Утро

Так странно и удивительно просыпаться не потому, что в очередной раз накрыло кошмаром, не потому, что ты мерзнешь, невзирая на лето, одеяла и камин, а по банальнейшей причине – выспался. Сквозь тихое наслаждение этим давно забытым накатывает неподъемное осознание – ты не дома; и еще: огневиски – это зло. Абсолютное и беспощадное. Даже коллекционное и не чаще раза в год. Хуже Лорда. Потому что помимо ощущения пустыни и последствий посещения стада фестралов в собственной ротовой полости, ты, приоткрыв один глаз, обнаруживаешь себя нос к носу с Поттером, чертовым Поттером, который обнимает тебя и улыбается во сне. Мысли, громыхая ботинками по похмельной голове, панически разбегаются, и ты невольно дергаешься, а Поттер только прижимает крепче и, не просыпаясь, шепчет – Шшш… мой хороший, спи, Драко… Это так уютно, правильно, надежно, что позволяешь себе расслабиться и принимаешься прилежно соображать, чем же ты умудрился заслужить расположение звезд, сколько галеонов надо было проиграть, чтобы, наконец, повезло в любви. Поттер под боком. Обнимает. Шепчет. Сто тысяч? Триллион? Два? И вспомнить, что вчера не играл. Совсем. Ни в карты, ни в Малфоя. Ты вчера шел на бессмысленную вечеринку только потому, что туда собирался явиться невыносимый лохматый очкарик. Без настроения шел, понимал же, что Поттер тебе не светит, а пригласившим ты нужен только для статуса, Малфой – всегда Малфой, даже после войны, впрочем, как, кажется, и Золотой мальчик. Тот, кого ты так хотел видеть, заскочил в зал, поздоровался, поулыбался, цапнул огневиски и, пообещав скоро вернуться, слинял. И ты уже час наворачиваешь круги, планомерно заглатывая порцию за порцией. А Поттера все нет, и нет, сука. И ты психуешь, идешь проветриться, помедитировать сквозь стекло на дождь, поднимаешься по лестнице почти к чердаку и обнаруживаешь искомое на подоконнике эркерного окна. Молча усаживаешься рядом. Концентрация огневиски в крови позволяет. Судя по мирной беседе, позволяет обоим. Ты интересуешься, где он посеял очки, а он улыбается, что сделал маггловскую операцию, заполировал зельями и потерял их окончательно. Он, демонстрируя книгу, рассказывает, что читает про трех магглов, собаку и еще что-то, и зачитывает вслух пару моментов, и вы смеетесь. Вместе. Как никогда. И он внезапно суровеет, делает скорбное лицо и выдыхает – Рон, Рон так болеет – и, запрокинув голову, хохочет. А ты утыкаешься лбом ему в плечо, сбивчиво посвящаешь в тайну, как под руководством Забини всем факультетом вешали картину в Слизеринской гостиной. Когда Поттер выстанывает, что ржать больше не может, вы убираете книгу и добавляете еще огневиски. И он неуверенно спрашивает, чем так мешал тебе последний год в Хогвартсе, ведь, вроде, война закончилась, и делить было нечего. И ты, неожиданно для самого себя, честно признаешься, что привык, что он есть в твоей жизни, что другого способа привлекать внимание не сообразил и что тебе его страшно не хватало. А Поттер пунцовеет и, самыми кончиками пальцев касаясь твоей груди, говорит, что полжизни отдал бы, только чтоб этих шрамов не было. Ты прижимаешь горячие пальцы, ненавидишь собственный джемпер за лишнюю преграду между вами, и, почти беззвучно отвечаешь, что согласен на десять таких только бы повторить утро, когда ты очнулся. Отводишь глаза. А он шепчет, что обоих уже наверняка потеряли и нужно или идти в зал, или свалить совсем, предлагает аппарировать к нему домой. Ты допиваешь огневиски, смеешься, что теперь достаточно храбр, способен на подвиги и на все согласен. Как вам удалось аппарировать целыми, ты не понимаешь, но это сейчас, а вчера вы ввалились в гостиную на Гриммо. Поттер тут же сдирает с себя парадную мантию, зашвыривает на кресло и облегченно фыркает. Ты осматриваешься и удивляешься вслух спокойной обстановке в бежевых тонах без алого, львов и снитчей. Поттер хохочет, что раньше третьего свидания такие достопримечательности демонстрировать не полагается, призывает еще огневиски, разливает, протягивает тебе и, внезапно, хрипло произносит, что если возражений нет, то он намерен нарушать правила. И целует. Мерлин! Это круче огневиски. Это как огневиски, летать и все чудеса мира сразу. Нет. Лучше. Ты категорически не понимаешь, как вы переместились в спальню, кто и как упаковал тебя в дурацкую пижаму со снитчами, но отчетливо помнишь, как ржал над трусами с классическим гриффиндорским львом на заднице, как лапал этого льва и Поттера. И никогда не забудешь, как он поймал твои руки, уложил тебя рядом с собой и шепот, что он никогда себе не простит, если это все только огневиски. И он такой теплый, что все вокруг качается и плывет. Самым краешком ускользающего сознания ты улавливаешь невесомые поцелуи – спи, мой хороший – и блаженно проваливаешься в ласковое «мой». Ты баюкаешь каждый шаг воспоминаний. Думаешь, что это утро самое правильное в твоей жизни, что плечо Поттера – самое надежное место, и ты хочешь так всегда, каждое утро, и запрещаешь себе даже мысль, что если передумает именно он, но сердце уже бьется в беззвучной истерике, мышцы сводит судорогой, и неосторожным движением ты все-таки будишь Поттера. А Поттер приоткрывает глаза, резко жмурится, распахивает ресницы и спрашивает – ты же мне не снишься, правда? И ты не находишь лучшего ответа, чем прижаться всеми пижамными снитчами и поцеловать. И утро становится по-настоящему волшебным.