Cicatrix

      В голове что-то покалывало. Где-то в области виска. Александр Лютор шумно вдыхал и выдыхал воздух, сильно сжимая веки, думая, что рано или поздно боль уйдет. Но она по-прежнему оставалась с ним, хватала за руки и за затылок, цеплялась когтями за кожу и снимала с мальчика скальп. Александру было всего лишь одиннадцать лет, но он был невероятно умным ребенком. И благодаря отцу считал себя ничтожеством.       В этот раз папик года снова не сдержался, и на комментарий-шутку маленького сына, который был вдвое меньше своих сверстников, замахнулся и дал ему по голове. Папа бил его редко, но зато очень сильно. И особенно Лекс ненавидел те случаи, когда удары приходились в голову.       Неужели все родители такие… сволочи? Неужели подобное происходит в каждом доме? Каждый раз, когда закрывается дверь особняка или маленькой однокомнатной квартирки, дети терпят побои и яростное шипение своих родителей? Неужели этому нет конца?       Раньше Лютор думал именно так. Встречая одноклассников пять дней в неделю, он подолгу смотрел на спину каждого и воображал, как кулак или ладонь отца приходится на голову, руку, спину или ноги ребенка. Бил всегда отец. Матери, наверное, не могли такого делать. Матери просто закрывали глаза. Лекс точно не знал. Просто матери у него не было, по словам его воспитательницы, она умерла при родах.       «Но зато родился ты, Лекс, — ответил как-то отец на вопрос сына о самой главной женщине в его жизни, — родился маленьким, хлюпящим и слабеньким. Постоянно рыдал, будто тебя резали. Как поросенок. Когда ты подрос, я стал уделять тебе больше времени, думал, что ты как-то изменился. Но сейчас я вижу, что нет. Хватит мямлить, Лекс. Тебе уже не три года».       Тогда ему было то ли пять, то ли шесть лет.       Сейчас он сидел на своей кровати в беленьком дорогом костюме, который был как минимум на размер ему больше. Брюки закрывали две его ножки-палочки и больше походили на простыню. Рубашка была еще более-менее, но вот в пиджаке Лекс буквально тонул. Но он давным-давно не обращал внимание на свой внешний вид. Когда из дома никуда не надо было выходить, он открывал шкаф и хватал первое, что видел. В школу ему помогала собраться его воспитательница, которая, хоть и жалела мальчика, но сделать ничего не могла. Отец Лекса был невероятно влиятелен и известен, и обвинить такого человека в избиении собственного ребенка без видимых на то доказательств (да даже и с доказательствами) — прямая дорога на кладбище. В лучшем случае из страны или в какую-то тюрьму.       Лютор-младший ждал сигнала, чтобы спрыгнуть с кровати, и, с раскалывающейся головой, проследовать вниз и сесть в автомобиль. Сегодня они отправлялись на очередной прием очередного папиного друга. У Лекса-старшего все люди с приличным состоянием считались хорошими друзьями или на крайний случай — близкими знакомыми.       Со всеми он старался быть насколько то возможно добрым и дружелюбным, отпуская за их спинами много нелицеприятных слов. Его отец был деловым человеком и знал, как правильно поступить в той или иной ситуации, но нельзя отменить одного — он был ужасно жесток. Особенно по отношению к собственному сыну, который рос забитым ребенком. Он не хотел искать понимания у своих сверстников, потому что выглядел не так, как они, хоть и не был изгоем. Лекс не думал, что ему это нужно. Он был уверен в самом начале, что это просто какая-то глупая проверка, что рано или поздно отец станет относиться к нему как положено настоящему отцу.       Но время шло.       А на маленьких костяшках Лекса порой сдиралась кожа, кровоточили коленки и ладони. Лекс не знал, любил ли отец его умершую мать, но одно было ясно абсолютно точно — мальчика он своего терпеть не мог. И как только выпадала возможность, он уезжал куда-то, чтобы провести как можно больше времени вдали от ребенка с маленькими глазками, его же чертами лица и выдающимся подбородком. Гувернантка Люторов как-то сказала ему, что порой мальчик сильно напоминает свою мать. И через несколько секунд становится вылитым отцом.       И каким бы умным Лекс ни был, он пока что не понимал, что у его отца были серьезные проблемы с психикой, которые тот как мог скрывал.       В его дверь стучатся и предлагают спуститься вниз. Там, уже в машине, скрытый за газетой или погруженный в очередной ворох бумаг, его ждал отец. До места приема они ехали в полной тишине. В машине не играла музыка — посторонний шум всегда мешал отцу сосредоточиться. Когда они подъехали к чужому особняку, Лютор-старший в момент ока убрал газету в сторону и поправил галстук. Неодобрительно посмотрел на сына, который все еще мучился с головной болью, и медленно закивал.       Лекс знал, что через несколько секунд папа «наденет» на себя фирменную улыбку и сожмет его руку в своей, чтобы продемонстрировать, как прекрасно он справляется с обязанностями отца-одиночки. Потом он потащит мальчика за собой, следя за тем, чтобы Лекс успевал идти за ним. Мальчику порой приходилось бежать — шаг отца был достаточно широкий, в то время как маленький Лютор боялся наступать на правую ногу во всю силу. Полгода назад он засмотрелся на книжный шкаф и пропустил одну из ступенек лестницы. Мальчик хорошо скатился вниз и удивительно, что отделался так легко. Врачи, ожидавшие развития одного из самых худших сценариев, вдруг с удивлением обнаружили, как быстро Лекс идет на поправку. И он почти полностью восстановился, за исключением ноги.       Отец о чем-то разговаривал, иногда улыбаясь и шутя с гостями. Многие из них рассматривали Лекса и улыбались ему, замечая, что мальчик выглядит просто невероятно. В ответ отец начинал рассказывать что-то про успехи в школе, о которых точно не знал, и вовремя переключался на заученную фразу «пусть младшее поколение учится рядом со мной, кому как не ему становится тем самым Лютором, когда меня не станет». На что собеседники обязательно улыбались и хмурились, говоря, что Лютор-старший находится в замечательной форме, да и вообще, такие хорошие люди должны жить и жить.       Да, знали бы они, каким хорошим человеком его отец был на самом деле.       Спустя минут двадцать отец отпустил руку Лекса, и, пробурчав себе под нос, вероятно, какие-то милые слова, удалился. Обычно все оставшееся время приема, а это около трех часов, мальчик был предоставлен сам себе. Он мог гулять по особняку (вот только этого не сделаешь теперь, когда вокруг куча официантов и охранников), он мог выходить на улицу и бродить по территории. Отцу было важно, чтобы Лекс был в гостевом холле или перед домом, когда машины начинают развозить гостей назад по домам. Чем занят сын все время до этого момента, его не особенно волновало.       Сегодня Лекс решил исследовать второй этаж и сразу же направился на балкон. На улице было почти ничего не видно, все же, смеркалось достаточно быстро, поэтому несколько минут мальчик как завороженный смотрел на огни проезжающих вдалеке машин. А потом ему на глаза попался цветастый платок или плед, — по виду ткань была довольно легкая и небольшого размера. Непонятно только, что она делала на дереве.       Схватившись за перила, Лекс потянулся вперед. Расстояние было плевое, он был уверен, что сможет достать предмет. Попыхтев, он придвинул стул и, вцепившись пальцами в прохладный камень, подался вперед. Наверное, он сильно оттолкнулся ногами от стула, потому что внезапно почувствовал, что куда-то летит. Противный звук, скрежет, глухой удар. Стул завалился вперед на пол, пока Лекс, непонятно каким чудом, висел вниз головой и с раскрытым ртом смотрел на плитку, куда, в принципе, он сейчас должен был приземлиться.       — Так… — прошелестел приятный мужской голос позади. Не отцовский голос, определенно нет. Чья-то рука держала его за ногу, в то время как другая обхватила под грудью и потащила назад. Волосы, которые несколько секунд назад закрывали Лексу весь обзор и попадали в нос, больше мальчика не беспокоили. Он чувствовал твердую землю под ногами и ошарашенно смотрел на человека, стоящего перед ним. Благо, еще рот додумался закрыть, иначе тогда был бы совсем кошмар.       Тихий голос принадлежал молодому мужчине, может, лет на десять-пятнадцать старше Лекса. У него были короткие темные волосы и щетина, покрывавшая половину лица. Лекс, может быть, и видел его где-то раньше, но никак не мог вспомнить, где. Одет был незнакомец в один из тех самых дорогих костюмов, которые отец обычно закупает по несколько штук за раз.       — Сигануть с балкона — не самый лучший способ для того, чтобы научиться летать, знаешь ли, — так же тихо заметил мужчина, хмурясь. Мальчик просто стоял и смотрел, не издавая ни звука. — И куда делись твои родители? Они не в курсе, что за детьми тут надо присматривать, не говоря уже о том, что их просто сюда тащить не надо?       Мужчина оглянулся и вдруг замер, смотря куда-то вдаль. Лекс посмотрел туда же, но ничего интересного не увидел.       — Эй, ты точно нигде не ударился?       Незнакомец выглядел действительно обеспокоенным и, долго не решаясь, все же мягко схватил Лекса за плечо, привлекая внимание.       — Д… да, — наконец, выдавил он из себя. И кивнул.       — Ты не из особо разговорчивых, да? — нахмурено посмотрел мужчина на мальчика. — Ну я вот тоже. Брюс.       — Да. Д… да, Лекс. Александр, — и мальчик неумело пожал протянутую руку.       Брюс не отпускает его руку. Хватает он вовсе не так, как делает это отец. Это не больно. Не неприятно. Мужчина просто ободряюще сжал его руку в своей и попытался отнестись к нему как ко взрослому, что в этом такого? Лишь бы он только не…       — А где твои родители?       Ну вот. Лекс моментально ощетинивается. Неужели нельзя без этого? Он достаточно взрослый.       — Хотя, погоди, ты же Александр Лютор, да? — Брюс получает еле заметный кивок. — Ясно все с тобой. Теперь даже не удивительно, каким это ты образом чуть не свалился за балкон. Твой отец еще долго не будет тебя искать. Ты тут совсем один, выходит?       Сначала испуганный, а потом злой Лекс постепенно приходит в себя, но так и не издает никаких звуков. Лишь кивает и подозрительно осматривает.       — И нет никого, чтобы составить тебе компанию?       — Нет, — бурчит мальчик, — но мне и так неплохо.       — Если бы я не успел схватить тебя за ногу, тебе бы сейчас было еще лучше, наверное, — парирует Брюс. — Да ладно, у меня тоже нет компании. Пошли на первый этаж. Там весь стол накрыт. А я с утра ничего не ел.       Лютор долго и недоверчиво рассматривает мужчину, стоящего перед ним, хмурится, когда видит улыбку на его лице, и, дождавшись, пока Брюс поведет плечами и выйдет с балкона, идет за ним следом. Брюс ведет себя иначе. Они пробираются к накрытому столу на первом этаже, и мужчина постоянно что-то кому-то отвечает. Посылает дежурную улыбку в ответ на приветствия. Она не похожа на отцовскую, она не полна безосновательной радости.       Он не предлагает Лексу взять его за руку — все же, мальчик достаточно маленький и его легко могут затолкать в таком столпотворении. Не предлагает Лексу помощь за столом, когда они оба садятся рядом друг с другом и исследуют тарелки в поисках съестного.       — Думаете, не опасно есть на таких приемах?       — Кто тебе так сказал? — отвечает Брюс с улыбкой, поглядывая на мальчика. — Отец?       Взявшийся из ниоткуда официант ставит перед мужчиной тарелку, полную мяса и гарнира.       — Сегодня точно не опасно. Тут работают повара из моего ресторана. Так ты будешь есть? — наклоняется Брюс ближе, чтобы его ответ можно было услышать в поднявшемся гуле.       Брюс другой. Абсолютно другой. Он чуть ли не первый другой взрослый, который встречается Лексу за несколько лет. Он не относится к нему, как к маленькому. Не расспрашивает про папу и маму, про школу и девочек. Непонятно к чему, Брюс вдруг сам заводит разговор о состоянии окружающей среды, и Лекс, к своему удивлению, сидит и слушает это. Потом из-за чего-то Брюс шутит и Лютор шутит в ответ. Мужчина рассказывает ему какие-то факты, указывая на отдельных гостей приема. Брюс ведет себя словно… нет, не отец. Он словно… словно…       Брат.       Брат, которого у Лекса никогда не было и не будет, но которого ему в глубине души хотелось бы иметь.       Спустя полчаса мальчик не чувствует себя скованно и уже может ответить или даже перебить не возражающего Брюса. Остаток приема Лютор не замечает, и несколько часов пролетают мимо. Теперь ему не надо сидеть где-то на верхних этажах на стуле, расположенном в углу коридора, и ждать, когда отец наговорится. Теперь все проходит как-то… веселее и не так тяжело.       Но голова все еще болит, реже, но острый кончик ножа то и дело попадает ему куда-то в височную долю.       Лекс вспоминает, как чуть не упал, и как завис на несколько секунд в воздухе, не понимая, что происходит. Как Брюс, можно сказать, спас его сегодня. Мужчина не переключает на кого-то другого свое внимание надолго. Так или иначе, он возвращается к Лексу и кивает головой, беззвучно спрашивая, «как ты?».       Позже Лекс узнает, что фамилия Брюса — Уэйн, и он чуть ли не самый богатый человек не только в Готэме, но и во всей стране. Что родителей Брюса убили несколько лет назад, и он остался сиротой даже раньше Лекса. Но Лекс знает, что такое быть сиротой при живом отце. Брюс же вспоминает своего отца и свою мать по ночам, клацая зубами и смотря в окно. Лекс, хоть и не совсем хочет то признавать, сильно благодарен Брюсу за то, что он не просто оказался на том балконе в нужное время, но и не оставил его одного.       Но потом Брюс ушел, как и все остальные. Рано или поздно все они куда-то уходят, и остается лишь отец — раздраженный, вечно взбешенный и то и дело кричащий. Но больше всего Лютор-старший любит шипеть. И замахиваться на собственного сына.       Лекс хотел бы иметь такого брата, как Брюс. Может быть, тогда его отношения с отцом были другими. Лекс уверен, что Брюс или кто-то такой, как Брюс, узнай, как к Александру относится его собственный отец, впал бы в ярость. И проследил, чтобы подобного отношения больше никогда не было.       Но у Лекса нет брата. Матери. Нормальных друзей. Кого-то, кто бы понимал его.       Все, что у него есть, — это тишина. Порой пугающая, но не отстающая на шаг тишина.       И, возможно, в какой-то другой реальности Лекс Лютор беззаботно играет со своими братьями и сестрами в Скрабл или еще что-нибудь, в то время как настоящий Лекс сидит в комнате и обхватывает руками голову. Возможно, что-то где-то иначе. Он не знает. Он даже не чувствует. И подобные сюжеты не снятся ему в прекрасных сновидениях.       Просто какая-то часть Лекса Лютора хочет, чтобы ежедневный кошмар прекратился.       Только и всего.