Точка абсурда.

Внешняя невозмутимость – за ней Бервальд прячется, словно за непробиваемой броней. Обманчивое спокойствие. И только глаза – лихорадочно горящие, потемневшие – отражают… нет, не бурю эмоций, но лишь одну. Доведенную до концентрации крепкой кислоты, разъедающей изнутри, прожигающей ткани организма ко всем чертям. Эмоцией этой была ледяная ярость. И только одно могло пробудить ее в шведе и довести до того градуса, при котором она начинала замораживать разум, – попытка посягнуть на его собственность. Или любое действие, которое он расценил бы именно так. И Бервальд не мог отвести горящего взгляда от Тино, мило улыбающегося и болтающего с представителями Центральной Европы. Кроме того, с финном охотно беседовали и Джонс, и Хонда. И у шведа руки тряслись мелкой неконтролируемой дрожью. От страха, что отнимут, доведенного до абсурда. От обжигающего холодом желания доказать свое право на обладание. И желание это граничило с безумием. Потому что Бервальд знал только один способ. Когда, уже после окончания конференции, они возвращаются по коридору в свой номер, достигшая своей высшей точки абсурдная ярость вморозила в мозг только одну идею. Требующую исполнения – немедленно. Заставляющую перехватить запястье Тино, когда он, уже в номере, потянулся включить свет. - Бер… – из легких выбивает весь воздух – захлопнув дверь, Бервальд резким движением фактически припечатывает Тино к стене. А потом – неожиданно – целует, властно, сильно, глубоко, кусая губы. Отнюдь не нежно. Чувствуя, как Тино напрягается, протестующе мычит и пытается отстраниться, Бервальд низко рычит и сжимает его руки, не заботясь – больно, нет ли… Снова целует – кусает, – а потом с силой толкает вглубь комнаты, к кровати. Так, что финн, не удержавшись на ногах, неловко падает. Возвышаясь над Тино, швед медленно расстегивает ремень и вытаскивает его из брюк. Краем сознания отмечает, что в широко распахнутых фиалковых глазах – страх. Неподдельный и искренний. Потом – мельком – думает, что перед ним – Тино и с ним так на самом-то деле не стоит, потому что он в свое время и без этого получил сполна. Но эту мысль давит другая. Продиктованная все той же абсурдной эмоцией. Он должен понять, что нужно подчиняться. Что он – собственность Бервальда. И швед произносит не своим, глухим и жутким, голосом: - Раздевайся. Тино смотрит на него широко распахнутыми глазами и не двигается. Тогда Бервальд складывает ремень пополам и резко хлопает им – финн вздрагивает. Но приказа по-прежнему не выполняет, прижимаясь к спинке кровати в жалкой попытке избежать того, что так неумолимо приближается. И швед теряет терпение. Бросив ремень, хватает Тино, грубо, причиняя боль, срывает с него одежду. По полу стучат пуговицы. Ткань трещит, разрываясь под сильными руками. Бервальд чувствует острую необходимость подчинить, доказать свое право на то, что делает. Игнорируя отчаянное сопротивление и тонкие вскрики. Швырнув Тино на постель, нависая над ним, швед переворачивает его на живот и вжимает лицом в подушку. Юноша извивается от нехватки воздуха, пытается высвободиться из жестких холодных рук. Стонет, наверное, но подушка заглушает любые звуки. Это судорожное сопротивление заводит. Настолько, что напряженный член упирается в молнию на ширинке брюк. И это больно. Отпуская голову Тино, Бервальд расстегивает брюки, высвобождает член и проводит по нему пару раз ладонью, чуть жмурясь. Вцепившись в бедра Тино, жестко, до синяков, ставит его на колени, неумолимо давит ладонью в спину, между лопаток. Поза напряженная, унизительная. Но шведу нравится. Торопливо облизав сразу два пальца, Бервальд резко проталкивает их сквозь инстинктивно сжавшееся колечко мышц – Тино шипит и пытается выскользнуть, извиваясь всем телом. Но швед держит крепко, грубо подготавливая для себя. Фактически наслаждаясь тем, как тело финна судорожно передергивается от попыток более глубокого вторжения. Желание немедленного обладания становится нестерпимым. И Бервальд вынимает пальцы, придерживая свой член у основания, проводит головкой между ягодиц Тино, на что тот делает последнюю отчаянную попытку высвободиться. Но швед свободной рукой хватает его за шею, сильно сдавливает и держит некоторое время, пока сопротивление не угасает окончательно. Он знает, что сам он ощутит даже больше боли от всего этого – Тино невероятно тугой, не подготовленный даже и наполовину. Но Бервальд, сильно раздвигая упругие ягодицы, упорно входит. Медленно, тяжело. А финн… Финн кричит так, что слышит, наверное, весь этаж. И пусть кричит. Пусть. Все будут знать, что он принадлежит Бервальду, который волен делать с ним все, что заблагорассудится. От этой мысли бедра шведа неконтролируемо дергаются вперед, член входит до упора. Бервальд шипит от боли, подается назад и едва ли не выскальзывает – потому что становится неожиданно влажно. И в воздухе пахнет кровью. И ритм становится совершенно неконтролируемым. В какой-то момент Бервальд чувствует, что трахает безвольное тело. Тино, видимо, отключился, не выдержав всей боли. Охрипнув от криков. И именно в тот момент, когда приходит это осознание, швед рычит, низко, утробно, и кончает – в расслабленное тело. Выпустив финна из рук, Бервальд оглядывает его, удовлетворенно подсчитывая все оставленные отметины – на шее, на плечах, на спине, на ягодицах, на бедрах… Внимание притягивает стекающая по коже струйка смешанной с кровью спермы. А потом швед замечает, что Тино даже не был возбужден. И это… возбуждает его самого. Снова. Поэтому когда Тино приходит в себя, его ожидает новая порция ужасов. Бервальд скидывает его на пол, прижимает к спинке кровати. По-хозяйски сжимая волосы, трахает в рот, матерится сквозь зубы, глядя на заплаканное лицо. Тино давится, задыхается, пытается освободиться. И факт сопротивления заставляет шведа кончить повторно. Глядя на перепачканное спермой лицо финна, на дорожки слез, Бервальд встречается с его взглядом. И едва не отшатывается – в фиалковых глазах горит лютая ненависть. Такая ненависть не могла вспыхнуть только от сегодняшних событий. Она идеальна, отточена за все века оскорблений и издевательств. Она настолько прекрасна, что… Бервальд понимает: все будет продолжаться. Снова и снова. Потому что его право на обладание осталось недоказанным.