улыбка Джоконды

      Пока грязные лица серых нью-йоркских улиц засыпает снежком из пенопласта, горожане видят сны про калифорнийское солнце.       Все, кроме Моны Сакс. Этой озверевшей ночью она берет петлявый след Макса — «я был когда-то честным копом, переводившим стариков через дорогу и снимавшим котят с деревьев» — Пэйна. Отпечатки ботинок в рыхлом хлопке снега тяжелые, кое-где запачканы кровью, еще кое-где нога ступила не так уверенно. Но Пэйн, упрямый тип в гавайской рубашке, мнет снег подошвами, страстно желая коснуться Небес.       Мона легко идет по трупам, по череде пустых баночек из-под болеутоляющих, по еще теплым гильзам, словно Гретель без Гензеля. И в какой-то момент, поймав свое мутное отражение в пыльном зеркале, страхом ее пробирает. Нет, не за себя: Мона родилась в бронежилете, а о том, кто гораздо уязвимие — сестре-близняшке. Лиза продала бессмертие за поддельную монету замужества, она сверкала так ярко и многообещающе. Теперь тело Лизы усыпано монетами синяков. Мона давно бы пристрелила этого ублюдка Пунчинелло, избивавшего Лиззи, ее дорогую половинку, но та постоянно твердит — не нужно. Жизнь дона ничто для Моны, если нанести на его черный силуэт рисунок прицела.       Пэйн серпом смерти пожинал жизни на своем пути, и Мону это начинало беспокоить.       Она появляется в резиденции дона бесшумно. Лиза снова раскладывает карты; Лиза любит колдовать — ей это досталось от мамы, а еще она видит будущее и все варианты событий, ломаными серебристыми линиями пересекающими пространство. — Тебе нужно уйти, — твердо говорит Мона. — Нет, — мягко отвечает Лиза, — мне нужно остаться. Мона закрывает глаза, выдыхает, гася вспышку гнева и желание смахнуть глупое таро на пол. — Ты умрешь здесь, — Мона смотрит на сестру, такую прозрачную и пепельно-тонкую. — Этот ублюдок... Новая карта, мелькнув рисунком, ложится на стол. — Забьет до смерти? — Лиза смотрит в глаза и улыбается едва, а Мона чувствует, как линии вариаций со звоном разбиваются о пол. Она решила. Улыбка Лизы Сакс была мягкой, была наспех, была навскидку, была незаметна и видна — так улыбаются иссушенные лица сфинксов, так улыбается из глубин полотна итальянская жена одного торговца шелком. Улыбка Лизы — знак, что бессмысленно идти против, Мона с детства уяснила. Она подходит, берет за руку и зачем-то говорит: — У меня есть болеутоляющие. Сильные. Один парень бегает по округе с пушкой и рассыпает их повсюду. — Тебе пора уходить, — Лиза гладит по руке, цепляясь пальцами, на запястье мелькают фиолетовым браслетом гематомы. Рассудок Лизы Сакс любил искажаться пилюлями, выписываемых от меланхолии или сердца разбитого. Мона трещину дает — прощально целует сестру в лоб. У нее с собой нет пары блестящих центов, чтобы потом какой-нибудь смельчак положил их ее доппельгангеру на веки.       Луна скалится волком, вихри метели царапают широкими когтистыми лапами. Мона борется со снегом и собой, запахивая пальто. Она заглядывает в рычащую пасть ночи и начинает видеть серебристые нити, впивающиеся лезвиями в пространство. Они рушатся за ее спиной.       Грязные лица серых нью-йоркских улиц припорошены окровавленным пенопластом снега, а клуб «Рагнарок» своими готическими шпилями уходит в небо. Мона, ожидая Макса Пэйна, ловит себя на том, что не узнала у сестры, на кого она делала свой последний расклад.