Локи все-таки будет судить асгардский суд?

      Возвращение в Асгард было долгим. Один специально не торопил восьминогого коня, обдумывая произошедшее. Получившийся разговор с младшим сыном вышел почти бесполезным и в некоторой степени неожиданным. Множество вопросов о матери, об асинье, которую Локи никогда не знал, были досадной неприятностью. Отец богов и людей хорошо помнил тот день, когда увидел царицу Ётунхейма и не смог спасти, но Локи рассказывать подробности той мимолетной встречи не собирался. Зачем впечатлительному полуётуну знать, что на самом деле произошло в тот день? В ледяном царстве целительные камни не действовали, а царица потеряла так много крови, что спасти её могла только обладательница дара исцеления. Она же спокойно дожидалась мужа во дворце Асгарда и не ведала, что её помощь необходима страждущей.       Не имея возможности спасти женщину, Один сосредоточил все свое внимание на ребенке, но царица и этим была недовольна. Короткий предсмертный разговор на всю жизнь запечатлелся в памяти владыки:       — Вернись в Асгард с нами. Тебя все ждут, и никто не тронет.       — Молчи, царь погибающего Асгарда. Я царица Ётунхейма, и я останусь верна своему государству и своему народу. Я проклинаю тех, кто породил меня в гниющем городе богов. Я умру здесь, рядом с моими детьми, убитыми тобой, отец смерти.       — Мы не оставим тебя здесь.       — Только попробуй забрать мое тело в город богов, и проклятье падет на тебя и весь твой род, Один. И не смей прикасаться к священной жертве.       — Он твой сын.       — Он недоношенный урод и единственное, что он может, это отдать свою никчемную жизнь на благо своего народа. И я прокляну…       Последние минуты жизни царицы Ётунхейма были пронизаны болью, отчаянием и злобой, направленной на того, кто почти уничтожил принявший её народ. На того, кому она сама когда-то кланялась и клялась в верности. Один никогда и никому не рассказывал о том, что произошло в храме, Локи неоткуда знать правду. И лучше, если он никогда её не узнает. Кто бы ни рассказал ему о матери, он не может поведать о том, что видели только Один, умирающая женщина и… новорожденный младенец.       Один усмехнулся: прошли столетия, спасенный младенец давно вырос и с возрастом стал очень похожим на мать. Не внешне — сколько бы раз Всеотец не изучал черты лица полукровки, не мог найти схожести; но Локи достался ее тяжелый характер — в полуистеричных воплях сына на кладбище Один слышал голос той, которая приговорила его к смерти во имя интересов чужого ей народа. Фразы, слетавшие с губ царевича, точно так же отдавали театральностью. Женщина, поведшая, вопреки законам своего нового дома, в бой армию, очень любила лживый пафос. Как она говорила?       — Не вернутся домой живыми асы, напавшие на нашу родину. А вернутся они только духами темными и демонами порочными!       Когда над полем битвы раздался ясный и чистый голос, усиленный магически, многие отвлеклись от битвы, чтобы увидеть его источник. Асов поразила эта маленькая женщина в доспехах, стоявшая во главе армии великанов. Она едва доставала до плеча самому низкому из них, но решимость и царское величие сквозили в каждом жесте. Ее глаза горели беспредельной ненавистью, её рот искажался в безумной усмешке. Один очень хорошо запомнил царицу в тот момент. Но он мог наблюдать и восхищаться её отчаянным бесстрашием всего несколько мгновений, потом армии столкнулись, и он потерял её из виду. Вторично встретились они уже в храме.       С тех пор прошло много столетий, но Один до сих пор помнил собственное изумление, когда впервые поймал на лице маленького Локи такое же выражение, какое было у его матери в день своей смерти: те же горящие глаза, решимость во взгляде, подвижные мышцы лица, мертвенная бледность. Она была блондинкой — он брюнетом, её глаза отливали голубым, его — зеленым, в чертах лица не было никакой схожести. Если бы какой-нибудь художник изобразил мать с сыном, то никто бы не определил, что они ближайшие родственники. Но характер (известный Одину еще с тех пор, когда асинья жила в Асгарде), пластика, выражение лица — все это передалось младшему сыну.       Насколько не стоило в момент битвы слушать крики женщины, настолько, как вскоре понял Всеотец, не стоило придавать большого значения и полуистеричным воплям сына, слетавшим с его губ в моменты наивысшего безрассудства и паники. То, что Локи обожает театральные эффекты, обожает играть голосом, принуждая других восхищаться или даже повиноваться — Один знал давно. Правда, раньше он никогда не смел дерзить своему отцу, но с другими позволял себе вольности, и Один не раз краем уха слышал обрывки пламенных речей. И хотя произошедшее на кладбище сильно разочаровывало отца богов и людей, он был рад хотя бы тому, что Локи сменил тактику — из жертвы превратился в воина. Пока ему можно позволить дерзить.       Образ царицы Ётунхейма незаметно сменился образом царицы Асгарда. Фригг — высокая, красивая, статная женщина, украшенная убором из перьев цапли — символом молчания и забывчивости — Один видел её такой незадолго до свадьбы: в белоснежных одеждах, опоясанных золотым поясом с тяжелой связкой ключей. А ведь, наверняка, Локи считает, что его настоящая мать превосходит приемную во всем, особенно в красоте. Хорошо, что он её никогда не видел: рядом с Фригг царица Ётунхейма лишь бледная тень.       Один подъехал к дворцу, спешился, приветствуя прекрасную супругу. Фригг стояла в дорожном платье, не замечая снега. Её молчание и красноречивый взгляд говорили о том, что она ждет ответы на все свои невысказанные вопросы. Она точно знала, куда и зачем ехал Один, и ожидала скорейшего возвращения мужа и сына.       Царь позволил увести себя в Фенсалир — болотные палаты, как он сам их прозвал. Это было самое чудесное место во всей столице — белоствольные златокудрые березы не опадали даже зимой, из-под снега выглядывали золотые ромашки — свадебный подарок с сюрпризом — с топью, где жило множество цапель и лягушек — царь Асгарда всегда любил хорошие, пускай и не очень добрые шутки. Именно здесь царица проводила большую часть времени, следя за мастерскими, где изготовлялись одеяния из тончайшего льна и шерсти. Когда же она сама садилась за прядильный станок, то по небу начинали проплывать полотна яркоокрашенных облаков.       Давно уже Один не заходил в женские палаты, вызывая, если приходила надобность, супругу к себе. А вот младший сын еще в детстве облюбовал палаты матери и проводил там огромное количество времени. Уж не здесь ли, в тени берез и под неусыпным контролем матери, он занимался тем, чем бы ему никогда не позволил заниматься отец? Подозревать Фригг в сговоре с младшим раньше даже в голову не могло прийти Одину, но не после последних событий: откуда еще Локи сбегать в другие миры, если не из покоев, не видимых глазу Хеймдаля?       — Поездка прошла удачно?       Один словно очнулся: они уже давно вошли в комнату, Фригг сидела за прялкой, а из-под её рук выскальзывала золотая нить.       — Локи недостоин своего титула и своей семьи, — ответил царь Асгарда, подождав, пока девушки оставят их с супругой наедине. — Он жалок и полностью разбит. И как он мог завоевывать мир смертных? — Один помолчал немного, но Фригг не спешила перебивать. — Он откуда-то разузнал правду о своей матери. А ведь даже Хагалар ничего не знал.       — Но мог узнать, — Фригг опустила руки. — Всеотец, разлучи их. Доверять врагу — это ненормально. Он отомстит тебе через Локи и погубит его. Хагалар может обмануть всех в Асгарде, даже тебя. Он уже узнал все секреты прошлого Локи и теперь…       — Он не стал бы говорить Локи о матери, — задумчиво произнес Один, вставая. — Хагалар не забыл своих амбиций: если бы он узнал правду, то скрыл бы ее.       — Он погубит его, — тихо прошептала Фригг. — Или не он. Страдая в одиночестве и скорбя по матери, Локи может вызвать ненароком её дух из Хельхейма. Она заберет его с собой, — Фригг оплела свои пальцы золотой нитью. — Ты же можешь воспользоваться одним из своих заклинаний и вызвать её? Или сам прими её облик и явись к Локи. Нельзя терять надежду, что он заговорит, — Фригг с надеждой посмотрела на помрачневшего мужа.       — Если Локи увидит её, он может совсем тронуться рассудком, — ответил Один после недолгого молчания. — Ты все время вверяешь участь Локи мне, но, в конце концов, ты его мать.       — Мать, — тихо откликнулась Фригг, и в её голосе на мгновение зазвучали слезы. — Локи, которого я вырастила, очень любил меня. Но его ты убил, — она подняла голову: на лице богини не было ни суровости, ни горя. Она просто говорила то, что считала необходимым сказать. Без эмоций. Без чувств. Так говорила царица, а не мать. — Нашего сына мы потеряли навсегда в Бездне. Тот, кто вернулся — не Локи. Не мой сын. Это искалеченный полуётун.       Наступило гнетущее молчание.       — Настал день, когда мать отрекается от своего сына?       — Я не отрекаюсь, — пожала плечами Фригг. — Я люблю его и таким. Но я понимаю, что мы вырастили чудовище. Помнишь, — она подняла руку, напуская легкую иллюзию, — мы мечтали, что сделаем из полуаса аса? С самого начала я настояла на том, чтобы Локи был нашим сыном, а не рабом, — комната наполнилась легким туманом, в котором можно было различить неясные образы двух взрослых богов и двух детей. — Мы не теряли надежду сделать из него достойного сына Одина, которым ты мог бы гордиться, надежного друга нашему родному сыну, — Фригг чуть повернула руку, развеивая иллюзию. — Но наши мечты не сбылись. Полуас никогда не станет асом. Наш сын умер. Из-за тебя.       Один вглядывался в лицо супруа как та       — Я признаю свою ошибку, а ты признай свою, — богиня отвернулась, возвращаясь к прерванному занятию. — Время не стоит на месте. Все меняется. Наши дети растут, мы стареем. Теперь все по-другому, и Хагалар уже не тот. Локи не должен остаться с ним.       — Это обида говорит, не мудрость, — в словах Одина начал проступать настоящий гнев. — Ты забыла все, что было между нами. Что ты сама готова сделать, чтобы добиться возвращения Локи? Поезжай в поселение, поговори с Хагаларом.       — Мы разошлись так давно… — прошептала Фригг. — Как это будет выглядеть?       — Не более странно, чем царь и царевич, гуляющие зимой по кладбищу, — устало пробормотал Один, собираясь покинуть супругу — разговор явно начинал ходить по кругу.       — Кладбище? — воскликнула Фригг и поднялась столь резко, что чуть не свалила прялку. — Вы гуляли по кладбищу? Как долго?       — Час или чуть более, — недоуменно ответил Один.       — И ты еще и оставил его страдать в одиночестве? — Фригг быстрым шагом направилась к выходу. — Я выезжаю немедленно.       — Куда? — Один едва поспевал за женой.       Царица резко остановилась:       — Всеотец, ты совсем ничего не помнишь о собственных детях! — лицо богини исказил настоящий гнев. — Иначе ты бы ни в коем случае не поехал с ним на кладбище зимой.       Возвращение в поселение было долгим. Локи казалось, что добирается обратно он целую вечность, отвратительным образом растягивающуюся, нарочно отдаляющую заветные ворота, за которыми скрывались дома и желанное тепло очага. На кладбище холод совсем не чувствовался: от битвы, хоть и словесной, молодого царевича бросало в жар, и столь незначительные детали, как пронизывающий насквозь ледяной ветер, совсем не ощущались. Сейчас же, предоставленный на растерзание собственных мыслей, вынужденный все время вспоминать произошедшее, столь ярко всплывавшее перед внутренним взором, что застилало реальность, Локи замерзал. Онемевшие от холода пальцы сжимали поводья, каждый вдох морозного воздуха обжигал гортань и, казалось, что холод добрался до легких. Царевич дрожал, кутаясь в одолженные у слуг плащи, тщетно пытаясь ощутить тепло животного; сняв варежки, он запустил пальцы в косматую гриву, желая только одного — оказаться в доме, в лабораториуме, да где угодно, лишь бы ледяной ветер перестал хлестать по лицу, бросая мелкие снежинки, острые, словно осколки стекла.       Заветная ограда показались как раз тогда, когда царевич уже отчаялся увидеть ворота поселения, когда начал предполагать, что он, измученный мыслями об отце, свернул не туда и заблудился, а свита не посмела указать ему на ошибку. Часы, расположенные неподалеку от входа, показывали, что пришло время для очередного бдения над отданным Одином артефактом — Локи было все равно, что делать сейчас, лишь бы не оставаться одному на морозе.       В лабораториум он пришел раньше назначенного срока и сразу же устроился у печки, стараясь растереть замерзшие кисти. Кожу болезненно покалывало — это, конечно, не обморожение, но ничем хорошим не закончится. Он проиграл отцу в очередной раз, и сейчас поражение было еще более унизительным, чем предыдущее: отец слишком хорошо его понимал. И наказанием служили не только мучительные мысли, которые, Локи был уверен, снова станут его кошмарами, но и медленно расползающаяся по телу простуда.       Размышления были слишком безрадостными — вспоминать детально произошедшее, пытаться понять, где он допустил ошибку, было равносильно тому, чтобы морской водой промывать кровоточащую рану. Нужно отвлечься и не задумываться над надвигающейся болезнью — как хорошо было бы выпить горячего вина, чтобы дрожь наконец-то ушла из измученного тела, или хотя бы послушать бесконечный треп Ивара, который снова опаздывал. Царевич мог бы пока поработать с записями о Тессеракте, но даже мысль о том, чтобы брать в руки тонкие бумажные листы и вчитываться в собственный почерк, вызывала желание с головой накрыться какой-нибудь шкурой и не показывать носа. Работать после всего произошедшего было решительно невозможно. К тому же однажды он уже самостоятельно «играл», пускай и не с Тессерактом, а всего лишь с его копией, но то, чем все это закончилось, осталось в памяти надолго, отбивая всякое желание продолжать. Как он тогда чудом жив остался, он гадал до сих пор. Как его не убил отец — тоже. Если только благодаря матери…        Локи прекрасно помнил, как пытался после взрыва подняться на ноги и судорожно понять, кто он, где он и что он вообще делает в Фенсалире? Пол уходил из-под ног, вытанцовывая какой-то замысловатый боевой танец. Локи мутило. Вдруг его грубо подняли чьи-то руки. Разъяренное лицо отца двоилось и троилось.       — Чем ты тут занимался? — послышался громоподобный рык.       Локи при всем желании не мог ответить: голова гудела, ног он не чувствовал.       — Оставь его! — это голос матери. Она подошла ближе и схватила отца за руку. — Он не делал ничего, что нарушало бы твою волю.       Локи медленно приходил в себя, с трудом вспоминал, чем именно он занимался. Отец отпустил его и позволил жене увести себя. Но еще до того, как они вышли за дверь, в нее ворвался взволнованный брат.       — Локи, что случилось? — он застыл на пороге, с ужасом глядя на полуразрушенное помещение. — Ты что делал здесь? — враз осипшим голосом спросил он, подходя к Локи вплотную.       Тот не ответил, он даже не слышал вопроса. Он стоял, опираясь руками на стол, и тяжело дышал. Головокружение прошло, мир опять сиял всеми красками, а воспоминания вернулись, вызвав волну жгучей ненависти в груди.       — Все бесполезно! — заорал он, схватив многочисленные листы, разбросанные и полусоженные. — Бесполезно! Почему?       Ценнейшие материалы обращались в бесполезные клочки бумаги. Он раскидывал обрывки по всей комнате, так что скоро и он и насторожено наблюдающий за ним брат стояли в дожде бумажных лепестков.       — Все было бесполезно! — прошептал он, едва сдерживая слезы…       Локи глянул на Тессеракт, поблескивающий на исследовательском столе. Это было почти триста зим назад. Прошло столько времени. Он знал, что полученные знания пригодятся, но неудавшийся эксперимент настолько выбил его из колеи, что он зарекся работать с артефактами. Да, его мечта была дерзкой. Наверное, в поселении магии над ним бы посмеялись: он, тогда еще отрок, не обладающий почти никакими знаниями и умениями, замахнулся на то, что не сумели (или не оставили записей) величайшие маги прошлого.       Бездумно разглядывая комнату, виденную уже десятки раз, Локи заметил нечто интересное, заставившее его отодвинуться от печки и подняться со ставшей почти родной скамейки. На полке, до сегодняшнего дня заваленной разнообразным хламом, сейчас стояли в ряд баночки из прозрачного стекла. Внутри них располагались маленькие кристаллы всех цветов радуги, расположенные рядком от красного до фиолетового. Они облепляли стенки и тонкие ниточки, выглядывавшие наружу, словно любопытные змейки. Это было очень красиво. Локи дотронулся до одного из них, но тот сломался в тот же миг, оставив на пальце маленький кристаллик зеленого цвета. Царевич резко одернул руку. Кто знает, что это такое? Он хотел уж было сбросить частичку на пол, но вовремя остановил себя. А если эта штука взорвется? Хотел было смыть водой, но вспомнил про натрий, воспламеняющийся в воде.       Злясь на собственную глупость (ведь только что он вспоминал, сколь опасны могут быть опыты, даже с, казалось бы, знакомым артефактом), Локи отошел от полки с непонятными веществами, уже переставшими быть столь заманчивыми.       Следовало дождаться Ивара и спросить у него, что делать с кристалликом. Держа руку перед собой, Локи аккуратно опустился в кресло. Он чувствовал слабость и был почти уверен, что это не из-за недавних душевных переживаний.       — Локи, ты уже здесь? — в дверях показался сияющий белозубой улыбкой Ивар. — Как всегда первый. А я, как всегда, опоздал. Но у меня есть оправдания.       — Эти кристаллы безвредны? — нетерпеливо перебил его Локи, уже порядком уставший держать руку вытянутой.       — Какие? А, ты сломал мою личную радугу, — протянул Ивар. — Очень жаль. У тебя какого цвета кристалл? Зеленого? Ты его не ел? — Локи покачал головой. Как естественнику вообще могло в голову прийти, что он будет есть незнакомые кристаллы? Однако его веселый тон мгновенно прогнал все тяжелые мысли, подобно тому, как когда-то в детстве весьма чувствительные удары деревянным мечом на тренировках мгновенно заставляли забывать о предыдущих уроках, будь то переполненная датами история или цифрами арифметика.       — Хорошо. Главное, что не синего, а то это медный купорос, он ядовит.       Локи опустил руку, позволяя зеленой частице упасть на пол.       — Как тебе мои радужные кристаллы? — тут же поинтересовался Ивар, бережно взяв в руки баночку с фиолетовыми. — Нравятся?       — Красивые, — отозвался Локи. Он в кое-то веки говорил искренне: кристаллы, оказавшиеся менее подлыми, нежели Тессаракт, и в самом деле запали ему в душу.       — Тебе и правда нравится? — переспросил Ивар. — А хочешь, я тебе такие сделаю? И много! Тебе каких цветов? Они украсят любой дом. Я могу сделать любые цвета, я поднаторел в этом деле в последнее время.       — Сможешь? — уточнил Локи. Предложение было заманчивым.       — Конечно. Только назови цвета. Нет, лучше скажи мне, какими цветами у тебя покои раскрашены? А я подберу кристаллы. Ночей через двадцать-тридцать у тебя будет целый сад! — воодушевленно проговорил Ивар, уже что-то прикидывая в уме.       — Ты хочешь мне их подарить? — уточнил Локи на всякий случай.       — Ну, я надеюсь, сын Одина не откажет мне в милости и позволит сделать ему наискромнейший подарок, который только будет в моих ничтожных силах? — склонился Ивар, пряча хитрую улыбку. Локи улыбнулся в ответ, по-настоящему увлеченный происходящим. Где-то смутно зародилась мысль, что придти к Ивару было идеальным решением, но она тут же была сметена предстоящим развлечением.       — Сын Одина желает оранжевые и пурпурные, — откликнулся Локи, принимая игру. — А также желает видеть, что ты будешь делать.       — Да я и собирался их делать прямо сейчас. Смотри! — Ивар подошел к какому-то сундуку и начал греметь всевозможными сосудами, доставая какие-то порошки, тарелки. Локи подошел ближе, чтобы проследить за превращениями веществ, вызывавшими в его душе восторг и недоумение.       — Вот, выбирай, — Ивар поставил перед Локи множество склянок всех форм и размеров. — Тебе какие больше нравятся? В какие мы повесим ниточки?       Локи пристально смотрел на стеклянные или не стеклянные, но прозрачные тары с узкими, широкими горлышками, толстостенные и тонкостенные, украшенные орнаментами, рябью. Выбор увлек его, стирая все заботы последних ночей. Ивар, тем временем, выложил на стол разнообразные «реагенты».       — Держи, — Локи поставил на стол несколько баночек, убрал остальные в сундук и закрыл его.       Он внимательно наблюдал, как Ивар поставил кипятиться воду, а сам принялся смешивать разноцветные порошки, доводя цвет до какого-то подобия пурпурного и оранжевого. Локи подошел ближе к огню: ему становилось все холоднее и начинало трясти. Только бы все это кончилось обычной простудой, а не чем-то по-настоящему страшным.       — Я даже представить не мог, что тебе понравится, — приговаривал Ивар, снимая закипевшую воду. — Признаюсь: цвета — моя слабость. Обожаю все делать цветным. Я ведь и рисую неплохо, и сам несколько красок создал. Представь себе, я ведь и в поселение попал ради чего? Ради красок! В том, заворотном мире, их ограниченный набор, а здесь я надеялся вывести сотни оттенков. И что ты думаешь, смог! Вот из пятнадцати, ты понимаешь, пятнадцати известных на сегодняшний день оттенков синего, девять — моя заслуга! — он ударил себя в грудь, чуть не пролив кипяток. — Я же вообще на все руки мастер. Рисую отлично, шить умею, сети плести, по дереву вырезать.       — Немногие на такое способны, — заметил Локи, взяв одну из баночек и повторяя действия Ивара: тот сыпал соль в оранжевую жидкость и размешивал её ложечкой, добиваясь полного растворения.       — Ну конечно. Живем то один раз, все надо успеть. Но что есть в мире? Работа и женщины, известно же. О, женщины! Вот я не знаю, кто как, а я очень люблю магиологичек. Такие девочки! Совсем не то, что другие. Ну, целительниц я вообще не беру, я их боюсь пуще концентрированной серной, — Ивар улыбнулся собственной шутке. — К библиотекаршам с тех пор, как стукалки привезли, лучше вообще не приходить — застукают. Магички — о, такие церемонные, чванливые, не от мира сего, прямо серебро среди золота, — Ивар сделал потешно-важное лицо, прошелся по комнате, изображая мага. Локи позволил себе слегка улыбнуться. — А о естественницах я и не говорю. У них только пробирки на уме. — Ивар улыбнулся, отвлекшись от баночки и насыпав туда слишком много соли. — О Бездна! — он заметил, что переборщил с солью. — Ну вот, придется теперь еще одну банку делать.       Ивар, то ли шепча проклятья, то ли перечисляя свои достижения, бросился к сундуку выуживать новые склянки. Он поставил на стол несколько банок и стал переливать содержимое первой во вторую. Хотя, точнее было сказать «пересыпать», потому что соли там было больше, чем воды.       — Так вот, магиологи зато — все красавицы! Обожаю сидеть в их кругу. Они там о своем, о девичьем, а я ими любуюсь раз уж трогать нельзя. Красота! — Ивар посмотрел на оранжевую жидкость, в которой растворилась уже почти вся соль.       — Почему нельзя трогать женщин? — задал Локи давно интересующий вопрос, наблюдая за копаниями приятеля.       — Таков закон, мой друг, — ученый развёл руками.       — Расскажи мне, что за закон? — Царевич уже однажды отмечал отсутствие детей и теперь понял, что действительно за все свое длительное пребывание в поселении не видел еще ни одного ребенка и ни одну беременную женщину.       — Подписанный твоим отцом… — Ивар не договорил, рассмеявшись в голос. — Нет-нет, Локи, ты не подумай, я очень люблю и уважаю нашего царя, но его законы по отношению к нам — это нечто. Мы не имеем права заводить семью, детей! Не имеем права вступать в «преступную связь». Кошмар, в общем. Ну, ты же понимаешь меня как мужчина мужчину? Еще женщины, может, и могут, ну там, воздерживаться и прочее, но мы-то другое дело! Только вот каждый раз с риском для жизни навещать другие поселения — это, я скажу тебе, еще то приключение.       — Я не понимаю смысла, — ситуация казалась Локи непонятной или, по меньшей мере, безумной.       — О нет, смысл есть, с точки зрения Одина и его прихвостьев. «Прихвостье», кстати, мое слово, личное. Его уже кое-кто повторяет! — заметил Ивар. — Так вот, о чем я? Значит, нам не нужны привязанности: мы должны работать! Семья отвлекает от работы, дети — еще больше, поэтому никаких детей, никаких семей.       — И уединиться вы не можете? — уточнил Локи. Сложившаяся ситуация его забавляла.       — Уединиться? Уединиться! — разрезая ниточки, Ивар задел ножницами палец и тут же сунул его в рот, чтобы слизать кровь. — Сын Одина разве не понимает? Как тут можно уединиться? В лабораториумах работаем в командах, войти туда может кто угодно, дверей-то часто нет, а если и есть, они не запираются. В домах всегда кто-нибудь спит. Огородики просматриваются, да и неудобно, в конце концов. Не на конюшнях же, в самом деле.       — Сеновалы? — невинно предположил Локи.       — Ну это уже ниже моего достоинства, — обижено протянул Ивар. — Да и ладно если бы только это, это было бы полбеды, но сами женщины! Они же почти все смолоду в поселении, здесь выросли, впитали законы поселения, как говорится, с молоком матери, и точно знают, что здесь не действуют законы Одина, здесь одни законы для мужчин и женщин — ну не безумство ли, я тебе скажу? Женщина должна выполнять свою женскую роль, а у нас-то все равны. Вот и в любви женщины хотят быть равными, а как этого достичь? Вот и никак. Много тут таких гордых, отрицающих свое женское начало и женскую природу. Исследовательниц! Фу! Нет, конечно, кто-то что-то нарушает, кто-то с кем-то бывает, но если дело кончается беременностью…       — То женщину убивают, изгоняют или просто публично наказывают? — насмешливо поинтересовался Локи, отмечая про себя, что стоило почитать законы поселения. Его они, конечно, не касаются, но интересно же, что за безумства разрешены в этой безумной стране, где даже Один не совсем царь.       — Да нет, что ты, конечно, нет, — отмахнулся Ивар. — Но женщина же теряет трудоспособность, ребенка потом надо как-то сплавлять её семье, если она с ней не во вражде, сложно все. К тому же ведь любовники — это привязанность, а она мешает работать. Тьфу ты, бред.       — Согласен, — отозвался Локи, дрожа всем телом — он закончил размешивать соль, а Ивар закончил вешать ниточки. Надо было уйти к себе и лечь, но он понимал, что сил не хватит.       — Ну все, теперь ждем несколько недель, и я презентую тебе великолепные, красивейшие кристаллы, — клятвенно пообещал Ивар.       — Хорошо, — ответил Локи, отходя к креслу и надеясь, что ему еще хватит сил хоть на что-то полезное. — Займемся Тессерактом?       — Если я больше ничего не могу для тебя делать, — протянул Ивар с надеждой. Локи крайне удивляло подобное поведение: ему казалось, что Ивар делает все, только бы не начинать работать с Тессерактом. Когда они доходили до изучения свойств, то ученого нельзя было оторвать от артефакта: он углублялся в работу и проверял выкладки Локи, которые тот по памяти воспроизводил. Параллельно он обычно что-то рассказывал, Локи задавал наводящие вопросы, так что Тессеракт вскоре оказывался на дальнем столе, а юноши беседовали, не замечая времени. Если большинство жителей поселения относилось к своим обязанностям столь же халатно, сколь Ивар, совсем не удивительно, что многие открытия так и не состоялась, а многие исследования не были доведены до конца. Ивар был приятным собеседником, хорошим приятелем и интересным рассказчиком, но он был плохим ученым, рассеянным и отвлекающимся.       — Можешь, — задумался на мгновение Локи, пододвигаясь ближе к огню и понимая, что уже не согреется. — Нарисуй мне карту поселения.       — Хоть сейчас! — шустрый маг тут же вскочил, подошел к маленькому сундучку и выгрузил множество каких-то невиданных вещиц, которые Локи казались хламом.       — Вот! — ученый победоносно потряс листами белой бумаги. — Едва нашел. Для стукалок бумага. Смотри, какая белая! Рисовать на ней одно удовольствие.       — Кто такие «стукалки»? — поинтересовался Локи, наблюдая, как Ивар аккуратно склеивает несколько листов бумаги, превращая их в один большой, мановением руки скидывая на пол все наработки по Тессеракту.       — Так иногда называют механизмы для письма, которые теперь у нас вместо перьев и прочей дребедени. Я, кстати, и с ними преуспел: я для них краски готовил. Именно мой вариант запустили в серийное производство. Представляешь? Значит, я чего-то стою, ведь было еще три кандидата.       Локи отметил про себя, что вот и разгадка хвалебной песни, записанной на странной бумаге печатными буквами.       — Ты прямо сейчас собираешься рисовать? — Локи отвлекся и слишком поздно заметил, что Ивар разложил принадлежности для письма. Глаза слипались, а голова совсем не работала. Только не очередная затяжная болезнь!       — Ну хотя бы начну, — голос Ивара неприятно отдавался в ушах. — Тессеракт-то от нас никуда не убежит, мы его свойства можем и завтра изучить, правда? А сделать тебе карту я сейчас вдохновился. Карандаш в руки — и вперед! — Ивар схватил грифель, наступив ногой и порвав лист с формулами для Тессеракта, который сам же и скинул на пол. — Ну что они валяются! — пробормотал он, нагибаясь и перекладывая все на соседний стол.       Локи вяло наблюдал за приятелем, стараясь не провалиться в сон. Сидеть неудобно, хотелось лечь. В лабораториуме даже было, где, но спать вне своих покоев опасно. Хотя что тут может быть опасного? Предположить, что этот балагур подослан Всеотцом, просто невозможно. Он слишком живой и свободный, для него не существует ни правил, ни приказов. Локи опустил голову на грудь, съеживаясь от холода. Когда-то и он был таким, но это было до того, как с ним и Тором начали заниматься сотни наставников и загнали в строгие рамки, сковавшие личность и почти уничтожившие её. Ивару Локи завидовал, потому что внутреннюю свободу он сам уже никогда не обретет, а этот ученый с ней никогда и не расставался. Поэтому царевич прощал ему все, даже странное обращение со своей божественной персоной: то Ивар преклонялся перед ним, а то держался панибратски.       — Пока я буду рисовать, тебе же будет скучно! — раздался назойливый противный голос. Локи с трудом разлепил глаза и сфокусировал взгляд.       — Вот, смотри, — Ивар метнулся к полке и спустя мгновение вернулся с какой-то непрозрачной бутылью. — Это одно из лучших моих изобретений! Вот сидел я как-то вечером, сидел, и хотелось мне пить. Я, вот честно, обожаю березовый сок, просто жить без него не могу. И в трапезной всегда беру именно его. Понимаешь? — Ивар присел рядом с Локи, не замечая, как грифель, оставшийся без присмотра, упал на пол. — А тут мне страсть как захотелось брусничного сока! Ну у меня запасы. Я же сам хожу собирать ягоды с магиологичками. Ну, я говорил тебе, люблю я девочек. Вот ягоды я тоже люблю. И морсы у меня есть. Брусничный, клюквенный. Мне даже из теплиц позволяют бананы брать на сок. Ну, ты понимаешь, у меня везде друзья, а в теплицах работает милейший ас, Маннар. Я тебе потом о нем расскажу и познакомлю. Так вот, и захотелось мне пить, но, думаю, что-то все соки надоели. И решил я тогда вспомнить о науке. Вот, в общем, попробуй.       Он сунул прямо под нос таки задремавшему Локи непрозрачную бутыль, с трудом вынув крышку. Послышалось шипение. Весь сон мгновенно слетел — рядом шипело какое-то новое, еще неизвестное вещество, созданное наукой естества!       — Я добавил газ в напиток. Ну, ты понимаешь, и смешал. Здесь клюква, брусника и чуть-чуть березового сока, капельку, просто, как говорится, для запаха. Получился шипучий напиток. Я в полном восторге, от всех скрываю, чтобы не выпили. Бодрит, освежает!       С этими словами Ивар наполнил рог пенящейся жидкостью темно-красного цвета. Локи с опасением попробовал: губы начало чуть покалывать, горло тоже. Вкус был не то, чтобы приятным, но, прав Ивар, необычным.       — Вот, пока я рисовать буду, можешь распробовать хоть всю бутыль, — Ивар встал, ища глазам укатившийся грифель. Локи молча указал на пол.       — Вот, куда убежал! — воскликнул ученый, поднимая его. — Если надоест, только скажи, я придумаю, как тебя еще развлечь.       — Не надоест, — отозвался Локи, отпив еще странного напитка. — Я могу прилечь? Я вижу, у тебя здесь есть место, — он указал на деревянный настил, явно предназначавшийся если не для сна, то для отдыха.       — Да, конечно, если сын Одина устал, он может расположиться где угодно, — расщедрился Ивар, тут же материализуя в руках шкуру. — Думаю, укрывшись, тебе будет приятнее лежать, не так ли?       Локи не ответил. Он понимал, что в комнате очень жарко, что на нем многослойные доспехи, а шкура очень теплая, но ничто уже не могло изгнать из его организма жгучий холод.       Он видел, как Ивар принялся чертить, сопровождая работу то ругательствами, то разговорами с красками, а то комментариями и самовосхвалениями. Тессеракт на соседнем столе на мгновение блеснул голубым, будто не одобряя, что Локи занимается какими-то посторонними вещами, расслабляется, хотя должен посвящать весь свой досуг ему, приложить все усилия для того, чтобы восстановить мост между мирами или создать новый портал. Ведь отец недвусмысленно намекнул, что это очень важно, что другие миры занимаются тем же самым, и необходимо их опередить. Все это было так, но сейчас Локи не было ни до чего дела. Ему было слишком холодно.