say something

      По напору Филиппы точно и не скажешь, чего она добивается, но Трисс подозревает, что её цель — оповестить всех в лютиковом заведении, даже самых невинных проигравшихся пьянчуг под крыльцом, что они спят; и особенно, Трисс думает, Геральта — только это всё чушь. Геральта в «Хамелеоне» нет, и Йеннифер тоже, и Трисс понятия не имеет, вместе они где-то или по отдельности; и Филиппе на них, конечно, плевать. Она проводит дни на её кровати, опустошая один графин с вином за другим, водя светящимися пальцами по страницам книг и никак не реагируя на попытки Трисс сказать, что у Лютика ещё есть свободные комнаты; он с тебя даже кроны не возьмёт, ты же знаешь, и убранство там божеское, ну? — но Филиппа только передёргивает едва заметно плечами, как будто опять сквозняк, и переворачивает новую страницу. Трисс пробует ещё пару раз и сдаётся до завтра; завтра точно получится.       Когда же Геральт в «Хамелеоне», он либо у стойки, либо в её — Трисс — комнате, просит расколдовать очередного попавшего под компрессию нильфгаардского солдата или купца; у него длинная борода — длиннее, чем когда они виделись в последний раз — и в ней, у самого кончика, виднеются кусочки грязи, как будто он куда-то карабкался и случайно смёл бородой всю пыль на своём пути, и Трисс дотрагивается до его подбородка, чтобы очистить — осторожно, медленно, чтобы никто ничего не подумал; а Филиппа всё листает страницы. Когда Геральт здесь, для неё его всё равно что нет — и дело даже не в том, что она не смотрит на него или хотя бы просто не поворачивается в его сторону; Трисс просто чувствует её спокойное безмятежное безразличие, как будто в комнате вдруг не запахло конским потом и пылью, и мечи не позвякивают друг о друга, и укреплённая кожа не скрипит при движениях — и не может до конца осознать себя снова тут, «на земле», где ты можешь только смотреть своему почти что миру вслед, когда он закрывает за собой тяжёлую дверь, а для кого-то — кого-то — этот твой почти что мир всё равно что скрипучая мебель. Трисс ждёт, чтобы он отошёл подальше — вышел из кабаре, или поднялся наверх — или хотя бы спустился к стойке, где кроме него есть ещё люди, и всё не так неловко — и решает сходить пропустить пару стаканчиков, и расстёгивает верхние пуговицы рубашки, и многозначительно потягивается; и даже медлит мгновение у дверей. Ничего.       Шорох страниц.