Я буду счастливой

За окном раскинулась осень. Никакая не золотая, не томная, не «природы увяданье» и ничего даже похожего. За окном слякоть, мелкий, то начинающийся, то прекращающийся дождь, грязные мрачные листья, низкое пористое небо. В доме топился камин, распространяя доброе, жизнерадостное тепло. На улице стало темнеть. Я задумчиво сидела в кресле, в руках у меня были чашка чая с лимоном и мёдом, и роман Писемского, на плечах – старый бабушкин шерстяной платок. Дочь играла на коврике у моих ног. Это были минуты покоя, которые бальзамом ложатся на души мам полуторагодовалых детей, когда в криках, смехе, смене штанов, попытках взломать шкафы, съесть не съедобные предметы проходят целые дни. Я знала, что надо бы поработать, для этого, собственно, и взяла я с работы документы. Но тихий вечер после недели изматывающей трудовой работы, смешанной с уходом за дочкой, никак не располагал к тому, чтобы снова погружаться в неразборчивые цифры серий и номеров паспортов, билетов, миграционных карт. Дом был старый, со скрипучими половицами, со столбиками на крылечке и ситцевыми занавесочками на окнах. После смерти бабушки я ничего еще не меняла, хотя и думала о перестановках и усовершенствованиях дома. Он находился в довольно глухой деревушке, поэтому желающих приезжать сюда со мной обычно не находилось. Ездила одна – когда уставала, раздражалась, хотела побыть наедине с собой. Сейчас на меня навалилось всё, что только можно. На работе был такой бардак, что у меня постоянно сдавали нервы, я пила успокоительные, срывалась на близких мне людей, ругалась со всеми. Денег постоянно не хватало. Старший сын совершенно отбился от рук. В нем появился дух мальчишеского противоречия, и мне казалось, что я теряю с ним контакт. Муж не мог, или не хотел ни помогать мне, ни выслушать меня. Мы разругались в пух и прах. Слава Богу, ума хватило уехать, а не портить ситуацию, мозоля ему глаза. По опыту я знала, что в таких случаях самое лучшее – отдохнуть друг от друга пару недель. Если продолжать скандал, то можно зайти очень далеко. А продолжить скандал были все шансы. Возможно, это начинался какой-то кризис семейной жизни или что-то еще, что умеют определять семейные психологи. Так или иначе, я всерьез думала о разводе – меня раздражало в моём спутнике жизни абсолютно все. В этот раз я уехала вместе с младшим сыном. Не хотелось везти его к бабушкам и дедушкам, объясняться и вообще напрягаться больше, чем было необходимо. Я так вымоталась за последнее время, что чувствовала себя совершенно несчастной. Мне было по-настоящему плохо, апатия и депрессия окружили меня со всех сторон. Я уже успокоилась после утреннего скандала, и сейчас получала, насколько могла, удовольствие. Холодный дождь за окном, огонь в камине, растрепанный роман, от которого так и веет девятнадцатым веком, умиротворенное агуканье малыша, сладкий чай. Уложу ребенка и согрею себе вином вечером, решила я. Выпью стакан вина и, наконец, высплюсь. Здесь совсем другой воздух. Каждый раз у меня начинала кружиться голова в первый день приезда. Видимо, переизбыток кислорода. К счастью, на детский сон этот воздух влиял положительно. Сашка утомилась игрой в кубики и поползла исследовать неизведанные горизонты. Я закуталась в платок и снова взяла Писемского «Брак по страсти». Даже название дышит чем-то странным. Помещики, лошади, дамские шляпки. Но прочесть роман у меня не получилось. Сашке быстро надоело ползать по комнате, тем более, что розетки и прочие не предназначенные для детских рук и зубов предметы, были предусмотрительно загорожены мебелью. Дочь не так давно научилась вставать на ноги, и теперь, вовсю использовала свое новое умение. Она подползла ко мне, уцепилась за штанину, подтянулась, встала и засмеялась, радостно и громко. Я протянула руку, потрепала малышку по волосам, и тут из её горла вырвался глухой, странный звук, который я в первый момент приняла за обыкновенное покашливание. Я стукнула дочь по спине, но вздохнуть она не могла. Стояла, пытаясь вдохнуть воздух, закинув голову. Вскочив, схватила её на руки, перекинула животом через колено, снова ударила по спине. Послышался слабый сип. Личико покраснело, рот приоткрыт, горло, судорожно сжимается. Что-то в горле, не давало ей пропустить в легкие воздух. Меня охватил ужас. Я принялась трясти её вниз головой, снова и снова стучать по спине. Ни вдоха, ни всхлипа. Личико перестало быть красным и стремительно белело, ротик приоткрыт. Ни движения, ничего. Дальнейшее запечатлелось в памяти смутно. Я рванулась к дверям, в ушах стоял крик, это был мой крик, потому что мы были совсем одни в доме, и мой ребенок одиннадцати месяцев от роду не мог кричать. Она тяжело висела у меня на руках, не шевелясь, не пытаясь бороться за свою коротенькую жизнь. Почувствовав в кармане продолговатый предмет, принялась тыкать кнопки. Набирала все комбинации цифр подряд, не в силах вспомнить те три, которые были нужны. Я не сунула ноги в ботинки, и смутно почувствовала влагу, когда выскочила на улицу – вода показалась мне теплой. Ни холодный воздух, ни дождь не помогли моему ребенку. Я орала на дочь, словно она была виновата. Я не видела ничего вокруг, но как-то зацепилась взглядом за собственную машину, мирно дремавшую у калитки. Ближайшие врачи были совсем близко, в двух километрах, в соседнем поселке. Амбулатория. Я волокла Сашку и не видела и не знала, не ударила ли я её о дверцу, оставшуюся распахнутой. Выбитые ступеньки. Человек в милицейской форме. Мой крик, крик, крик. Это был участковый. Он бежал за мной на второй этаж, к кабинету врача, говоря что-то в телефон и одновременно говоря мне, что там никого нет, все разошлись по домам. Я не слушала. Мне некуда больше было бежать. И Сашка уходила… Я тащила её, завернутою в мою старую куртку, в которой стригла на даче кусты, и не поверила, увидев закрытую дверь. Оглянулась. Участковый говорил со мной, это был сплошной мат, но, как ни странно, я его понимала. - Умерла? – спросил он, и я не возненавидела его, мне было все равно. Доченька моя, была уже не здесь, но я не верила в это. Все, сказал кто-то внутри меня совершенно спокойно, не дергайся. И тут меня накрыла злость, ярость, ощущение несправедливости. Передо мной проносились кадры из фильма. Это был фильм про врача. И только один эпизод имел значение. Каталка, губы врача, прижимающиеся к помертвевшим губам пациента, руки врача, жилистые и большие, давящие на грудную клетку. Я никогда не делала искусственного дыхания. Я вдувала в рот дочки воздух и не знала, попадает ли он в легкие. Нажимала на грудь под синей с какими-то букашками маечкой. Снова и снова. Прошли минуты, потом часы, потом дни. Наверное, где-то день сменял ночь, а зима – лето. Мы были в вакууме. Я не понимала, что происходит. Мне показалось, что воздух, с шипением вошел Сашеньке в легкие, и в горле что-то то ли треснуло, то ли порвалось, и сразу все встало на свои места, потому что я, оказывается, могла что-то сделать. Я больше не кричала. Я деловито, почти спокойно, вдувала в ротик воздух и нажимала на синюю маечку. Саша закашлялась, забулькала носом и ртом, попыталась взвизгнуть тонко и горестно, сквозь боль. Я никогда так не радовалась её боли. Врач в распахнутом, одетом на халат пальто. - Вы сломаете её ребра! Двумя пальцами крест-накрест, давайте, а я буду делать искусственное дыхание. Голос второго врача. - Да, не дышала, мать делала искусственное дыхание. Она что-то путает. Я не умею. Все, что я могу, это жать на букашек, нарисованных на Сашкиной майке, давить их, давить. Сашка заплакала, наконец. Врач понес её в кабинет. Я стояла одна на коленях посреди узкого коридора. Участковый что-то набросил мне на плечи и потянул вверх. - Ну, что вы, что вы… Я посмотрела на него. - Спасибо. Спасибо вам - За что? – удивился он. Но я ничего не ответила. Потом я сидела рядом с Сашкой, которая лежала на дерматиновой койке, плакала на одной ноте, жалобно и тонко. У меня было ощущение, что я умерла. Будто вся моя жизнь вошла в Сашку через искусственное дыхание. Я никак не могла отвязаться от этих слов. «Искусственное дыхание, искусственное дыхание», - повторял снова кто-то у меня в мозгу, совершенно пустом и скукожившемся. Я бы закричала, чтобы этот кто-то заткнулся, если б у меня были силы. После больницы, где нам не дали никаких удовлетворительных объяснений, после УЗИ головного мозга, показавшего, что недостаток кислорода не повлиял на его активность, я возвращалась домой. Лил дождь. Холод никак не мог выйти из меня. На работе произошло за время моего отсутствия все, что только могло произойти плохого. Сашка сидела рядом со мной. Она капризничала, выворачивалась у меня из рук. Муж вел машину, так, словно был слепым. Звучала электронная музыка, которую я ненавижу. Старший, Димка, по словам мужа, нахамил учительнице и теперь стоял вопрос об его исключении из школы. А я была счастлива. И точно знала, что со всем справлюсь, что буду счастлива все время, пока мои дети будут дышать.