Stale bitter end

Now that we’ve chosen to take all we can, This shade of autumn a stale bitter end, Years of frustration lay down side by side… It’s only you, who can tell me apart, It’s only you, who can turn my wooden heart. © Portishead

Ее жизнь стала такой — смены на фабрике, отупляющая работа, от которой ломит руки и спину, тяжелая тишина дома, день, перепутанный с ночью, сезон дождей — тонны воды с неба, вымывающие из нее последние остатки надежды все вернуть, — да только есть ли к чему и куда возвращаться. Жизнь Масако стала такой, но каждый раз, идя от парковки до дверей фабрики, она говорит себе — может, просто чтобы заглушить жалобы Йоси или притворно-беззаботное щебетание Кунико, — что бывает и хуже. Что люди выживают и в куда более страшных обстоятельствах. А она за себя все решила и менять ничего не желает. Так — до того вечера, когда перед самым началом смены позвонила Яои. Нужны были обстоятельства похуже? Как насчет парка Коганеи? И того, что случилось потом — все такое нереальное, как будто из сна. Но нет — сначала Кэндзи, потом маленький старик в ее ванной, трясущаяся где-то на уровне ее колен Йоси, желтоватый жир Кунико под ногтями, — все было на самом деле. И то, что потом. Там, на старой фабрике. Теперь сны Масако расползаются под пальцами окровавленными тряпками — она разорвала футболку, пытаясь остановить кровь Сатаке. Поднявшись с холодного пола, на котором просидела, ничуть не заботясь о том, чтобы одеться или хотя бы прикрыться, она стала другим человеком. Сделалась той Масако, от которой столько лет пряталась. Любовь — это труд. А она никогда не была ленивой. Только теперь — любовь уже ни к кому, маленький кусачий зверек за пазухой. За спиной — километры пройденного пути. И впереди — еще столько же, если не больше. В сумке полно денег. Теперь она может отправиться куда угодно. Но Масако знает — куда бы она ни отправилась, да хоть на другой конец света, какая-то очень важная часть ее осталась на полу старой фабрики, очень важная часть, а по самолетному трапу сейчас поднимается так легко, словно вообще ничего не весит, пустая оболочка.