Томас смотрит на белые стены. Знакомые, но такие холодные, они скорее отталкивают, чем привлекают чей-то случайно брошенный взгляд. Они не нравятся ему, они давят и медленно сжимаются, заковывая в собственноручно возведённую клетку, создавая неприятные, но такие привычные границы, но парень привык смотреть на длинные витиеватые трещинки, напоминающие ему сетку тонких вен, или на облупившуюся где-то краску, что создаёт странные незнакомые ему силуэты… Он привык разглядывать их, касаться, проводить пальцами и представлять, что здание живо, что в нём так же, как и у всех, бьётся сердце, но при этом оно страшно и неизлечимо больно и с каждым годом всё сильнее разрушается, умирает, забирая с собой всех своих обитателей и всю память о себе к случаю. Томас слышит пульс здания, но не ощущает свой собственный. Он чувствует его прерывистое дыхание, но сам уже давно не помнит, когда так же дышал в последний раз. Дышал по настоящему: пропуская воздух через всё своё тело, вдыхая жизнь в измученные легкие, задыхаясь, ловя капли кислорода на распухший язык…
«Ты мертв, Томас. Ты знаешь?»
Брюнет чувствует себя зданием. Этим самым, в которое он запрятан от всего остального мира. Зданием, которое носит самое незамысловатое название: психиатрическая больница.
Томас не знает, за что он оказался здесь. Но понимает, что сильно и неизлечимо болен, а с этим ничего не поделаешь. И это не та самая болезнь, которую можно вырезать скальпелем или выгнать из тела таблетками и лекарствами. Нет. Она спрятана намного глубже, она живёт в самой душе бедного брюнета, в самом мозгу, откуда её ничем не выманить и никак не излечить.
Томас сильнее сжимает побелевшие кулаки. Он умирает вместе с этим грёбаным зданием; он стал частью этого заведения, и ему суждено погибнуть вместе с ним.
Парень знает это и не видит больше смысла бороться. Он знает, что он не такой как все. Знает, что от него отказались те, кого он знал и любил: родные, друзья, даже девушка… Все, кто имел с ним хоть какую-то тонкую связь, тотчас разорвали её потому, что никому не нужен сумасшедший друг… Томас смирился с этим почти так же, как он смирился с белыми стенами, халатами и простынями, которые и встречал здесь каждый чёртов день. Хотя он и возненавидел казённый белый цвет, но смог смириться с ним. Он смирился с тем, что здесь всё слишком белое и холодное. Слишком чистое и правильное. А он не такой. Он не чистый и не правильный. Он не вписывается никуда: ни в общество, ни в психбольницу, ни даже в свою палату, которая стала ему вторым домом. Ни даже в своё собственное тело, которое и домом ему никогда не было…
Он не знает, за что он здесь, но знает, что навсегда. Он не знает, что происходит за стенами психбольницы, но сами стены он выучил наизусть. Он не знает свой диагноз, но он знает, что плакал, когда его ему поставили. Он знает, что никогда не примет его, но знает, что он правдив…
Знает, что он мёртв, даже если врачи говорят иное. Они пытаются внушить ему, что всё будет хорошо, а он знает, что ничего хорошо уже не будет. Он знает, что уже никогда не вернётся в свой настоящий дом, в свою комнату, в свою прошлую жизнь… Знает, что уже никогда не увидит знакомых лиц, никогда не услышит маминого родного голоса, смеха сестренки, наставлений отца…
Он знает, что они отказались от него, когда узнали, что их сын не такой, как все. Знает, что не плакал, когда его увозили.
Знает, что когда он выходил из машины, на его щеках еще долго виднелись засохшие дорожки слёз…
И он точно уверен, что они хотят поиздеваться над ним. Хотят помучить. Иначе почему, когда он зашел в свою Палату, из которой и выходил разве что лишь, чтобы справить нужду, на его кровати кто-то сидел.
Это шутка? Розыгрыш? А впрочем… Врачи уже не раз играли такие игры. Они называли их групповой терапией, но обычно разговаривать приходили сами, а не посылали остальных больных.
Идиоты.
Томас оценил новоприбывшего, который примерно так же ощупывал взглядом и брюнета. Золотые волосы, темные глаза, бледная кожа. Он выглядит красивым.
Живым. Настоящим.
Настоящий человек. Не тот, кто проводит пол-жизни в белом халате, не тот, кто отдаёт свою душу фантазиям, а тот самый живой настоящий, эмоциональный, еще не сломленный человек… Еще не убитый временем и горем.
Пока ещё не убитый…
— Эм, привет, — он начинает диалог первым, а Томас лишь смотрит, будучи не в силах сказать хоть слово. А разве он ещё может говорить? Когда он в последний раз разговаривал? Когда в последний раз кто-то говорил с ним? Наверное, самое страшное — это то, что он не помнит этого времени… Это всё потонуло с его прошлой жизнью, и неужели она настолько жестока, что хочет напомнить ему о себе?
—Привет… — Томас прокашливается. Голос звучит хрипло и вяло. Но знание возвращается к нему. Знание, как складывать губы, чтобы производить звуки, как с помощью голоса высказывать вслух свои мысли и желания… Это знание всегда жило в нём и сейчас напомнило ему, что какая-то его часть всё ещё продолжает упёрто бороться за жизнь…
За его жизнь.
— Ты здесь один? Давно? — однако его собеседник продолжает говорить так, словно и не замечает состояния брюнета. Он говорит спокойно, с искренним любопытством, чуть проглатывая слова… И у него красивый голос.
— Да… Давно… — Томас не помнит, насколько давно, но блондин и не просит изъясняться подробнее.
— Меня зовут Ньют. А тебя? — снова спрашивает он. Томас глубоко вздыхает перед тем, как назвать свое имя.
— Томас. Томас Эдисон, — нет, не так. Томас Эдисон уже давно мёртв, а он — лишь его едва заметная тень… А он лишь воспоминание о его прошлой жизни, лишь отражение из разбитого и пыльного зеркала, которое всегда искажает собой реальность…
— Ммм… Томас, да? Так и за что ты здесь, Томми?
— Я? — в голове брюнета всё ещё звучит это мягкое «Томми» … Кажется, в последний раз его так называла мама… А может, и нет. — Не знаю. Я болен, я… У меня шизофрения.
—Ты шиз? — глаза Ньюта расширяются. — Это они так сказали, да?
— Кто «они»?
— Врачи. Психологи, психиатры… Не могу поверить, что они подселили ко мне больного на голову человека, — Ньют усмехается, и Томас вздрагивает от этого. Ещё никогда он не слышал, чтобы здесь кто-нибудь смеялся… Это не такое место, где можно радоваться или выражать свои эмоции. Мир, впрочем, тоже таким местом не является.
— А ты сам? — почти с вызовом бросает Томас. — Что у тебя? Чем ты болен?
— Мой диагноз? Ну… не знаю. Но я — псих, это уж точно.
— Почему ты так уверен в этом?
— Иначе я бы уже давно сошёл с ума.
На лице Ньюта больше нет ни тени улыбки. Томас замолкает; он явно не ожидал такого странного ответа.
— Надолго ты здесь? — нарушая на мгновение возникшую тишину, тихо спрашивает брюнет.
— А ты? — так же тихо отвечает блондин.
— Я здесь навсегда.
—Знаешь… Я тоже.
***
Томас уже давно смирился с тем, что у него уже никогда не будет друга. Настоящего, с которым можно разделить горечи и радости, с кем можно говорить, пока в горле не пересохнет, у кого можно спрашивать советы и мнение, с кем можно делиться своими потаёнными секретами, кому можно признаться в своих страхах… Он уже давно смирился с тем, что весь мир отвернулся от него и принял это, как должное. Но вот в его жизни появляется Ньют, и все резко и необратимо меняется. Он чувствует, как блондин медленно, но верно вдыхает в него жизнь, медленно, но верно вдыхает в него кислород, и Томас боится, что какая-нибудь случайность может разлучить их…
Боится, потому что знает: без этого доброго и весёлого блондина ему уже не протянуть. Без ночей, когда они лежат в одной кровати, отгоняя своим дыханием кошмары, без объятий, без слов, без улыбок… Он не знал, что такое возможно, но почувствовал, что, видимо, идёт на поправку. Может… Может скоро его выпустят отсюда? Может, у него есть шанс вернуться? Начать новую жизнь? Новую жизнь с Ньютом, без которого он уже не представляет своего существования…
***
— Где он?! Куда Вы его дели?! — Томас бьёт и бьёт по двери, по стенам, не веря в происходящее. Ньют исчез. Его забрали. Он ушёл. Этого не может быть. Ведь он всего лишь на секунду отвернулся, ушел за лекарством, а вернулся, и… —Где он, черт подери?!
— Томас, Томас, Вы в порядке? — в его Палату вбегает несколько Санитаров, которые смотрят на брюнета с нескрываемым ужасом. — Что с Вами?
— Ньют! Куда Вы дели его? Куда перевели?
—Ньют… А, сейчас…— один из них достаёт список пациентов, другие пытаются всеми силами успокоить парня, но Томас не желает успокаиваться. Ему кажется, что он падает в бесконечную страшную пропасть, еще немного, и его проглотит тьма. Ему ещё никогда не было так страшно, как сейчас…
— Как его там… Зовут? — Санитар пробегается глазами по списку, пока Томас пытается восстановить собственное дыхание. Не хватало ему ещё смирительной рубашки, уж ради всего Святого.
— Ньют… Эм… Он не говорил фамилию. — Но, а разве ему нужна с таким необычным именем-то?
— Верните его… — не сдерживаясь, рыдает брюнет. Его боль настолько сильна, что когда один из Санитаров незаметно втыкает в него шприц с успокоительным, он даже не чувствует этого. Ведь Ньют, его Ньют… Он потерял слишком много, но он не позволит судьбе отобрать ещё и своего лучшего друга… Только не его… Пожалуйста…
Глаза брюнета медленно смыкаются. Он засыпает.
***
— Эй, ты как?
Томас нескоро приходит в сознание. Но когда до боли знакомый голос заполняет его голову лёгким звоном, он тотчас резко встаёт с постели.
— Ньют, ты вернулся! — от столь резкого пробуждения мир, ещё полностью не обрекший очертания, начинает кружится, но брюнету на это, честно говоря, плевать. Блондин сидит напротив Томаса, у противоположной стены и мягко улыбается ему. —Ты правда вернулся!
— Да, — блондин вздыхает. — Извини, я не должен был уходить. Просто я думал… — глаза Ньюта смотрят в пол, следующие слова он произносит почти шепотом. — Я думал, что не нужен тебе. Думал, что без меня тебе будет лучше.
— Не говори ерунды! — Томас смеётся. — Я не смогу без тебя. Ты же знаешь. Не уходи больше…
— Обещаю больше не покидать тебя, Томми, — ласково говорит блондин. — Никогда.
— Вот и славно, — Томас улыбается ему, и в его сердце расцветает весна, когда тот так же мягко улыбается ему в ответ…
… И он даже не замечает, что из небольшого окошка на двери за ними наблюдают врачи. И устало вздыхают, потому что к Томасу никого не подселяли.
И Ньюта нет в списках. Нет и никогда не было.
Только этого Томас так и не узнал…
