Посторонний

Детектив Хершел Биггс не относился к тем людям, которых волнует их внешний вид; впрочем, на похороны он всё же постарался одеться так, как положено. Единственный официальный костюм давно пылился в дальнем углу шкафа — в последний раз он надевал его на другие похороны, а ещё на семейный рождественский ужин четыре года назад, который устраивала его сестра (что-то тогда послужило последней каплей, переполнившей её терпение, и больше его не приглашали — не сказать, что он был слишком расстроен). Мятая, в угольных пятнах бежевая шляпа и старые туфли совсем не подходили к этому чистому выглаженному костюму. Но в этот день ничего друг к другу не подходило. Коула Фелпса нашли спустя двое суток после его смерти — как раз когда закончился этот дождь, разразившийся в ночь их последней погони за поджигателем. Спасательная бригада сработала относительно оперативно, хоть толку в ней и не было изначально. То, что он умрет, Хершел увидел в его собственном лице задолго до того, как поток воды снес Фелпса вместе с обрывком последнего «Прощай». В обмен ему досталось несколько крепко сбитых досок, американский флаг, полицейская фуражка на нём, и, бесплатным бонусом — торжественная речь от Роя, назвавшего его своим другом. Впрочем, здесь не было никого, кто мог бы назвать его своим другом, не покривив душой. Финбарр Галлоуэй, досаждавший собравшимся в церкви вонючим дымом сигары, с которой он не смог расстаться даже в такой момент, фыркнул, глядя, как Биггс усаживается на свободное место рядом с Эльзой. Она выглядела растерянной; неуверенно коснулась его руки, приветствуя, потом положила руки себе на колени, не найдя отклика, потом вцепилась пальцами в подлокотник, поджимая дрожащие от ярости губы. Это Эрл заговорил. Хершел Биггс в стороне от жизни и не слишком-то стремится влиться в её извилистый поток, но от этого он только ещё острее замечает всё, что творится с другими людьми. Эльза искала утешения сначала у Коула, теперь у Джека. Джеку она нравится. Нет-нет да промелькнет у него обаятельная американская улыбка — улыбка честного человека, — шутливое обращение, а потом он сам себя осекает. Мисс Лихтман же подкупают честные американские улыбки, и, кажется, им просто нужно дать немного времени вместе, где разговоры о Коуле Фелпсе будут всего лишь причиной, начальной точкой, от которой только и нужно будет скорее оттолкнуться, да подальше. Туда, где её боль утихнет, а его досада остынет. А вот Хершелу не нужно остывать — от него давно осталась одна иссушенная зола, раскиданная по пепелищу столь обширному, что оно могло бы превысить площадь всех участков сгоревших домов, по которым он расхаживал десятилетиями, выискивая хоть какую-то зацепку о том, что произошло, но натыкаясь лишь на бесполезные, чудом уцелевшие вещи. Хершелу не нужно остывать, он давно привык ко всему и ничему не удивляется. Когда Эрл начал свою речь, он удержался от того, чтобы презрительно фыркнуть, как Галлоуэй за его спиной, или тяжело втянуть в себя воздух, как Джек Келсо. Он только подумал, что это, вероятно, никогда не кончится — бороться бесполезно, а сопротивляющимся над гробом поставят врага и предателя в новеньком костюме за сто долларов и с тщательно отрепетированной, положенной по случаю торжественной физиономией. Хершел только мельком разглядел жену Фелпса и двух его маленьких дочерей, которые изо всех сил старались вести себя прилично. Лицо миссис Фелпс было непроницаемо под темной вуалью, и она даже не обернулась, когда Эльза выкрикнула в сторону Роя свое надтреснутое полу-немецкое «Свинья!» и вышла из церкви. Он заметил, как Джек протянул к ней руку, чтобы удержать, но та её возмущенно оттолкнула. Сам он не решился идти за ней. Что ж, думает Хершел, одной неправильной вещью на этих похоронах будет меньше. Джек вместо себя посылает его — его черед утешать эту сломанную женщину в неуместном сиреневом костюме. То, что кто-то должен сделать это, даже не обсуждается, это разумеется само собой, словно между собой они негласно подписали договор о посменной вахте. Джек не хочет, чтобы Эльза оставалась одна со своими воспоминаниями о Коуле Фелпсе даже в тот день, когда его собираются похоронить. Не хочет уступать даже на такой короткий промежуток времени. — Ты никогда не был его другом, — сообщил он Джеку, поднимаясь с церковной скамьи. Без обличения или желания обидеть. Просто констатация факта. — Но я не был его врагом. Он останавливает его — ему важно это сказать. Честный, прямой взгляд Джека. Джек — надежда и опора страны, человек, на которого можно положиться, настоящий американец. Не пройдет и полгода, как и его сожрут, если он не изменится. — Уверен, он об этом знал, — мягко говорит Хершел. Их с Фелпсом войны разделяют всего пара десятилетий. Не так много по историческим меркам. Интересно, что самые жуткие их истории объединяет огонь. Всегда всё начинается и заканчивается им. Хершел выходит на улицу, поджигает сигарету. По привычке хочет ссыпать пепел в нагрудный карман, но вспоминает, что этот костюм еще стоит поберечь — кто знает, когда состоятся следующие похороны. Он сам не припоминает, как приобрел эту привычку, ужасающую весь департамент, добавляющую новый сочный штрих к его образу местной достопримечательности. Немецкая певица спокойно сидит на скамейке и даже не вздрагивает, когда он присаживается рядом. — Не могу поверить, что эти скоты живы и стоят там, над ним, — выдает Эльза, сминая платок пальцами, обтянутыми сиреневыми шелковыми перчатками. — Вы должны что-то сделать. Джек, — она не задумывается, когда называет его по имени, — должен что-то сделать. Сигаретный дым растворяется в дрожащем на солнцепеке воздухе. В Лос-Анджелесе слишком часто бывает хорошая погода. Бесцеремонный город. — Говорить так — всё равно что подписывать кому-то смертный приговор, — заметил Хершел. Её это только раззадоривает. — Это несправедливо. Если бы только Коул видел все это, он… — Решил бы, что умер зря? — с нескрываемой иронией подсказал он, пока она замешкалась, отыскивая нужные слова. Эльза издала какой-то непонятный звук — остаток рыданий смешался с горьким смешком. Резко подняла голову. — Вы очень странный человек, мистер Биггс. Он слышал это довольно часто — не в последнее время, нет, но раньше. Ему кажется, что он, напротив, самый нормальный из всех. Солнце печет его сквозь черный костюм. В церкви немногим лучше — удивительно, как никому еще не стало дурно от запаха ладана и пыли, смешанной с дымом сигары Расти. Он не слишком-то умеет общаться с женщинами, а утешать не умеет вовсе никого. Не видит смысла. Но Эльза берет себя в руки и перестает утирать слезы. Её взгляд застывает, устремляется в кипящее синее небо, и Хершел тоже смотрит вперед, невозмутимо покуривая. Когда на её плечо ложится рука Джека, она покорно поднимается. Другие назвали бы её аморальной, кто-то разглядел бы загадочность в её замутненном от наркотиков голубом взгляде, романтичность — в том, как она доверчиво полагается на доброту незнакомцев. Биггс видит, что её беда в том же, что и у всех остальных — она не имеет никакого понятия, чем занять остаток своей разрушенной жизни. Думает, что кто-то другой сможет ей помочь. Считает себя слишком слабой. Мысли о собственной слабости убаюкивают сознание, разрушают волю лучше, чем кокаин. Единственное гарантированное лекарство — из тех, на которое не так-то просто согласиться, и уж точно никакой врач не выпишет на него рецепт. Хершел много думал об этом, когда вернулся со своей войны. Особенно по ночам, когда просыпался, задыхаясь от несуществующего запаха дыма в душной прокуренной комнате, зажимая уши от чужих криков в своей голове. Запахи настоящей сигареты и настоящего дыма отрезвляли его. Прирученный огонек, прячущийся в зажигалке, был так же похож на настоящий огонь, как похожи домашние комнатные собачки на своих волчьих предшественников. В его время то, что испытывал он и многие другие выжившие, называлось просто — шок от взрывной волны. После Вьетнама психиатры окрестили это посттравматическим стрессовым расстройством. Что-то вроде той выдуманной болезни, с которой приходят на прием к симпатичному доктору скучающие домохозяйки в ярких платьицах. Он предпочитал первое название. Оно было честнее. Его шок от взрывной волны досаждал ему так крепко, что порой он был готов избавиться от всего этого фарса раз и навсегда. Хершела удерживала и немного успокаивала мысль о том, что он всё равно не уверен, что и в самом деле до сих пор жив. А через некоторое время топкое безразличие утянуло за собой и это чувство. Джек вышел из церкви первым; следом — все эти деятели, произносившие речь. Рой Эрл что-то говорит вдове, склоняя голову в её сторону; одна из заплаканных бледных девочек успокоилась и смотрит на него с застенчивым обожанием, как будто увидела во плоти своего любимого киноактера. Обаяния у него так много, как мало совести. Последним медлительно выползает Галлоуэй со скучающей миной, даже не трудясь сделать подобающее случаю трагическое выражение, прикинуться, что смерть напарника опечалила его. Между тем мимо Хершела он проходит совершенно так же, как и зеленый новичок Фелпс, не замечавший его, пока был на коне и дела его шли в гору. — Я должна присутствовать на похоронах, — упрямо говорит Эльза, не глядя на Келсо, но и не стряхивая с себя его руки снова. — Не самая лучшая идея, принцесса, — Келсо качает головой. Мэри, организовавшая похороны, может, и сделала вид, что не заметила в церкви любовницу Коула, но в последний путь его проводят так, как полагается проводить образцового мужа и примерного отца (как окрестил его Эрл в своей речи). — Лучше приехать туда потом. Она и сама понимает, что идея не лучшая, и лицо у неё становится обреченным; Хершел задумчиво наблюдает за тем, как Джек ведет её под руку к такси и усаживает туда, а потом садится за ней следом. Сам Хершел не планирует присутствовать на похоронах, но и спешить ему в этот солнечный воскресный день некуда. Галлоуэй бросает свою недокуренную сигару в мусорный бак, вперевалочку подходит к тротуару. Садится в свою машину, долго пытается её завести. Хершел со своего места видит, как он злится и колотит по приборной панели, и тихо усмехается себе под нос. — Проблемы с машиной, Расти? — интересуется у него Рой, и тот, пробурчав невразумительные ругательства, вылезает из своей «Nash-Super». — Все в порядке, Финбарр? — спрашивает теперь его шеф. Лицо сражавшегося с упрямой машиной детектива кажется совсем красным на солнце. — Шикарно. На такси поеду. — Можем тебя подкинуть. — Да не надо. Своим ходом как-нибудь. Он раздраженно пинает колесо машины, облокачивается о неё спиной. Сердито пыхтит и закуривает сигарету, как будто толстенной сигары, выкуренной в церкви, было недостаточно для его легких. Гроб с телом выносят в последнюю очередь и запихивают в специальную машину; носильщики пытаются сохранять положенное достоинство, хоть все и взмокли на солнце под своими темными костюмами, пока тащили дубовый ящик с телом героя войны. Все прощаются, произносят положенные сочувственные слова Мэри Фелпс, а потом разбредаются по своим автомобилям и неторопливо отъезжают — часть на кладбище, совершать последний из этих бессмысленных обрядов, прочие — кто куда. Расти, сощурившись, провожает взглядом похоронную процессию, к которой поломанная машина дала лишний повод не присоединиться, потом поворачивается в другую сторону. В этот момент он как будто в первый раз замечает Хершела, всё еще сидящего на скамейке, где он утешал Эльзу. По лицу Расти видно, что компания следователя из отдела поджогов явно не из лучших, но его так и тянет что-то высказать, и Хершел для этой роли годится не хуже любого алкоголика из бара - ну, или почти не хуже. Когда Галлоуэй подходит к нему, Хершел только слегка приподнимает брови. — Привет, Финбарр, — говорит он, зная, как пьяница-детектив не любит своё имя и надеясь, что он сразу отвалит; тот, впрочем, только закатывает глаза, но никак это не комментирует. — После того, как Фелпс поездил на моей машине, она все время ломается. Совершенно не умел водить. Человека запоминают по его поступкам — еще одна старая, в очередной раз подтвержденная истина. Тем не менее, прямолинейная циничность Расти почти обескураживает его, и он молчит, пока Галлоуэй плюхается рядом с ним на скамейку. Тени от кипарисов как раз упали на неё, принося желанную свежесть. — Я прямо не знаю, что на такое отвечать, Галлоуэй, — наконец произносит Хершел. — Сочувствую тебе. Вижу, что смерть бывшего напарника вызывает у тебя глубокое горе. — Какой же ты неприятный тип, Биггс, — сообщает Расти, стряхивая пепел в опасной близости от черных брюк своего собеседника. — По тебе, кстати, тоже не сказать, чтобы ты был особо расстроен, а ведь Фелпс и твоим напарником был, если ты помнишь. Келсо говорит, что он умер прямо у вас двоих на глазах. Прямо на глазах — Фелпс не успевает испугаться, не успевает сказать ничего из того, что люди припасают в качестве последней эффектной фразы, которая навеки останется в людской памяти. Впрочем, из памяти Хершела его последнее слово тоже никак не убиралось, хоть это и было простым «прощай», ещё и не к нему обращенным. Потом им с Келсо в первый раз пришлось утешать Эльзу, которая то рыдала, то заламывала руки, то порывалась бросаться спасать Фелпса («А вдруг он не умер?»), и Хершел подумал бы, что она, должно быть, сошла с ума — у Фелпса не было ни единого шанса, и это совершенно очевидно, — если бы не побывал в её шкуре когда-то. Отрицание — наиболее безболезненный этап, который проходит слишком быстро. Тогда Джек почти насильно увёз её оттуда на своей машине, а теперь кладет ей руку на плечо совершенно по-свойски, а она, кажется, до сих пор любит Фелпса, но и Джека тоже — и такое бывает, хоть и не с ним. Галлоуэй смотрит на него как-то излишне проницательно, говоря, что Фелпс умер у него на глазах, как будто думает, что тот скрывает от него какой-то секрет. Старая детективная привычка — подозревай того, кто ближе всех. — Всё так и было, — буднично сообщает Хершел. — Или тебя интересуют подробности? Всем своим видом Галлоуэй показывает, что подробности его совершенно не интересуют. Насупившись, он переводит разговор в другое русло. — Мы с ним сработались, — медленно тянет Расти, словно с неохотой, как будто и не сам завел эту беседу. — Я думал, что этот зануда не выдержит и переведется в другой отдел. Но под конец всё стало вроде и ничего, когда он не начинал строить из себя Шерлока. Его лицо украсила кривая усмешка, как будто он вспомнил что-то очень приятное. — Один раз он полез в озеро с гудроном, — со смешком сообщил Расти. — Можно было бы сразу взять лодку, чтобы переправиться, но тогда не получилось бы полюбоваться на вундеркинда Фелпса, который в идиотских сапогах шлепает по болоту. На солнце он жмурился, как большой и довольный кот, явно вспоминая, как оно было. Хершел понимает, о чем он хочет сказать. Они с Фелпсом тоже сработались, хотя Хершел всегда работал один. И теперь снова будет работать один, как будто эта вызванная Фелпсом взрывная волна — погони, заговоры, перестрелки — постепенно улеглась, и его жизнь вернулась к нормальности. Дома, сожженные ради страховки, дома, сожженные по неосторожности, из зависти, из ненависти. Детектив Биггс выезжает на место происшествия, но толку от этого мало — процент раскрываемости в отделе поджогов никогда не был высок. — А потом опять всплыло это дело с… а, неважно. Расти спохватывается, перебивает сам себя. Ну конечно, это то самое дело, о котором их шкипер запретил даже упоминать. Хершел мог только догадываться, чем тогда всё кончилось —, но он не думает об этом, ему просто не интересно. А по Галлоуэю нельзя сказать, что он повинуется запретам — скорее, ему просто стало скучно, и он понял, что история получится слишком длинной. — Мы этот выпуск, про певицу, всем отделом читали. Я подумал — ну молодец, вундеркинд, и здесь выделился. Зато теперь он у нас примерный семьянин. Полезно время от времени совершать что-нибудь героическое. — Ты имеешь в виду — героически умирать в затопленном тоннеле? — уточняет Хершел. Галлоуэй скашивает на него сердитый взгляд. — Нет, жене изменять с беглыми немками, — огрызается он. — А по тебе и не скажешь, что ты такой моралист, Финбарр. — А я и не осуждаю, Биггс. Просто констатирую факт. Кстати, я никогда не изменял своим женам, если уж на то пошло. — И именно поэтому у тебя их было несколько? — Да пошел ты. Ну, может, было пару раз, нужно ведь иногда спускать пар. Хершел пожимает плечами, Расти отворачивается в сторону. — Женщины, — наконец говорит он тоном, в котором нет и тени обвинения — только усталость человека, который слишком часто напарывался на одни и те же грабли. — Как всегда, от них одни проблемы. Загонят тебя в могилу и, не успели тебя похоронить, как они уже целятся на другую жертву. Галлоуэй прав, когда говорит про женщин, что от них одни проблемы. Но только наполовину, как и каждый, кто уверен в своей правоте. От мужчин проблем не меньше. На самом деле, женщины — только один из поводов, за которые цепляются мужчины, чтобы нажить себе и другим как можно больше проблем. Хершел всегда старался избегать, насколько это возможно, проблем, связанных с женщинами, и в последние годы ему это удавалось особенно хорошо. В новом доме, куда он переехал пару лет назад, ему некоторое время досаждала соседка — одинокая вдова лет сорока, — то и дело норовила принести ему тыквенный пирог или жирную мясную лазанью. Всегда улыбалась, поздравляла с праздниками, смотрела с незамаскированным сочувствием на его потертые пиджаки и засаленные рукава. Подношения и, в особенности, сочувственные взгляды выбивали его из колеи, и он старался уклоняться от них, как мог. Хершел ни на секунду не тешил себя иллюзией, что ей он просто понравился — это было обычное женское поведение, продиктованное боязнью остаться одной. Боязнь одиночества, как и вообще все чувства, прорастает из страха смерти, а Хершел уже её не боится — ждет этого события так же спокойно, как люди, которые планируют когда-нибудь переехать в другой город, но пока еще не определились со временем. Ждут, когда обстоятельства сложатся удачно. Пока что переехал только Фелпс, который совсем этого не ждал и не планировал. Впрочем, о его планах Хершел никогда не спрашивал. — Ты вроде собирался вызвать такси, — напоминает Хершел. Всё равно они не получают удовольствия от общества друг друга, так к чему и дальше это тянуть. Расти несколько раз тяжело вздыхает, словно хочет сказать — ну и зануда ты, Биггс. Солнце снова вышло из-за кипарисов, падая прямо на его лицо. На лбу у него выступают несколько капель пота, и он неторопливо смахивает их ладонью. — Неудивительно, что даже в твоем отделе все от тебя шарахаются, — наконец говорит он. — В таком случае странно, что ты решил со мной заговорить. — Я это сделал, чтобы не тащиться на похороны. Биггс приподнимает брови: — И машина у тебя не ломалась? — Я похож на человека, у которого вдруг ломается машина? — хмыкает Расти. — Не думаю, что раскрою тебе большой секрет, но мне и этого цирка в церкви хватило. К тому же, старик Фелпс бы не обрадовался, если бы я принялся утешать его жену… — Очень гуманно с твоей стороны. В конечном итоге Галлоуэю надоедает и Биггс; он медлительно поднимается, отряхивает несуществующую пыль со своего пиджака. — Ну, удачи, — небрежно замечает он. — Может, увидимся на этой попойке в честь покойного. — Меня не приглашали, — спокойно отвечает Хершел, и Галлоуэй снова посылает в его сторону слишком пристальный взгляд из-под нахмуренного лба — вроде опять хочет что-то сказать, вроде — да ладно тебе, Биггс, поехали; вроде — никто и не заметит, если ты притащишься, — но в последний момент передумывает. Хершел наблюдает за тем, как Расти вперевалочку подходит к своей машине, загружается в неё и медленно, будто даже автомобилю тяжело выдержать его внушительный вес, выезжает на дорогу. Пройдет пара часов, сядет солнце, и завтра его ждет новое дело, новое пепелище. Хершел выкуривает еще одну сигарету, теперь уже в привычном одиночестве. Смотрит, как мимо проезжают другие машины, как женщины с лицами, скрытыми от жары полями шляпок, спешат по своим делам. Замечает, как священник выходит с другого выхода и, полагая, что его никто не видит, ослабляет тугой ворот своего одеяния и тоже с явным удовольствием затягивается сигаретой. Хершел думает, что где-то в десятке километров Мэри Фелпс бросает первую горсть земли, а девочки испуганно цепляются за её черную юбку, уже не пытаясь вести себя прилично. Догоревшая сигарета обжигает пальцы; пепел падает прямо на колени, но он не замечает. Позади Биггса в тихой истерике бьются колокола.