Девяносто девять

      Лондон был сосредоточением всего, что так любила Люси. Еще до переезда в столицу, когда они с Нацу были двумя подростками с вагоном из мечтаний и амбициозных обещаний, она знала, что местом, в котором она проведет всю свою оставшуюся жизнь, был далеко не маленький Честер с извечным шумом поездов и узкими мощеными улочками. Она чувствовала, как толстый канат тянул ее в сторону юга, и Люси не могла дождаться момента, когда смогла бы сказать школе «прощай», и, наконец, купить заветный билет в один конец. И хоть тогда, в шестнадцать, она и не думала, что ее отношения с Нацу продлятся дольше срока, очерченного годами учебы, даже тогда Люси была уверена, что этот извечно улыбающийся оболтус рванет вместе с ней.       Лондон не был гостеприимным, в нем не исполнялись мечты и люди не жили словно в очередной серии о Шерлоке Холмсе. Лондон был чертовски красивым. Лондон был холодным. Он был пасмурным и туманным, и Люси ненавидела его за это, каждый день ощущая завивающиеся от влаги волосы. В Лондоне не гуляли по улицам члены королевской семьи, и волшебники не сновали то тут, то там.       Лондон был обычным городом, таким, каких было еще сотни и сотни. Но для Нацу и Люси, только-только переступивших порог восемнадцатилетия, подростков из маленького, пропахшего терпким запахом машинного масла Честера это не имело значения, потому что для них Лондон был той самой единственной мечтой, к которой они стремились все то проведенное на черепичной крыше дома Люси время.       Их жизнь не была похожа на фильм или сериал.       Они не влюбились друг в друга с первого взгляда и не клялись друг другу в вечной любви. Они жили обычной жизнью обычных подростков со своими проблемами и тараканами в голове. Они дружили, сколько Люси себя помнила, гуляя по мощеным тропам и неровным дорожкам, разделяя переживания и страхи, мечты и надежды.       В шестнадцать же тропы сменились на крышу ее дома, а цветки дружбы распустились в нечто более сильное и крепкое.       Они не давали друг другу пустых обещаний. Они никогда не говорили слов, в которых не были бы уверены. Они всегда были честны друг с другом, и именно поэтому Люси была уверена, что что бы ни произошло в их жизни, как бы ни сложились их отношения, одна мечта на двоих и крепкие узы дружбы всегда останутся с ними.       — Ты знал, что девяносто девять процентов школьных отношений в конечном итоге заканчиваются ничем? — спросила однажды Люси, сжимая в руке руку Нацу. Теплую, с чуть огрубевшей кожей на кончиках пальцев и натертой мозолью от кисти на указательном пальце.       Черепица на крыше была холодной и неудобной, и даже через куртку Нацу Люси чувствовала упирающиеся в лопатки плитки. Но это не имело значения. Никогда не имело.       — Знаю, — прошептал тогда Нацу, улыбнувшись пасмурному небу, и в его глазах промелькнуло что-то, что Люси тогда не в состоянии была понять.       С самого начала, с того самого момента, когда Нацу поцеловал ее во время их традиционного часа, посвященного домашнему заданию, она уже знала, что это рано или поздно получит свое завершение.       «Девяносто девять процентов школьных отношений заканчиваются ничем».       Она думала об этом все то время, когда они гуляли по центру Честера, держась за руки. На переменах и во время уроков. В минуты ссор и часы примирений. Она готовилась к этому, ждала того момента, когда произойдет то неизведанное, что разрушало девяносто девять процентов школьных отношений… И в какой-то момент, за всеми этими раздумьями, Люси обнаружила себя в маленькой квартирке на окраине Вест Энда, с приоткрытыми окнами, впускающими свежий лондонский ветер, горячим чаем с бергамотом в руках и Нацу, рисующим наброски для очередного стрит-арта.       Их жизнь не была похожа на фильм или сериал.       Их жизнь была просто жизнью. С музыкой Эда Ширана, которую Люси слушала в метро по дороге до колледжа (час езды в душной переполненной кабине). С запахом краски, карандашными набросками и стуком клавиш. С напряженными днями, неоплаченными счетами и размытыми планами на будущее. С пачкой разноцветных стикеров на тумбочке в коридоре, на которых каждый из них писал короткие записки друг другу. Обычно они не содержали ничего существенного. Домашние поручения, пожелания хорошего дня или просто глупые наброски Нацу, которые заставляли девушку улыбаться.       В какой-то момент, находясь в уютных объятьях парня за просмотром какого-то сериала, Люси поняла, что никакая статистика уже давно не была важна, потому что они, сами того не подозревая, с самого начала делали все правильно.       Они никогда не давали друг другу обещаний, которых не могли бы исполнить. Они никогда не говорили слов, в которых не были бы уверены. Они всегда были честны друг с другом, и в этом и заключался весь секрет.       И какая была ей разница, о каких девяносто девяти процентах она когда-то прочитала? Ведь теплая рука Нацу (еще более огрубевшая и мозолистая) в ее руке, аромат дождя и чая с бергамотом, сильные удары сердца в чужой грудной клетке вызывали в ней чувства, которые люди так поэтично называли одним единственным словом, и с которым Люси категорично была не согласна, — невозможно было выразить то, что она чувствовала, сухим набором из шести букв.       И возможно именно тогда, в объятьях Нацу и с шумом сериала на фоне, Люси поняла значение той загадочной улыбки, промелькнувшей на губах Нацу на холодной черепичной крыше в центре Честера.       — Ты знал, что девяносто девять процентов школьных отношений в конечном итоге заканчиваются ничем?       — Мы будем тем одним.