Отряд, стройся!

— ...Когда эта старуха ходит по дому, полы под ней скрипят так, будто молят о пощаде. А особенно громко она топает тогда, когда я пытаюсь задремать — так и напиши, Костоправ. Все делает для того, чтобы поскорее спровадить меня на костер. Или в яму. Или как там у них, нюень бао, еще положено хоронить мертвецов? А давеча она прямо спросила меня, дескать, коряга старая, как бы ты хотел упокоиться? Я! Упокоиться! Ты представляешь, Костоправ? Нет, я не жалуюсь. Я послал ее поговорить с Доем на этот счет, а мне-то откуда знать про их обычаи? Подержи вот здесь. Да, вот так. Что? Святые яйца Били Афи, что за вопросы? Я живее всех живых. Если бы Гоблин, паскуда, был здесь, он бы подтвердил. Гоблин бы подтвердил… А где Гота, Костоправ? Найди ее, скажи, что я хочу, чтобы она пришла. Иди давай. Ступай. Я, потирая больное колено, вышел из домишки, который облюбовали Гота и Одноглазый. Старик хорохорился, и сегодня, готов поклясться, проявил просто чудеса красноречия. Конечно же, покуда не вспомнил о погибшем заклятом приятеле. А вот жаловаться на Готу, боевую подругу и запоздалую привязанность он будто бы не уставал никогда. Гота, невзирая на рассыпающиеся от старости суставы, самостоятельно полоскала в реке белье. Заметив меня краем глаза, она с оханьем распрямилась — настолько, насколько получилось. — Ну что он там, лекарь? — в шамканье Готы мне послышалось искреннее беспокойство. Я вздохнул. Что ж, врать не было никакого толку. Она и сама все отлично знала. Столько, сколько живет черный колдунишка, не жил еще никто на моей памяти, да и на ее, наверняка — тоже. — Заговаривается, — коротко ответил я, помогая ухватить таз с мокрыми тряпками. Не то, чтобы мне это далось легко. Но Гота была все же куда старше. А я предпочитал считать себя пусть и припыленным песками времени, но все же — кавалером. Она хромала за мной, бурча себе под нос: — Не пьет он твои отвары, лекарь, не пьет, хоть в задницу вливай. Говорит — горько. А когда не пьет — не спит. Лежит, пялится в потолок и вздыхает. А я что могу сделать? Ничего, лекарь. Если даже ты не можешь… — Я позову Тобо, — пообещал я. — С ним Одноглазый ведет себя получше. Гота фыркнула. — Тобо — это хорошо. Если только старый дурак снова не возьмется учить мальчика какой-нибудь колдовской дряни. А это все Хонь Тэй, чтоб ее… — Хонь Тэй просто предвидела, каким будет Тобо, — я ничуть не был уверен, что смогу переубедить Бабушку Тролля. — Не думаю, что она виновата в том, что мальчик получил дар. — Старые ведьмы передают свой дар кому хотят через Пелену Снов, — загадочно заметила Гота. — Душа может отказаться, а может — и нет. Сари отказалась. Давным давно, еще ребенком, я помню, она — нет. Это все Хонь Тэй, говорю тебе, лекарь. Занятная версия. Я слышал ее впервые. — Пелену Снов? — переспросил я, оглянувшись. Гота обожгла меня взглядом, в котором я прочитал простое и короткое “невежда”. — Ты не поймешь, лекарь, — отмахнулась она. — В Пелене Снов есть все. Что было и что будет. Одноглазый знает, но называет иначе. — Может, он еще и будущее успел прочитать? Гота помрачнела. — Ступай, болтун! — закаркала она. — Слишком долго эта старая обезьяна уже сидит без присмотра. С этим мне спорить не хотелось. Мы все старались не оставлять Одноглазого в одиночестве. Голос из-за двери был нам знаком, и звук его нес надежду. Тобо. Он сидел у постели старого колдуна и что-то вполголоса втолковывал, держа того за руку. Гота выдала что-то похожее на улыбку, хотя человек, с ней незнакомый, мог бы назвать это злобным оскалом. — Гота, — проворчал Одноглазый. — Где ты ходишь, старая карга? Дай мне попить. И опять ты скрипишь половицами так, что потолок осыпается. Тобо, хоть ты попроси свою бабку так не топать! Я почувствовал себя лишним. Поставил на табурет таз с бельем и затворил за собой дверь со стороны двора. Госпожа ждала меня в нашем жилище. — Как он? — спросила она. — Скрипит, — усмехнулся я. — Как и полы под ногами Готы. Пока они скрипят вместе, я почти спокоен. — Дожить бы нам до их лет… — тяжесть ее головы на моем плече была приятной. — Да, — протянул я мечтательно. — Только обещай, что не будешь храпеть. Когда она от всей души пихнула меня локтем в ребра, я в который раз понял, что счастлив.