Подают холодной

Тодомацу недолго думал, прежде чем принять непростое решение – младший до гроба будет ребенком среди оставшихся пятерых. Детям позволено все. Взрослым – чуть больше. Он вспомнил, каким глубоким было сегодняшнее небо над головой – и не оценил его. Какая к черту разница – когда внутри у тебя пылает алое пламя, и горят собственные храмы. Тодомацу никогда и ни в кого не верил. И учиться этому не хотел. В комнате было душно от летнего воздуха - Карамацу почти спал – и у младшего брата было ровно половина часа, чтобы привлечь его внимание. Тодомацу снял с себя шляпу, галстук, жилет, небрежно развалившись так, чтобы старший мог его увидеть. - Тотти? – приподнял брови Карамацу. – С возвращением… - Ага, - рассеянно, как девчонка, пролепетал Тодомацу. – Я устал, Карамацу-нии-сан. Говорил он протяжно, тянул его имя сквозь зубы, коверкал и чуть лопотал – ребенок. Карамацу – самый добрый его брат, приподнял одеяло, впуская его в свои щедрые объятья, даром, что ребенок младше тебя самого на двадцать минут, улыбнулся сыто и счастливо. Он привык к равнодушию – и даже в нем видел нежность, потому как сам дарил ее. Тотти вдохнул знакомый запах одеколона и свежести – и попытался вспомнить, зачем он это делает, но тут же отвлекся. Карамацу мягкий, чистый и благородный – насколько можно быть в их доме. Немногие ценят его – но те, кто ценят, никогда не захотят терять его внимание. Это есть мир. И мир принадлежит только идущим. Тем, кто сидит дома, уже много лет, никогда не понять ни глубины небес, ни отношений между взрослыми, ни детского эгоизма, ни даже смысла пайеток на одежде или темных очков. Руки его обвились вокруг шеи брата, губы рассеянно коснулись его плеча. Карамацу приоткрыл глаза – шутит, выпрашивает деньги, льготы, его модную одежду, усмехнулся – ребенок. А этот ребенок уже забирался ледяными и острыми пальцами под майку, трогали соски, водили по груди, царапали спину – стараясь пометить, как можно больше, как можно сильнее. Карамацу проснулся окончательно, когда уже было поздно – Тотти целовал его в уголок губ, осторожно, обжигающе – и приоткрывал свой рот ровно настолько, чтобы можно было впустить свой язык. Или не впустить. Но поцелуем – не считается. - Ты заигрался, - прошептал Карамацу сонно – ладонью он касался мягких волос Тотти. – Как маленький. - Да ладно тебе, - сказал Тодомацу, и сразу стало ясно, единственный по-настоящему взрослый в этом доме – это он. – Никто не узнает. Он уже нырнул под одеяло с головой, подцепил резинку трусов и потянул вниз – старший едва не задохнулся от возбуждения, пролепетал что-то и закрыл обеими ладонями лицо. Тотти на ощупь нашел член Карамацу – тронул его, сжал в ладони, сравнивая, о чем-то думая – оттянул кожу, пальцем начертил что-то на головке – Карамацу мог поспорить, наверное, свое собственное имя. Потом приоткрыл одеяло, чтобы Карамацу мог увидеть его лицо, улыбнулся невинно, как один умел и проговорил: «Карамацу-нии-сан…». У Карамацу от такого пропали последние силы. Он поддался вперед, насаживая Тодомацу на свой член – и разочарованию его не было предела. Все-таки далеко ему до самого старшего. Ни выдержки. Ни сил. Ни даже совести, как оказалось. Тодомацу прикасался к головке языком, брал в рот полностью, глотал, чувствуя, как загораются алые звезды прямо перед глазами, кашлял и сплевывал слюну, наслаждаясь дрожью в пальцах Карамацу. Он знал, что тот больше никогда не взглянет в его сторону. И он же никогда не посмеет забыть, кто для него главный младший брат отныне и впредь. Он был доволен. Ичимацу за тонкой стенкой сидел на корточках, водя перед котом обрывком шнурка. Он слышал больше, чем должен был – но не спешил уходить. Брат, который значил для него больше других, трахал брата, для которого все они не значили абсолютно ничего. Так бывает. Так – значит – нужно им обоим. Он вспомнил, как недавно Осомацу рассказывал о том, как сдружились Карамацу и Ичимацу, вспомнил рассеянно-злобное лицо Тотти, вспомнил, как дал себе слово быть осторожнее с ним – вдруг задел его чувства, причинил боль – да какая теперь, к черту, разница?.. Ичимацу слышал больше, чем должен был – обрывок шнурка лежал перед сонным котом – стены вибрировали от голосов двоих и сжимались над ним.