уже три дня, в этом закрытом каменном мешке. Несъедобное варево проталкивают в дыру под дверью вечером, ведро с водой стоит в углу, и пока ещё никто не приходил, чтобы сказать, что с вами хотят сотворить. Незнание мучает почти так же сильно, как воспоминание о смерти Канкри. Лишь одно утешает: ты всё ещё можешь сжимать Поррим в объятиях, можешь греть её холодные руки. Дверь в вашу темницу открывается, когда ты целуешь Поррим в лоб, и на пороге появляется незнакомый тролль. Ты поднимаешься на ноги, загораживая Поррим. — Вот тут ещё двое, — кричит незнакомец в сторону, не обращая на вас внимания, и тебя разбирает досада. Если бы не цепь на ноге и очки, блокирующие твою псионику, сейчас ты бы мог напасть на этого чужого тролля, и пусть даже ценой своей жизни, но освободить Поррим. Но ты не можешь ничего. В камеру заходит ещё один тролль, морской обитатель, и тебя передергивает от ненависти. — От псайкеров в море одни проблемы, — презрительно роняет морской, оглядывая тебя. — А женщина подойдет. На севере любят тощих рабынь. Ты скалишь клыки, продолжая загораживать Поррим. Они заберут её только убив тебя, думаешь ты и готовишься драться до последнего… но ты не успеваешь даже руку поднять, когда в тело впиваются жалящие током провода и мир вокруг меркнет. Приходишь в себя ты уже в ином месте: тебя окружают стонущие тролли одной с тобой касты, но сейчас не до них. Ты поднимаешься на ноги и немедленно упираешься головой в потолок. Ты потираешь место удара и пробираешься между троллей к единственному забранному решеткой окну, игнорируя вскрики. Место ты узнаешь немедленно, хоть когда-то тебе и обещали, что ты никогда сюда не вернешься. Это невольничий рынок. Отчаянье захлестывает с головой. Тебя продавали здесь четыре раза, пока не пришел Канкри, и он говорил, что больше никогда не придется вставать на гнилые доски под взглядами высшекровок, и ты верил ему и Поррим, сам желал уничтожить это место… И теперь ты снова здесь, и уже никто не придет. А ты проведешь остаток жизни, меняя хозяев, и снова и снова будешь появляться здесь, в душных бараках. Ты садишься на влажный пол, и твой крик присоединяется к плачу прочих. Вас выводят на следующий день, но не как обычно, скрепив всех одной цепью, а по одному. Ты лишь мимолетно отмечаешь этот факт в своей голове и продолжаешь смотреть в изъеденную жучками стену, пока не приходят и за тобой. Тролль с фиолетовым знаком поднимает тебя на ноги и выталкивает из барака. Ты немного оживляешься, пытаясь разглядеть в свете факелов и двух лун Поррим, возможно, стоящую на одном из помостов. Но этой ночью рынок почти пуст, на помостах только дети, и ты снова опускаешь взгляд. Всё, что теперь тебе остаётся — воспоминания и надежда, что Поррим сможет сбежать: она ведь сильная, опытная женщина. Ты ничем не сможешь ей помочь, когда снова окажешься в сплетении проводов чьего-то корабля. Да и вряд ли теперь ты увидишь ту, что желал назвать своим мейтспритом. Тебя вталкивают в большую комнату, буквально забитую высшекровками, и ты отчаянно просишь у небес: пусть с тебя снимут очки. Если ты сможешь убить хотя бы одного из казнивших Канкри и забравших у тебя Поррим, любое наказание покажется смешным. Очки с тебя не снимают. Ещё и набрасывают сверху на глаза плотную ленту, и все вокруг погружается в полумрак. Чьи-то руки ощупывают тебя, трогают бицепсы и проверяют пульс: стандартное дело на торгах, но ты не собираешься терпеть. Тебе нечего терять, кроме жизни. Когда чужие пальцы лезут тебе в рот, проверяя зубы, ты смыкаешь челюсти, как голодный мускулмедведь, и с наслаждением слушаешь крики. Рот наполняет кровь, и ты отшатываешься и сплевываешь. Ты ждёшь удара, ждёшь смерти с жадным нетерпением; но всё вокруг затихает, и твои чуткие раздвоенные уши улавливают только приближающийся перестук маленьких каблуков. — Этот подойдет, — произносит женский голос, холодный и надменный, и ты понимаешь, что твоя смерть откладывается ещё на некоторое время. Разные голоса вокруг перечат женщине, но никто не останавливает её, когда она подходит к тебе. — Впервые вижу такого высокого желтокровного, — говорит она, и её ладонь ложится на твою щеку. Ты дергаешь головой, пытаясь сбросить её, но она лишь кладет и вторую руку, обхватывая твоё лицо. — И столь симпатичного. Ты станешь настоящим украшением моего корабля. Она смеётся — у неё мерзкий, отвратительный смех, ты никогда не слышал звука гаже — а потом стягивает с твоих глаз ленту. И ты видишь перед собой Её Высокомерное Снисходительство. Промедление, вызванное шоком, дорого тебе стоит. Если бы ты среагировал сразу, мог бы вцепиться ей в горло зубами, но момент упущен, и на твой появившийся оскал незамедлительно отвечают высшекровки. Тебе скручивают руки за спиной, заставляют опуститься на колени, и ты можешь лишь плюнуть ей под ноги. Императрица растирает плевок сапогом, подходит и бьёт тебя по лицу: раз, другой, третий, пока губа не лопается и на подбородок не капает жёлтая кровь. Тогда она собирает пальцем немного и, не задумываясь, отправляет в рот. — Да, — задумчиво тянет она. — Да. Ты подойдешь. У тебя крепкая кровь. Она облизывает палец и сильно прикусывает, а затем, уронив на пол пару капель королевской крови, мажет тебе губы в тирианский пурпур. Ты невольно облизываешься — сладко — и Императрица одобрительно улыбается. — Ты испил моей крови, а я твоей, — она снова берет твоё лицо в ладони. — Тебе известно, что это значит. Отныне ты принадлежишь мне. Отныне ты будешь сердцем моего корабля. И я нарекаю тебя — Рулевоii. Она касается твоего лба губами в извращенном подобии нежного поцелуя, а ты упрямо и с неутихающей ненавистью смотришь в её лицо и думаешь — ты никогда не будешь принадлежать ей. Ты никогда не склонишь перед ней голову. Но уже через три оборота, когда она приходит к тебе, сращенному с её флагманом, и продлевает тебе жизнь Касанием, приходится признать: ты действительно принадлежишь ей. И эта пытка не кончится, пока ей не захочется твоей смерти.