Поцелуи солнца

      Майкрофт ненавидит свое тело, начиная от рыжеватых редеющих волос и заканчивая тощими ногами с темными волосками. Еще в подростковом возрасте Майк понял, что все его одноклассники намного красивее его, но зато он всегда был умнее противного стада баранов. И это обнадеживало - жаль, что только первое время, ведь, когда его дразнили за слишком высокий рост, нескладность, он мог запросто унизить зарвавшегося одноклассника парочкой слов и забыть об этом раз и навсегда, стереть из головы, как говорит Шерлок.       Но почему-то не мог. Было неприятно, что сказать: ему давали идиотские клички, издевались, в общем, что только не делали, чтобы унизить и обидеть Майкрофта еще больше. Многие, как его мама, сказали бы, что такие люди не достойны внимания и их просто нужно игнорировать, а остальные, как папа, посоветовали бы воспользоваться силой.       И все-таки Майк не мог: с каждым днем подростки становились все злее, и теперь каждый Божий день его преследовали любители понтов, которые кричали что-то вслед, распевали какие-то песенки о нем. Неизвестно, сколько бы мог продолжаться этот ад, если бы в один прекрасный день в их класс не перевелась новенькая.       Глупая как насекомое, жирная и высокая Бетси Бертисс. Все шутники сразу перекинулись на любительницу жареной картошки и колы, позабыв о рыжеволосом нескладном мальчишке с книгой в руках. Кто-кто, а Майкрофт по своей "популярности" скучать не будет; пусть остался всего год до очередного перевода в новую школу, главное - теперь его оставили в покое.       Дальше было только хуже. Нет, его не трогали, потому что боялись; теперь его недолюбливали и сторонились. Потому что Майк отрастил себе иголки и в случае опасности может воспользоваться ими, потому что теперь под языком у него мешочек с ядом, как у змеи, и острые когти, как у орла. Но все эти важные умения, что воспитала в нем жизнь, перечеркнул такой пигмент, как меланин. Кто бы мог подумать, что его в буквальном смысле обсыпет веснушками? Лицо, плечи, спина, шея - все было в аккуратных небольших пятнышках.       Словно золотое конфетти посыпалось на него и напрочь прилипло, отказываясь покидать бледное тело мужчины. Как Майкрофт не психовал, пытаясь избавиться от этой красоты: замазывал тональным средством, наносил пудру, бегал от солнца, как вампир, от чего под глазами залегли тени, а на коже начали проступать синие венки. Все более или менее простые способы были испробованы; оставалась только лазерная операция, и Холмс-старший с превеликим удовольствием бы согласился на процедуры, но, только почитав брошюру с довольно красочными картинками возможных последствий, преуспевающий политик потерял сон. Было проще отказаться от рубашек с открытым горлом и рукавом, от шорт и маек. Было куда проще купить пудру своего оттенка кожи, что, кстати, не очень легко, учитывая болезненную бледность чиновника, и мазать каждое утро ей лицо. Как же Майкрофт ненавидел себя: он презирал каждую веснушку на своем нескладном теле, готов был сорвать с себя кожу, лишь бы не видеть этот кошмар.       Что можно сказать о личной жизни мужчины? Ее не было. А кому захочется ежедневно смотреть на него, видеть премерзкие рыжие волосы, тонкие, издевательски поднятые брови и явно не созданные для поцелуев тонкие губы. Трогать жилистое бледное тело, все усыпанное чертовыми веснушками, слушать его занудные речи и пробирающий до нервной дрожи голос. Да он был ходячим прототипом человека, которого никто никогда не захочет полюбить. Пусть при деньгах и с хорошей работой, но, простите, деньги не смогут решить все проблемы, которые, как считал Майкрофт, сто процентов будут при общении с ним.       Это было во-первых; во-вторых касалось только Холмса: его и больше никого. Веснушки, слишком выделяющиеся на бледноватой коже, размером где-то со шляпку гвоздя, эти мерзкие пятнышки, что были повсюду. Как он мог показать себя такого любимому человеку? Пугать не хотелось, расстраивать тем более. Нет уж, кажется, такому, как он, лучше умереть в гордом одиночестве.       Так бы Майкрофт и поступил, если бы не карие бездонные глаза одного инспектора из Скотланд-Ярда. Глаза Грегори были цвета дорогого коньяка или терпкого черного шоколада с медовыми вкраплениями? Он тонул в двух этих омутах, сраженный красотой, он благоговел, и млел, смотря в прекрасные глаза инспектора, и умирал. Он был недостоин самого прекрасного мужчины во всей Англии, этого доброго, смешливого, дружелюбного и честного детектива-инспектора. Как бы Майк ни хотел прикоснуться к волнующей седине, как бы ни желал обнять сзади, упираясь носом в чужой затылок, сделать он не мог ровным счетом ничего. - Мистер Холмс? - голос Грегори звучал раздраженно: кажется, Майкрофт молчит уже больше пяти минут. - Мистер Холмс? - а вот теперь он уже начинает паниковать, глядя, как сильно мужчина вцепился в ручку зонта. - Майкрофт! - рявкает Грег, с силой тряся скромного политика за плечо.       И тут Майк отмирает, подняв пустые серые глаза на своего собеседника, что до сих пор активно тряс его за плечо: мужчина моментально проливает свой остывший кофе на грудь. Было смешно наблюдать, как встревоженно мечется инспектор в поисках салфеток и как, не найдя нужную вещь психует. Политик пытается успокоить его, мол, все хорошо, кофе успел остыть, а рубашку особо не жалко. Но Лестрейд, в свою очередь, успокаиваться никак не хотел: он то цеплялся за свои седые волосы и принимался нервно дергать их, то начинал судоржно теребить свой пустой стаканчик из-под кофе. Несмотря на то, что Холмс вообще-то спокоен, Грегори весь изнервничался. - Черт, моя вина, простите... где же салфетки... а, к черту! - Грег, скомкав какой-то плохо пропечатанный лист, кинул его на стол и, загнув рукава рубашки, вздохнул. - Раздевайтесь.       Лицо Холмса надо было видеть.       Приподняв обе красиво очерченные брови вверх, скромный политик поудобнее перехватил зонт. Глаза лихорадочно заблестели, кожа буквально через секунду стала мраморно-белой еще больше оттеняя рыжину волос. Майкрофт пытался всеми силами не выдать факт своей нервозности, что было крайне трудно, учитывая панический страх собственного тела - хотя, скорее, не своего тела, а реакции Грега при виде его без рубашки.       Пока мужчина строил в своей голове возможные планы отступления, попутно представляя, как инспектор морщится, когда он оголит спину, Лестрейд соображал причину странной перемены в поведении собеседника.       Часами можно смотреть на три вещи: как горит огонь, течет вода и думает детектив-инспектор Лестрейд. - Я не то имел ввиду... - Грег моментально замахал руками. - Просто вы немного сыроваты.       Надо было засмеяться - это точно могло разрядить обстановку - но Майк умел только усложнять ситуацию. Вопросительно выгнув бровь, политик проигнорировал возникшую очень кстати фразу в своей голове. Надо было срочно ретироваться.       "Не считаете ли вы меня недожаренным, а не просто сырым?" - заметил бы Холмс, не будь он почти главой нации. А Грег тем временем, распахнув шкаф, выудил оттуда чистую, что, кстати, удивительно, отглаженную рубашку. - Давайте, я отвернусь или выйду, а вы пока..? - Лестрейд больше жестикулировал, чем говорил; можно подумать, они обсуждали что-то запретное, как заговорщики. - Это ребячество, - поморщился мужчина, наконец открывая рот. - И это ваш кабинет.       Грег кивнул скорее сам себе, чем ему, и тут же, неловко устроив рубашку на спинке стула, развернулся лицом к собеседнику. Еще один кивок - и вот Лестрейд, сбив по дороге органайзер с ручками, нагнулся, поднимая маркеры с карандашами с пола. Майкрофт откровенно залюбовался на эту задницу, крепкую, обтянутую тканью джинс. Было бы больше времени, Холмс бы успел рассмотреть прекрасный объект своего внимания получше, но совесть как всегда противно захныкала, напоминая о том, что все это неправильно.       Быстро рванув с себя мокрую холодную рубашку - к месту сказать, что одну из нелюбимых - политик как мог быстро принялся переодеваться в сухое. Все бы ничего, и, кажется, все маневры, дабы скрыть от любимого свое "уродство", прошли, как надо, но тут случился казус. Грег, бурча что-то под нос, поднялся во весь свой рост и замер. Майк, рассмотрев рубашку, уже было хотел надеть ее, как вдруг почувствовал на собственной спине удивленный взгляд. На каблуках развернувшись лицом к нарушителю своего покоя, мужчина, словно робкая барышня, стыдливо прикрыл нагой торс. Хотелось заплакать и убежать куда подальше, забиться в какой-нибудь пыльный темный угол и, уткнувшись лицом в острые колени, рыдать так громко, как хочется.       Его тонкую броню сломали, задели что-то слишком личное, то, что пытаются скрыть ото всех. Сейчас Грег презрительно подожмет губы и совсем не по-инспекторовски скажет что-то обидное, и тогда всему придет конец. Годам отторжения от социума и жестокого мнения - как он сможет пережить удар от любимого человека? - Ты как небо, - пораженно хлопая длинными ресницами, по-детски восхитился Грег. - А это, - его палец неопределенно очертил кривую по направлению спины Майкрофта, - звезды.       Их глаза встретились. Майк робко, словно не веря своему счастью, мял край рубашки, то натягивая его на грудь, то убирая, а Грег смущенно покраснел. - Как небо? - Холмс нервно выдохнул, все еще не поднимая глаз. - И даже лучше.