Стихийная страсть

— Чего это он? — спросил Володя, когда Хунта, громко хлопнув дверью, вышел из электронного зала. — А ты разве не знаешь? Ему ведь сантехнику в квартире меняют, обещали сделать за день, а прошло уже два, но ванну так и не установили, — Саша нажал какие-то кнопки, и «Алдан» загудел. — А-а, — протянул Володя и решил пока оставить список вопросов к заведующему отделом Смысла Жизни. <empty-line> Кристобаль Хозевич, утерев воду с лица, обернулся в поисках шампуня. На полочке нашлась только безымянная объемная капроновая бутылка с какой-то непонятной жидкостью. Отвинтив крышку, осторожно и подозрительно втянув носом «аромат», он капризно сморщился. — Тео! Теодор! Скажи на милость, чем можно волосы вымыть? — Я м-мылом мою! — раздался приглушенный дверью и шумом льющейся из душа воды добродушный бас. — Оно в м-мыльнице. Хунта с тоской посмотрел на желтоватый брусок «Семейного» и тут же, не вылезая из ванны, сотворил стеклянную бутылочку «Красной гвоздики». По комнате поплыл, смешиваясь с паром, простоватый, но крепкий и устойчивый аромат самой советской парфюмерии. — Ишь ты, к-какую мовницу устроил! На мгновение в ванной стало будто темнее, и из тумана возникла внушительная фигура Федора Симеоновича. — Вот, п-полотенце тебе принес с-свежее, — опустив глаза долу, сказал он и пригладил несуществующие усы. — Благодарю покорнейше, — сухо отчеканил Хунта, прикрываясь и отворачиваясь. — Повесь на крючок. Федор Симеонович суетливо исполнил просьбу и бочком вышел из жаркой ванной, слегка смутившись холодному приему. <empty-line> С удовольствием и тщательно скребя опасной бритвой подбородок и щеки, Хунта мурлыкал под нос какой-то популярный мотивчик, застрявший в памяти после утреннего чаепития под радиоприемник. За бритьем пришла очередь причесывания. Очевидно было, что все эти манипуляции по уходу за собственной внешностью доставляли Кристобалю Хозевичу изрядное удовольствие. Придирчиво осмотрев в зеркале идеальную укладку, он, примерившись, ловко надел на голову тончайшую сеточку для волос: вьющиеся от природы локоны казались ему чем-то совсем уж недостойным и легкомысленным. Несколько сотен лет он всеми возможными способами боролся с кучерявостью, пока не остановился на этом вот, чисто статическом методе. О том, как выглядит его шевелюра на самом деле, знали единицы из избранных ныне живущих, но и им Хунта предпочитал не напоминать лишний раз об этой своей природной особенности. О простых смертных и говорить-то не стоило. Запахнув и подвязав кушаком с кистями роскошный халат из вишневого атласа и в последний раз бросив на себя в зеркало быстрый, удовлетворенный взгляд, Хунта вышел из ванной комнаты. В зале бубнил телевизор. Федор Симеонович в полосатой пижаме восседал в кресле у журнального столика. — С легким п-паром, — сказал он, обернувшись, — ч-чайку не желаешь ли? С-с устатку? — На что это ты намекаешь, Теодор? — Хунта присел в соседнее кресло и в блаженной истоме вытянул ноги. — Дык, час, п-пожалуй, если н-не больше… Федор Симеонович, не вдаваясь более в подробности, поднялся и пошел на кухню. Было слышно, как он звенит чашками и булькает кипятком. Через некоторое время в комнату вплыл поднос, уставленный чашками, сухарницами, конфетницами, розетками с вареньем и прочей сервировкой. — Варварская традиция, — бурчал Хунта, подхватывая ложечкой ароматную землянику, попутно следя, чтобы ненароком не капнул с нее алый сироп. — После таких термальных нагрузок… — Т-так ведь я т-тебе не жареный бараний бок п-предлагаю, а чаю! З-знаешь, как на Руси г-говорят: чай не п-пьешь — откуда силы б-берешь? — Знаю, знаю… Только у русских на каждую позитивную поговорку есть опровергающая. Да и в этих позитивных порядочно казуистики. Довольно облизнувшись, Хунта потянулся за баранками. — Изволь п-привести п-пример, — с некоторой горячностью попросил Федор Симеонович и поднялся, чтобы убавить звук телевизора. — Пожалуйста: кто пьет чай, тот проку не чай, — Кристобаль Хозевич, довольный парированием, закинул ногу на ногу. — Т-так ведь то не об этом вовсе! Не о ч-чае речь-то в этой п-поговорке, а о б-бездарно з-затрачиваемом времени! — Федор Симеонович снисходительно улыбнулся. — Позвольте! — Кристобаль Хозевич немного подобрался и пересел на самый край кресла. — Ты хочешь сказать, что суть этой пословицы не в словах, что это какой-то намек? — К-конечно. Иносказание. Ты меня удивляешь, К-кристо, столько лет в Р-россии живешь, п-по-русски так г-говоришь, что иностранца в тебе разве что в-вот по с-сеточке на волосах з-заподозришь, — на этих словах Хунта дернулся и щеки его вспыхнули, — а до сих п-пор в нашем устном н-народном т-творчестве не разобрался, — Федор Симеонович, не обращая внимания на негодование собеседника, кивнул и широким жестом поднес ко рту объемную дымящуюся кружку. Хунта нарочито спокойно и сдержанно поставил на поднос свою чайную пару и положил рядом ложечку. — Я не совсем понял твой намек, Теодор, как, perdone, «паутинка» на волосах способна выдать во мне чужака. Отчего-то мне кажется, что это прозвучало несколько… иронично. — Ох, К-кристо, оставь этот т-тон, право, ты с-сейчас напрасно сам с-себя заводишь, — пребывая в самом благодушном состоянии человека, которому легко удалось выиграть смехотворное пари, Федор Симеонович шумно втянул в себя горячий чай. — Однако же я настаиваю на объяснении, — Кристобаль Хозевич упрямо поджал губы. — Н-ну вот, т-ты уже и распетушился! Тебе, д-друг мой, и с-слова-то не скажи… — Нет, отчего же. Просто я предпочитаю иметь дело с собеседником, способным отвечать за свои слова и по первому требованию суметь аргументировать свою точку зрения. Иначе я убеждаюсь, что мой оппонент пустомеля и трепач. Теперь уже и Федор Симеонович сменил беззаботную позу, отставив кружку на стол. — В-видит Бог, Кристо, мне н-неприятно п-продолжать беседу в том же духе, н-но уж раз ты упорствуешь… Д-да, я считаю, что р-русскому ч-человеку не свойственно уделять т-такое изрядное время с-своей наружности, — тут Федор Симеонович несколько понизил голос, словно не хотел, да нечаянно проговорился. — В-во всяком случае, м-мужчине. Хунта подскочил. — Это что еще за… — было заметно, что от возмущения он никак не может подобрать подходящего случаю слова. — Вы, Федор Симеонович, забываетесь! За такие выражения, за эти экивоки и двусмысленность… Видимо, я вышел за пределы дозволенного, расчувствовался, на тактичность вашу полагался, на отношение… Близким человеком вас считал! Федор Симеонович тоже поднялся. Хунта смерил его взглядом, полным чувства попранного достоинства и оскорбленного доверия, гордо вскинул идеально выбритый подбородок и, резким движением развязав кушак, сбросил халат, сгоряча позабыв, что под ним совершенно ничего нет. Обезоруживающая нагота зрелого, но вполне подтянутого и упругого тела на мгновение ослепила Федора Симеоновича, отчего он растерянно приоткрыл рот. За доли секунды справившись с конфузом от нечаянной оплошности, Хунта, сохраняя лицо, развернулся и, твердо ступая с пятки на носок, прошествовал в спальню, своим неприкрытым естеством вызывая у Федора Симеоновича лишь ошалелое бессвязное мычание. Остановившись перед гардеробом с огромным зеркалом во всю среднюю дверцу, Хунта запальчиво и победоносно оглядел себя с головы до ног и хотел уже было рвануть за ручку шкафа, как вдруг заметил, что в дверях спальни остановился его вероломный друг. Несколько секунд они через зеркало сверлили друг друга красноречивыми взглядами, после чего Хунта обернулся и в тот же миг оказался в крепких и пылких объятиях. Голые ягодицы Кристобаля Хозевича, прижатые к зеркальному стеклу, оставляли на нем легкую матовую дымку. — Красивый-то какой! — сладко пропел ему на ухо Федор Симеонович, без единого признака заикания. — Как дамасский клинок… Кристобаль Хозевич в запале еще попытался вывернуться из прочного захвата, но тщетно: широкая крепкая ладонь уже по-хозяйски улеглась на его поясницу. Отстранить получалось разве что голову, но и тут глаза его оказались во власти страстного, томного взгляда. — Н-не отпущу ведь теперь, — с усмешкой прошептал Федор Симеонович. — Это переходит уже все границы, — четко, но без малейшей попытки прекратить творящееся, произнес Хунта. — Ваше достоинство сейчас нанесет физический ущерб моему паху… — Т-так давай найдем ему д-другое м-место применения. Федор Симеонович аккуратно передвинул опущенную руку Кристобаля Хозевича и, приспустив пижамные штаны, вложил ему в ладонь увесистый и толстый свой член. Хунта застонал и крепко сжал его пальцами. — Уж он и п-позабыл, как любезны с ним б-бывали твои ладони… — Ах, помолчи, Теодор, что за дурные манеры… Не дав более Кристобалю Хозевичу разглагольствовать о нравах старого друга, Федор Симеонович занял его губы долгим, жарким поцелуем. Наконец, оторвавшись друг от друга, оба мужчины, разгоряченные и возбужденные, обернулись на кровать. Схватив любовника за руку, Кристобаль Хозевич потащил его к ней; Федор Симеонович, путаясь в спущенных штанинах, едва поспевал следом. — Ты старый безумец, — горячо шептал ему в шею уже минуту спустя Хунта. — Ведь не несдержанные юнцы уже… Ведь стыд-то, Тео… — Ну что ты, с-сокол мой, так разошелся, погляди-ка, к-как мой с-старый безумец раззадорился. Федор Симеонович приподнялся на руках, и Хунта ласково улыбнулся набухшей красноватой головке. — П-погоди, рубаху сниму, х-хочу тебя к сердцу п-прижать, стосковался п-по ласке твоей… Поглаживая Федора Симеоновича по груди, Кристобаль Хозевич с удовольствием зарывался пальцами в кудряшки поседевших волос. Собственный член его уже тоже налился кровью и, в ожидании внимания, едва заметно вздрагивал. Прихватывая губами кожу, легонько прикусывая соски, Федор Симеонович нежно, двумя пальцами, дрочил Кристобалю Хозевичу, отчего тот, в сладостной неге, поджимал пальцы на ногах. — Пустишь? — истово спросил Федор Симеонович. — Или с-станем между ляжками г-гонять? Кристобаль Хозевич с полсекунды раздумывал, а затем перевернулся и выставил зад. Обняв его под живот, Федор Симеонович благодарно осыпал крепкую стройную спину влажными чувственными поцелуями. — Не томи, — буркнул Хунта и уткнулся лицом в подушку. Обильно послюнявив большой палец, Федор Симеонович осторожно надавил им на анус. Кристобаль Хозевич выгнулся и тихонько охнул. — Что ты, д-душа моя? Уже и с-сомлел? — Ну же! Не тяни, — в сердцах, запальчиво воскликнул Хунта, и тогда Федор Симеонович, отставив лишний стыд и сдержанность, ткнулся в упругое, но податливое нутро изнывающим от возбуждения членом. В необузданной страсти, заходясь в сдерживаемых вскриках наслаждения, они слились телами, отбросив неуместный стыд и ворох прожитых лет. Позабыв, что им уже давно не… Совсем позабыв о возрасте, сединах и морщинах, они снова, как и сто, и двести лет тому назад открывали и открывались друг для друга. Казалось, что в этот миг, буде даже земная твердь сойдет с орбиты или луна обрушится с небес — они все равно не окончат своего таинства. Спинка кровати ритмично била по стене, постепенно ее удары распространились неведомой силой на дверцы шкафа, которые сами по себе принялись хлопать, отворяясь и закрываясь; стекла в окнах мелко дрожали, и абажур, висящий на проводе под потолком, раскачивался из стороны в сторону. Стихии оживали и вихрями закручивались в пространстве комнаты и за ее пределами! Уже соседи снизу и сбоку принялись молотить по батареям центрального отопления, гневные вопли слышались за стенами, но любовникам все было нипочем, пока вмиг не сверкнула молния, рокот от которой разнесся под крышей двухэтажного дома, затем еще одна и еще… Запрокинув голову, Кристобаль Хозевич привстал и спиной прижался к влажной груди Федора Симеоновича. — О-о! — прокатилось вдруг по вибрирующему пространству. — Тише, т-тише, ладушка м-моя, желанный м-мой… Т-тише… — поддерживая одной рукой совершенно обессилившего Хунту, Федор Симеонович утер пот со лба. — Надо бы чаще п-практиковаться, а то в-ведь, если так п-пойдет, то можно и д-дом повредить. Когда дрожание воздуха вокруг них рассеялось, улеглись энергии, успокоились стихии, Федор Симеонович и Кристобаль Хозевич огляделись: ни одной вещи в квартире не осталось на своих местах! Между тем в дверь кто-то бешено трезвонил и одновременно, похоже, колотил ногой. — Это возмутительное хамство и нарушение личного пространства, — с ленцой с голосе сказал Хунта. — П-пойду узнаю, ч-чего им нужно, может, мы н-ненароком кому ущерб н-нанесли? Федор Симеонович, натянув пижамные штаны и на ходу надевая рубаху, вышел из спальни. Кристобаль Хозевич хотел было тоже одеться в домашнее, да вспомнил, что халат оставил в зале. Обернувшись по сторонам, он приметил собственные брюки, слетевшие с вешалки. Рядом валялась и сорочка. В прихожей творился настоящий скандал. Сосед снизу, размахивая руками, вопил, что у него в квартире перегорели все лампы, потрескалась и обвалилась с потолка штукатурка, замкнуло электрический самовар и прорвало трубы водоснабжения, а все по вине этих горе-ученых, интеллигентов проклятых, которые вместо того, чтобы… Возмущенную речь прервал Хунта, вышедший в коридор из зала. Негодующий мужик молча уставился на него, растянув рот в глупейшей пренебрежительной улыбке. — Что это здесь происходит, Теодор? — сухо спросил Кристобаль Хозевич, критически рассматривая опешившего соседа. — П-похоже, Кристо, п-придется тебе теперь п-принять меня к се-ебе на п-пару дней… Ох, не зря г-говорят, что один ре-емонт сродни двум п-пожарам и т-трем наводнениям. Кристобаль Хозевич ничего не ответил. В тот момент он понял, что сосед снизу заметил и теперь усмехается тому, что на его растрепанных волосах глупейшим образом свисает набок проклятая сеточка для волос!