Вновь

Когда я смотрю вверх… туда, где должно быть небо… я вижу тебя.

Город, слушая голос Ред, медленно возвращается к своему привычному виду. Пусть она так и не смогла ничего исправить, пусть певица до сих пор не могла говорить, а он так и остался лишь функцией транзистора, без возможности выбраться, но все же… они победили. Победили ведь?  — О чем ты думаешь? — она размеренно дышит, продолжая тащить Транзистор куда-то вперед, настолько устремленно, словно бы у нее… есть цель, к которой она идет. Он знал подобный взгляд, будь то не взявшаяся нота, не рифмующееся слово или же приготовление пищи, у Ред всегда был вот такой вот взгляд в минуты, когда ее усердие превышало законы гравитации и пространства. Бесподобный взгляд, на самом деле, думает он, и, будь у него возможность, он бы непременно погладил ее пальцами по щеке, коснулся кончиков волос, что всегда щекотали ей шею. — Эй, — более требовательно, желая достучаться до упертой женщины, которая уже наверняка себе ноги стерла, пока бегала по всему городу, таская за собой тяжелую железяку. Ред останавливается возле блока, поглощенного процессом. Всего секунда уходит на то, чтобы понять, что это за место, и почему она так отчаянно смотрит на белый квадрат, выжидательно замерший перед человеком. Она почти плачет, и ровное дыхание сбивается то ли в тихий вой, то ли в плачь, но слез он не видит, и очень надеется, что это не из-за того, что на мир он смотрит через щелку транзистора.  — … О… — ему неловко смотреть на такую Ред, но и сделать он совершенно ничего не может. Разве что дать мгновение вернуть себе привычное дыхание, чтобы затем беcсловно запеть песню. Конечно, все это бессмысленно, но она же упертая, как… как… как Ред. — Послушай. Это не я. Меня там нет, — ему тяжело говорить подобное, кажется, что он сам себе вырывает надежду с корнем. Конечно, его там нет, он застрял в железке по воле сошедшего с ума человека, превратившего целый город в Процесс. В месте, где он застрял, нет ни неба, нет абсолютно ничего, и, самое главное, тут нет Ред, и это единственная хорошая новость за все это время. — Я все еще с тобой. Но мне отсюда не выбраться, — Ред упрямо поджимает губы. Конечно, она не согласна. Когда вообще было время, чтобы она полностью и безоговорочно соглашалась с ним? Хоть один раз, хоть на девяносто пять процентов из ста возможных? Порой казалось, что эта женщина вся состоит исключительно из упрямства и желания петь. Ничто не могло удержать этот рыжий вихрь на месте, и уж тем более рядом с подмостками сцены. Она пела всегда и везде, своим голосом, своим телом, своей душой, наивно названной глупцами из Камерата следом. Даже, если ее жизни могло что-то угрожать, даже, если она была под ударом, Ред никогда не переставала петь, и была прекрасна в своем стремлении. Певица, тряхнув рыжими волосам, глубоко вздыхает и поднимает транзистор «зрачком» к своему лицу, обхватывая его, словно бы обнимая человека. Ее губы дрожат, это видно даже без увеличения зума, кажется, она вся дрожит от холода, все же не лето, а совсем недавно Клаудбанк заливало дождем, смывающим всю грязь прочь с этих преображенных улиц. Она прижимается к холодному металлу так, словно пытается его согреть своим телом, или же… согреться самой.  — Ред?.. — ему нравится произносить ее имя, но сейчас не самый подходящий момент для этого. Певица точно что-то задумала, она так тяжело вздыхает, словно бы не может решиться сделать первый шаг вперед навстречу… чему? — Эй. Что ты делаешь? — кажется, руки женщины устают, она почти неловко роняет меч на земь, в последний момент успевая его задержать у земли. Все еще слишком беспокоиться по поводу его состояния. Транзистор втыкается в пол, не испытывая никакого сопротивления, словно бы тут вовсе не асфальт, камень или любой другой материал, а всего лишь масло. Пожалуй, для созданного орудия управления Процессом нет никакого материала, которого он не смог бы проткнуть. — Стой, стой, стой, что ты делаешь? Она окончательно обезумела, проносится в голове мысль, глядя на то, как певица усаживается рядом с его телом. Она устала, ее ноги гудят от беготни по агонизирующему городу, и поэтому женщина больно ударяется спиной о Процесс, который еще не вернулся в свою первоначальную форму. Кажется, она улыбается, слыша откровенную панику в его голосе, и это совершенно не та улыбка, которую он хочет видеть на ее лице. Это оскал обреченной, человека, прошедшего через все испытания, потерявшего желание продолжать бороться. Улыбка, приближающая конец всего.  — Ред… Не делай этого. Не смей, — в ее глазах мелькают искорки теплоты, и она улыбается чуточку естественней, чем было до этого. Ее радует, что она до сих пор слышит его голос, что он до сих пор волнуется за нее, пусть и по-своему. Хоть кто-то из этой пары говорит, хотя, порой, и всякие глупости. Она протягивает руки к Транзистору, и он, подчиняясь воле своей полноправной хозяйки, взмывает вверх, разворачивая лезвием… в нее. — Не делай этого… Прошу тебя. Он умоляет ее прекратить этот ужас. Мало ему что ли того, что сам застрял в железке? А теперь еще и ЕЕ сюда? Пожалуй, если бы у него была возможность, он бы как следует треснул ей хорошую пощечину, чтобы женщина одумалась. Чтобы пропала эта тоска, чтобы ее голос не был настолько плаксиво-печальным, а ее улыбка не разрывала уже небьющееся сердце в глубине механизма, пожирающего Следы от Людей. Он готов умолять, готов клясться чем угодно, делать все, что потребуется, торчать в этом неизвестном месте вечность, лишь бы… лишь бы она не попала сюда. Лишь бы не сейчас, лишь бы не так, не подобный образом. Только не она, только не Ред!  — Если ты это сделаешь… — пожалуй, это можно назвать взглядом глаза в глаза. Она смотрит на Транзистор, а у него пропадает ощущение, что он больше не человек. Ему кажется, что женщина видит не левитирующую железку перед собой, а его, человека из плоти и крови, она тянет свои тонкие руки ему навстречу, словно желает ухватиться за тепло, которое должно излучать живой организм. Она тоже умоляет его, безмолвно, беcсловно, пытаясь показать, насколько ей плохо, насколько ее разрывает изнутри от боли, что его плечи больше не двигаются, руки не согревают, а сердце не бьется. Он не может противостоять этому взгляду, но угрозы, пусть и не произнесенные, звучат еще глупее, чем мольба. Что он может? Что он вообще может сделать сейчас? Что?.. — Ред, прошу, не надо. Она едва видимо качает головой, отказываясь слышать. Ее тонкие пальцы дрожат то ли от напряжения, то ли от страха, но Ред не отводит взгляда, никогда не отводила, как никогда не пряталась за лживыми отговорками или ничего не значащими фразами. Сейчас она — это воля самой себя, облаченная в плоть и тело, имеющая физическое воплощение.  — Постой! — Этот крик звучит за секунду до того момента, как Ред притягивает к себе Транзистор. Она замирает, глядя на меч, затем, глубоко вздохнув, впервые прикрывает глаза, устало улыбаясь самой себе, своим мыслям. Он пытается найти слова, которые стоило бы сказать, но почему-то не может вымолвить ни звука. Эта тишина простирается дальше, чем горизонт, она обволакивает две души, в разных пространствах, соединяя незримой нитью. Вдох — и он слышит, как бьется ее сердце. Выдох — и она слышит, как он пытается не дышать, лишь бы не спровоцировать ее. Ред открывает рот, шевелит губами, пытаясь что-то произнести, но ничего не выходит, потому что этого уже не изменить. Взмах…  — Ред!!! — Кажется, все пространство внутри Транзистора сотрясается от этого крика. — Ред… нет, Ред… что ты наделала, что же ты наделала… — бессвязно шепчет он, так близко, так знакомо родно, и певица не удерживается, глупо всхлипнув, головой прислоняясь к остывшему плечу рядом с собой. Кровь расползается по остаткам платья, тепло медленно вытекает из ее тела. Ей тяжело глотать, сознание медленно угасает, растворяясь в ноликах и единичках, переформировываясь в След, который вот-вот поглотит механизм, управляющий Процессами. Его голос слышится, словно через слой воды, он глухнет, и последнее, что видит Ред — это мигающий динамик Транзистора, повторяющий как молитву забытым богам: — Нет, Ред, нет. Нет… Она знает это поле. Помнит его с последней битвы, помнит ощущение ветра на коже, эту невероятную голубизну, доставшуюся определенно от мировоззрения художницы, эти золотые поля пшеницы, колышущиеся в такт дыханию. Она знает, человека, замершего посреди этого великолепия. Знает каждую его линию, каждую черточку на лице и руках, каждый изгиб и неровность. Помнит его даже тогда, когда жизнь утекла из ее тела, а сердце перестало биться. Пожалуй, это можно назвать… нечто большим, чем любовью?  — Привет… — он виновато улыбается, протягивая руку навстречу, приветствуя ее в своем мире, бессмысленном без ее существования. Певица улыбается, и вся тяжесть, лежавшая на сердце, уноситься куда-то в даль вместе с теплым порывом ветра. И, если это послесмертие, — то оно стоило того, что совершила женщина. Совершенно точно стоило.  — Эй, — произносит Ред, слушая свой собственный голос. Она снова может петь, уже поет, улыбаясь ему. Вновь.