Мертвецким сном

Подставь дождю щеку в следах былых пощечин. Хранила б нас беда, как мы ее храним. Но память рвется в бой. И крутится, как счетчик, Снижаясь над тобой и превращаясь в нимб. А. Башлачев

Когда Сэм умирает во второй раз, Дин выводит для себя одну несложную закономерность, которая впоследствии оправдает себя не раз и не два: на паршивые смерти его брату везет почти так же, как в свое время везло на паршивых баб – а Дин, что ни говори, неплохо разбирается и в том, и в другом. В Гранд Рапидс Сэм умирает на удивление мирно: нет ни ножа в спине, ни прыжка в Преисподнюю в обнимку с дьяволом, ни даже самого завалящего из Испытаний, после которого блюешь кровью вперемешку с желчью и еще кровью трижды в день, как по расписанию, и сбрасываешь по пять фунтов живого веса за неделю. В Гранд Рапидс Сэм умирает не всерьез. Больше всего Гнездо похоже на старую выцветшую фотку – блеклые, вылинявшие краски не цепляют взгляд. Комната рябит непродуманными, грубо сделанными декорациями, вибрирует окружающим пространством и постепенно размывается от краев к центру, оставляя в фокусе распростертое на полу тело. Мертвый Сэм собирается в сознании мозаикой из отдельно взятых паззлов – медленно. Неохотно. Нет ни неравномерно расползающейся лужи под головой и шеей, ни запекшихся красно-коричневой коркой ран, ни вывернутых под неестественными, неживыми углами рук и ног – только застывшее маской лицо. Дин цепляет беглым взглядом плотно сомкнутые веки, чуть отвисшую нижнюю челюсть и неприкрытый волосами тонкий шрам под правым ухом. Неподвижную грудь. Расслабленные кисти рук, лежащие по обеим сторонам от тела. Мертвый Сэм выглядит намного моложе своих лет: разглаживается морщинка между бровей, и все лицо, лишенное эмоций, кажется непривычно мирным. Зрелище завораживает в самом отвратительном из возможных смыслов, Дин думает: в последние несколько лет Сэм не выглядел так даже во сне. Подошвы липнут к грязному паркету, и Дин с трудом переступает с ноги на ногу. Кажется, будто пол хлюпает, цепляется за ботинки болотной трясиной. Дин смаргивает морок, когда смотреть становится совсем невмоготу. Две недели спустя отделаться так же просто не выходит. Уоловва-Уитман выбивает сто из ста по шкале от нуля до «очередной самый дерьмовый день» и полностью подтверждает Динову теорию: в захламленной сторожке, еле освещенной двумя керосиновыми лампами, Сэм умирает, держась руками за кое-как прикрытое повязкой кровавое месиво в животе. Сэм умирает больно и долго, и последнее, пожалуй, хуже всего. - Устроим себе что-то вроде похода, - говорит он за несколько часов до этого. – Брось, Дин, все будет нормально. Хоть отвлечемся наконец, нам не помешает. Принимая на плечи весь немаленький братов вес, Дин дает себе зарок, что обязательно надерет Сэму задницу, когда они вернутся в бункер. Если – если они вернутся туда вдвоем. Что дотянуть не удастся, становится понятно почти сразу: Сэм едва перебирает ногами, то и дело шипит сквозь зубы от боли, а иногда и тупо вырубается - Дину приходится долго хлопать его по щекам и совать между приоткрытых губ горлышко пластиковой бутылки с остатками воды. Сэм давится, глотая, отплевывается, но на какое-то время приходит в себя. Дин вытирает ему подбородок рукой. Две мили по перерытой заповедной зоне кажутся бесконечными - такими, по сути, и являются. В чудом обнаруженную сторожку они вваливаются, чтобы перевести дыхание, Дин выходит в надежде соорудить хоть какое-то подобие носилок – на четверть часа, не больше. Когда он возвращается, Сэм мертв. Пульс не прощупывается ни на горле, ни на запястье – Дин проверяет трижды. Давит указательным и средним пальцами, пережимает вены, надеясь поймать слабые толчки. Мелко дрожат руки, и мысли ощущаются размытой после дождя глиной. Сэм снова распадается на части; не так, как было в Гранд Рапидс - по-настоящему. Согнутая в колене нога, чуть запрокинутый вверх подбородок, плотно сомкнутые губы. Дин бездумно оглаживает подушечкой большого пальца сбитые костяшки левой Сэмовой руки, до сих пор лежащей на пропитанной кровью повязке. Заправляет за ухо выбившиеся волосы. - Надо идти, - говорит Корбин. Из угла, сверкая больными, глубоко запавшими глазами, на Дина смотрит его жена. У Сэма сосредоточенное лицо, но на лбу нет привычных морщин – идеально гладкая кожа. Дин отворачивается. …Сэм умирает дважды за месяц – и это, считай, очередной рекорд. Один раз, когда они малюют защитные знаки в новоприобретенном доме двух дайков, пытаясь поймать пожирателя душ, второй – когда спасают зазевавшихся туристов, угодивших, куда не следовало. Это все – если не считать те разы, что случаются по возвращению в бункер. Дин с влажно липнущей к спине футболкой и тяжелой головой выныривает из кошмара, когда тот, сделав очередной виток, заходит на новый круг. Ладонь, стискивающая под подушкой рукоять ножа, затекла и ощущается какой-то чужеродной, пришитой к телу наспех и кое-как. Дин не к месту вспоминает доктора Бентона – бешеного хирурга, воровавшего свежие органы у людей и собиравшего себя из года в год по частям, как какой-то хитровыебанный конструктор. Сэм вышел на него в надежде избавить Дина от сделки. Каким идиотом был, словами не передать. Разжать кулак получается не сразу – после еще с полминуты ощутимо покалывает самые кончики пальцев. Дин перебирает ими, цепляет коротко постриженными ногтями складки на простыне, пытаясь скоординировать движения. Охает потом, с трудом переворачиваясь на левый бок: синяк, оставшийся после того, как его хорошенько приложил один из оборотней, не успел сойти за трое неполных суток, так и остался уродливым темным пятном, растекшимся от второго ребра и ниже. Дин давит костяшками кое-как разработанной руки на больное место, расчесывает через футболку. Тело ноет. Сварливо скребет потребностью нормально отлежаться – в последнее время все чаще с тоской вспоминается время, когда после заварушки мышцы приятно тянуло одним воспоминанием о хорошей драке, и пары часов хватало, чтобы, отряхнувшись и пропустив по пиву, рвануть в соседний штат. Сейчас с трудом удается соскрести себя с постели. Марш-бросок до кухни сравним с небольшим крестовым походом. В холодильнике, если не считать пучок пожухлой зелени в самом дальнем углу, хоть шаром покати – Дин несколько секунд тупо пялится на пустующие полки и захлопывает дверцу. Выуживает последние две бутылки пива из настенного шкафа: противно теплое стекло пристает к потным ладоням. Дин ставит бутылки на кухонную стойку и вытирает руки о футболку – когда-то Сэма до зубовного скрежета бесила эта привычка. И не только она. Прислонившись спиной к холодильнику, Дин открывает пиво о сколотый край стойки. Босыми ступнями хорошо прощупываются крошки на полу, Дин поджимает пальцы. Надо подмести – вспомнить бы только, чья очередь. Впрочем, раз он сам пришел к выводу, что пора убираться, - вряд ли Сэмова. Да даже если и Сэмова – едва ли в ближайшую неделю брат сможет хотя бы ходить, не морщась от боли на каждом шаге, не то что стоять раком с половой тряпкой в руках. Дин отирает одну ступню о другую и усаживается на стойку – приходится пригнуть голову, чтобы не приложиться затылком о низко висящие шкафчики. Теперь пола касаются только большие пальцы ног, Дин упирается ими в грязно-серый шов между кафельными плитками и обнимает губами горлышко. Сердце, до того ухавшее возмущенно где-то в горле, постепенно успокаивается, ловит привычно ровный ритм. Пальцы остаточно подрагивают, и Дин сильнее сжимает бутылку. В голову не к месту лезет всякая бытовая чепуха: с утра Сэм как пить дать выговорит ему за то, что эгоистично умыкнул последнее пиво, Дин привычно огрызнется, что вообще-то Сэм сам вызвался в свое время следить за жрачкой, и, эй, кто первый встал, того и тапки, Сэмми, не надо тут разводить коммунизм или еще какую хрень и вот так вот укоризненно на меня глазеть тоже не надо, окей? Дин хмыкает: поймай он себя на мысли, что пора бы прибраться и закупиться пивом на неделю вперед, лет десять назад, решил бы, что окончательно двинулся. Да что там десять, он и четыре-то года назад с трудом представлял, что эту огромную, давно заброшенную громадину можно обжить. Сейчас подобное воспринимается спокойнее. Ровнее. Особенно когда Сэм жив и не торопится никуда слинять. А ведь если подумать, не так уж много и изменилось: бункер - та же Импала. Сначала они мариновались в одной наглухо задраенной консервной банке, теперь маринуются в другой. Разве что банка стала побольше размером: есть, где развернуться, не зацепив друг друга локтем или еще чем. Удивительно одно: как мимо проскочил момент, когда они перестали грызться из-за каждого пустяка. Теплое пиво оседает на языке маслянистой пленкой – тянет прополоскать рот водой. Дин несильно раскачивается на стойке взад-вперед, но не слезает. Странное ощущение: тело как будто погрузнело в несколько раз за последние полчаса – нет никакого желания стягивать его на пол и растрясать скопившуюся в костях усталость. Дин трет самым кончиком языка небо – прямо за верхними зубами. Сглатывает, смачивая рот слюной. Ладно, и так сойдет. - Эй, - говорит Сэм хрипло, и Дин вздрагивает. – Эй, ты чего тут? Брат вырисовывается в дверном проеме меньше часа спустя: во второй бутылке остается не больше, чем на пару глотков. От темного стекла отошла этикетка, Дин, не глядя, оттягивает тонкий бумажный край, возит подушечкой большого пальца по клейкой изнанке. Сэм ленивым движением прислоняется плечом к косяку, мажет ладонью по заспанным глазам, зевает широко. Слова спросонья выходят невнятные, Дин с трудом улавливает смысл. Когда Сэм двигается, под тонкой тканью футболки можно разглядеть туго обхватывающий живот и грудь эластичный бинт. Дин отворачивается и пожимает плечами. Выбирает самую обтекаемую формулировку: - Не спится, - он выпрямляется и все-таки задевает головой шкаф. Шипит, но остается на месте. Сэм трется виском о косяк – по-кошачьи. Растрепанные волосы кажутся сейчас длиннее, чем есть на самом деле. Дин вспоминает: в первые месяцы, заслышав крики, брат приносился к нему в комнату с пистолетом наперевес. Потом просто осторожно расталкивал и терпеливо ждал, пока Дин окончательно придет в себя после кошмара. Со временем Дин научился просыпаться сам – подцеплять сознание, как крюком, и вытягивать волевым рывком обратно в реальность. Сэм отлепляется от косяка, медленно проходит вглубь кухни и пристраивается сбоку – задевает бедром, чуть подталкивает в сторону. - Последнее? – уточняет он ворчливо, кивая на бутылку у Дина в руках. Дин фыркает, мысленно засчитывая себе пять очков, и протягивает пиво Сэму. Едва ли ему можно сейчас алкоголь, ну да ладно, эту дрянь и алкоголем-то назвать можно только с очень большой натяжкой. Брат допивает остатки одним глотком, морщит нос и опускает бутылку на стойку рядом с собой. – Ну и гадость. Дин хмыкает согласно в ответ. Тихо, вспоминается вдруг остаточным приветом из недавнего сна, в Гнезде было так тихо, что в первую секунду Дину показалось, что он оглох. Впрочем, в последующие казалось так же – ровно до тех пор, пока с ним не заговорила маленькая темноволосая Кэт. Не было слышно ни собственного дыхания, ни приближающихся шагов. Вообще ничего. В сторожке посреди Уоллова-Уитманского леса звуки в какой-то момент пропали тоже – как перещелкнуло выключателем на слуховом аппарате, отрубая все постороннее. Здесь и сейчас Сэм дышит размеренно и ровно, по-прежнему прижимается бедром – Дина убаюкивает его присутствием, живым теплом, затягивает в дрему: тяжелеют веки. Густеют мысли. - И что это было? – тихо спрашивает Сэм какое-то время спустя. Прокашливается, поворачивает голову и упирает пытливый взгляд Дину в лицо. Дин давит зевок, нехотя вскидывает брови, и Сэм уточняет с тяжелым вздохом: - Тьма или Метка? Что тебе приснилось, Дин? Или скажешь, что тебе в два часа просто приспичило пива выпить? А. Вон оно что. - Я не помню, - Дин дергает правым углом сжатых в тонкую полосу губ. За Сэмовым недоверчивым хмыканьем, последовавшим за недолгой, выразительной паузой, отчетливо слышится не озвученное, но явно жгущее Сэму язык «ага, как скажешь». Дин не знает, хмуриться или ржать: брат даже с плотно сомкнутым ртом умудряется доебываться. Вот же язва, а. - А сам-то? – ворчит он беззлобно. – Тебе вроде как постельный режим положено соблюдать. Сэм предсказуемо не отвечает, интересуется вместо этого сам без какого-либо перехода: - И долго тут куковать собираешься? Дин лениво пожимает плечами. Возвращаться к себе не хочется. По правде, не хочется вообще ничего - разве что просидеть еще несколько часов на кухне без движения, подождать, пока тело не закостенеет окончательно. Неплохо бы на пару с Сэмом: от кошмаров братово присутствие вряд ли застрахует, но так всяко лучше, чем одному в комнате. Последние две недели по-прежнему занимают первую строчку в хит-параде «почему Дин Винчестер не ляжет сегодня спать»: проверять, сколько Сэмовых смертей влезет в относительно нормальный, хотя бы шестичасовой сон, не тянет совершенно. Дин вскидывается, когда на заднюю сторону шеи мягко опускается чужая ладонь. Больше от неожиданности: непонятно, как умудрился проворонить резкое движение в паре дюймов от лица. В последнее время реакция ни к черту – почти что семейная жизнь в бункере рассеивает внимание и напрочь усыпляет бдительность. Дин чуть встряхивает головой – недостаточно сильно, чтобы сбросить ладонь, но достаточно, чтобы чуть отогнать сонливость. Сэм стискивает пальцами загривок, растирает указательным и средним выемки между верхними позвонками. Прикосновение кажется до того естественным, что даже мысли не возникает вывернуться из-под руки. Дин отводит назад плечи, насколько позволяет положение, пытаясь размять спину. К мерно пульсирующему боку бонусом добавляется тянущая поясница. Чудно. - Пойдем ко мне, Дин, хочешь? - затекшая шея благодарно отзывается мурашками. Дин прикрывает глаза и наклоняет голову ниже. Сэм усиливает хватку с тихим смешком и начинает разминать всерьез, плавными тягучими движениями. Продолжает спокойно: - Не дури. Не будешь же торчать тут все ночь напролет. Посмотрим что-нибудь. У нас с прошлой недели еще пара не распечатанных дисков лежит, помнишь? Дин помнит. Пару не распечатанных дисков с дерьмовыми ужастиками он сам сгреб в корзину в последний их совместный поход в супермаркет, просто потому что ярко-малиновая рекламная вывеска обещала четыре фильма за четыре бакса. "Считай, что даром", гласила витиеватая подпись, подкрепленная для надежности тремя восклицательными знаками. Сэм приподнял насмешливо бровь, когда они стояли у кассы, но так ничего и не сказал. Выложил диски к остальной мелочевке на широкую темную ленту, медленно ползущую к продавцу. По приезду в бункер диски закономерно перекочевали в Сэмову комнату - только там, единственный во всем бункере, дышал на ладан старый, но хотя бы цветной телек. Сэм оттягивает сзади ворот Диновой футболки и заправляет внутрь выбившийся ярлык - Дин морщится, когда грубый край царапает кожу, но не отстраняется. Между лопаток опускается раскрытая ладонь, массирует мелкими круговыми движениями, а потом с силой надавливает. Сэм убирает руку до обидного быстро, и Дин с трудом давит разочарованный вздох. Сэм отступает от стойки на три не слишком широких шага и выжидающе смотрит Дину в лицо. - Ну же, - тянет чуть раздраженно. - Кровь, кишки и тупые блондинки, шарящиеся по подвалу без фонарика, Дин. Я знаю, что ты тащишься с этого дерьма. Тебе надо отдохнуть. Нам надо отдохнуть. - А что, поход уже не считается достаточным отдыхом? – со слабой издевкой интересуется Дин, и Сэм закатывает глаза. - Не заставляй меня себя уговаривать, - он притворно строго сводит брови, морщит лоб, и Дин сдается. Уверенности в том, что фильм, в котором кому-то выпускают кишки - пускай даже и тупоголовой героине второсортного недотриллера – сможет избавить Дина от бессонницы, как не было, так и нет, но Сэм расцветает слабой улыбкой, когда Дин, подумав, соглашается кивком. Расслабляется лицо, и морщины на лбу почти полностью разглаживаются, мельчают, оставляя после себя едва заметные в полутьме полосы. Хочется стереть и их тоже: провести подушечкой большого пальца по всей длине, растушевать тонкие линии. Сравнять цветом с высоким упрямым лбом. Дин потягивается, охая от боли, упирается обеими руками о край стойки и мягко спрыгивает на пол. - Ладно, - говорит он. – Ладно. Кишки и блондинки. Кайф. …Разумеется, его вырубает. Почти сразу после вступительных титров – на первой же сцене. Героиня ради разнообразия оказывается рыжей, а не блондинкой, но ума это ей все равно не прибавляет: вооружившись беспокойно мигающим фонариком и кухонным ножом, она отважно прется по адски скрипящей лестнице на чердак, где, судя по звукам, уже доедают ее перекачанного парня. Завязка, откровенно говоря, так себе. Ни о чем. Сэм рядом хмыкает и ворчит, что именно так он себе все это и представлял. Дин возражает, что вообще-то Сэм говорил о блондинке и подвале, так что нифига подобного, и не надо тут. Слова смазываются под конец в неразборчивое мычание, Дин лениво шевелит языком во рту, хочет повторить, чтобы вышло понятней – но не повторяет. Последние трое суток спать удавалось только короткими получасовыми урывками, перемежаемыми кошмарами, и это дает наконец о себе знать. Размеренное Сэмово дыхание мешается с тихой тревожной музыкой, и Дина все сильнее клонит в дрему. Кишки, как выясняется, были не такой уж и плохой идеей, надо отдать Сэму должное. Поначалу на поверхность еще вытягивает резкими звуками: Дин приходит в себя рывками от крика или грохота, пялится несколько секунд мутным взглядом в экран и моментально отключается снова. Потом Сэм убавляет звук до минимума. Дин ворчит сквозь сон, что, эй, он вообще-то хотел узнать, убьют ту рыженькую цыпочку или как, она ему вроде как понравилась, а ее парня так и так дожевали, и Сэм тихо смеется. - Ее уже минут сорок, как сожрали, - бормочет он, и Дин раздосадовано цокает языком. Цыпочка и вправду была, что надо. Проскальзывает в голове единственно здравой мыслью: надо вернуться к себе – койки в бункере не такие узкие, как в большинстве мотелей, но вдвоем на них все равно неудобно. И раньше было неудобно, а теперь и подавно. Дин предпринимает героическую попытку перекатиться на бок, чтобы потом сползти на пол, но Сэм ориентируется быстрее: фиксирует жестко рукой поперек груди, давит на треснувшие ребра так, что Дин обиженно охает от боли и остается на месте. - Я не собираюсь еще раз отлавливать тебя на кухне, - говорит он серьезно, но тоже уже сонно. Дин кивает с большим запозданием: понял, мол. Сэм убирает руку и ворчит напоследок что-то о том, что когда-нибудь точно прикупит радио-няню – чтобы удобней было. - Только попробуй, - не слишком убедительно рычит Дин. Сэм не отвечает. …Засыпать с братом в одной кровати странно - Дин напрочь отвык за последние два года. Сейчас, сквозь сон, все вспоминается по-другому, не так, как обычно - мягче. Спокойнее - как будто сточились все острые углы. Когда случились Испытания, после которых случились Гадриэль и очень мертвый Кевин, Сэм выразился предельно ясно: он готов попробовать еще раз, если только они останутся коллегами и никем больше. Потом оттаял постепенно, но однажды сказал напрямую: - Не думаю, что у нас и дальше получится… Ты понял. В плане секса. Я не могу. Дин только коротко мотнул головой: усек. Он, если откровенно, тогда и сам был не особо уверен, что после всего выговоренного Сэмом у него встанет в ближайшие пару недель. Ситуация не вызвала ни недоумения, ни каких-либо серьезных опасений: у них и раньше были перерывы – после Стенфорда, после Руби и Апокалипсиса. После Чистилища, в конце концов. Правда, никогда раньше перерывы не затягивались дольше, чем на пару месяцев. Сэм не шел на сближение, хотя раньше, еще с детства, как бы серьезно они ни ссорились, всегда первым тащился мириться. Сам Дин сунулся к нему только единожды: к тому времени он таскал Метку Каину уже больше полугода, в мозгах мутилось в режиме нон-стоп двадцать четыре часа в сутки, не получалось спать. Есть не получалось тоже. Сэму с попеременным успехом хотелось то раскроить череп, то присунуть. А то - и то и другое в комплекте. Дин зажал его на кухне после очередной пародии на ужин, перехватил рукой поперек груди, ткнулся носом в шею, ощутимо царапнул кожу зубами. Сейчас думается: начни Сэм тогда вырываться, Дин взял бы его силой, перетянул бы руки ремнем и завалил на стол. Метка подпитывала собственное нутряное бешенство, придавала сил. Сэм бы его не сбросил. Сэм и не сбросил – даже не попытался: замер столбом, но расслабился быстро, упрямо остался в той же позе. - Пусти, - сказал ровно, когда Дина понемногу начало отпускать. – Пусти, Дин. Пожалуйста. Дин пустил. Только тогда и дошло, что Сэм и в самом деле имел в виду «больше не получится» - и не в привычной краткосрочной перспективе. Стало не то чтобы странно – пусто: как будто из жизни с мясом вырвали одну из ее основополагающих. Дин и не помнил, когда между ними было по-другому. Теперь зато помнит, и потому засыпать с Сэмом в одной постели странно. Просыпаться, впрочем, еще странней. Дин как-то совершенно упускает момент, когда вырубается окончательно и бесповоротно, но приходит в себя на удивление легко: не болит голова и не тянет нажраться с утра пораньше – настоящий прорыв за последние трое суток. Да что там трое суток, за последний месяц. Или даже не за месяц – черт его знает, на самом деле, за сколько уже. Телевизор стоит выключенным, только подмигивает изредка ярко подсвеченной кнопкой включения – когда Дин закрывает глаза, на изнанке век расцветает зеленоватое пятно. Сэм спит на боку, повернувшись к нему спиной: всхрапывает изредка и, кажется, совершенно не возражает против Диновой руки, перекинутой через пояс, – самые кончики пальцев касаются простыни. Дин не возражает тоже, но, помедлив пару секунд, тянет руку на себя осторожным, нарочито медленным движением – не разбудить бы. Предплечье проезжается точно там, где заканчивается бондаж. Дин задерживает ладонь у Сэма на ребрах: даже через футболку можно почувствовать, как расширяется в такт дыханию грудная клетка. Дин прикрывает глаза и несильно сжимает пальцы. Кажется: если надавить чуть сильнее, ладонь провалится внутрь. Пройдет сквозь толстый эластичный бинт и кости, как сквозь изрядно подтаявшее масло, и окажется внутри, за ребрами, где горячо и жадно бьется сердце. Можно будет дотронуться до него вот так – напрямую, скользко поймать в горсть, несильно сжать. Дин встряхивает головой, проводит языком по пересохшим губам. Приливает стыдным жаром в пах. Сэм жив, кажется, впервые за трое суток, и Дина тянет к нему - живому, теплому, дышащему глубоко и сонно. Сэм неловко ворочается, влажно перебирает губами – Дин жадно впитывает и этот звук тоже. Собственное имя, зажеванное спросонья, выходит непривычно длинным: вместо емкого «Дин» Сэм выводит его в размазанное, невнятное «Ди» с растянутой «и» на конце. Привет из далекого детства – Сэм звал его так в три или, может, в четыре, когда не умел еще толком выговаривать все звуки. Бросался со звонким визгом на шею, когда Дин возвращался со школы, и тараторил прямо в ухо пулеметной очередью свое бесконечное «Ди-ди-ди-и-и». Дину не нравилось это тогда, не слишком нравится и теперь. Сэм становится все беспокойней, за ним хорошо наблюдать вот так – фиксировать каждое сонное движение и каждый звук. Дин никогда раньше не задумывался, как Сэм просыпается в бункере, а ведь точно же ясно, что совершенно не так, как просыпался раньше, в бытность бесконечных мотельных ночевок: отец с детства учил их подрываться как по команде, стряхивать сонливость в считанные секунды и быть готовыми хоть к трехкилометровой пробежке по окрестностям, хоть к срочному марш-броску за три штата. Дин и спустя тридцать лет встает так же. Сэм же приходит в себя медленно, неохотно. Дину нравится думать, что не только его разбаловала, разморила полумирная жизнь в этой наглухо забетонированной яме. Брат перекатывается на спину плавным движением, отчего Динова рука, до сих пор лежавшая у него на боку, переезжает вместе с зажатой под ней тканью футболки на живот. Сэм потягивается с блаженным стоном и довольно жмурится. - Я тебя разбудил, - говорит Дин. Надо отнять руку и отодвинуться. Еще лучше – собраться с мыслями и убраться восвояси. – Я не хотел, извини. Сэм смотрит в упор несколько секунд, хмурится сонно, явно не понимая, какого хрена Дин забыл в его постели. Мотает потом неопределенно головой – у него плохо скоординированные движения и чуть расфокусированный взгляд. - Все нормально? – сипит Сэм, и Дин кивает. Под сбившейся футболкой виднеется край бинта. Ниже – полоска голой кожи. Дин рассеянно поглаживает мягкий теплый живот мелкими круговыми движениями. Сэм продолжает смотреть: все еще чуть озадаченно, но уже куда более осмысленно. - Гнездо, - говорит он тихо, но уверенно. – Не Метка и не Тьма. Это было Гнездо, верно? Или?.. Дин криво улыбается в ответ, проводит пальцем по самому краю бинта и осторожно подвигает руку выше, под футболку. Сэм громко выдыхает, но не возражает, смотрит все так же - непонятно и долго. Дин ловит в ладонь несколько сильных ударов сердца, тянет руку на себя, но Сэм успевает быстрее: цепляет крепко запястье, надавливает ладонью на ладонь. Устраивает пальцы между Диновыми – девчачий жест. - Ночуй у меня, хорошо? – спрашивает тихо. – Хорошо, Дин? Дин хмурится, выдыхает долго. Тянет спросить, почему Сэм передумал, и передумал ли вообще, а если не передумал, то какого хрена творит. Вместо этого Дин говорит: - Хорошо. Сэм чуть сжимает пальцы, а потом полностью расслабляет руку. Дин поглаживает большим пальцем верхний край бондажа. Пяткой ладони чувствует уверенное сердцебиение.