Локи все-таки будет судить асгардский суд?

Тор, одно время зачастивший в поселение, больше не приезжал. Поначалу Хагалар надеялся, что старший ребенок одумается и вспомнит о желании познать суть правления, но быстро убедился, что наследник пресветлого престола жаждал только одного — развлечений с братом и человеком, и как только последнего не стало, всякий интерес к поселению угас. Впрочем, обучать его сейчас было некогда. Хагалар и так окончательно забросил обязанности мастера. Вместе с логистами и давнишними приятелями, занимавшими когда-то ответственные посты, он вел бесконечные переговоры от имени поселения и опального царевича. Это было опасно, но еще опаснее ничего не делать и покорно ждать, когда маги противника изобретут аналог Радужного Моста или найдут другой способ телепортации, и объединенная армия хлынет в Асгард. Логисты подозревали, что либо Муспельхейм, либо Свартальвхейм, либо оба мира одновременно уже нашли лазейку и действуют сообща.       Вождь скрупулезно составлял список претензий Девятимирья к Асгарду. Почти все миры были против новой кровопролитной не то междоусобной, не то освободительной войны, но также выступали против морально устаревшего протектората Асгарда. Решение многих проблем требовало большого количества серебра, которого у асов не было. Зато было у людей. И пускай среди логистов не обнаружилось удачливых купцов и дельцов, но в Мидгарде золото ценилось гораздо выше серебра, а для обмена больших мозгов не требуется. В свое время Бьерн — один из членов совета Одина — проводил блестящие махинации с деньгами и умел делать их буквально из воздуха, но его повесили вместе с прочими советниками, а пришедшие на смену заместители, в лучшем случае бывшие софелаговцы, не обладали ни его опытом, ни знаниями, ни умениями. Был жив его приемный сын, получивший блестящее экономическое образование, но он на высшие должности не претендовал, памятуя о страшной казни, которую наблюдал в детстве. Договориться с ним точно не получится — он слишком сильно бережет свою жизнь, так что придется справляться своими силами. Столице Асгарда денег хватало, дворец не знал ни в чем недостатка, но сложнейшие международные комбинации требовали огромных затрат, и такого количества серебра скорее всего не нашлось бы во всем Асгарде, даже если вытянуть из жителей всё до последней крупицы. Зато запаса золота в рудниках хватит не на одну войну, а черных рынков и честных ломбардов в Мидгарде хватает.       Несколько месяцев работы вылились в назначенную встречу с царственными особами Девятимирья. Всё было готово, день был назначен, осталась самая малость — ввести в курс дела детеныша, который после гибели обидчика замкнулся в себе и перессорился с друзьями. Хагалар представить не мог, что ребенок столь честолюбив и так обидится, что месть свершилась не его руками. Он так долго задабривал человека, так искусно заговаривал ему зубы, будто испытывал искреннюю симпатию, а вовсе не усыплял бдительность, чтобы нанести решающий удар, который в результате нанесли без его участия. Столько трудов насмарку! Это была большая промашка Вождя: он считал, что обрадует Локи показательной казнью, но вышло иначе. Договариваться придется с хмурым, злым и обиженным детенышем. Но ничего не поделаешь. Прихватив самые важные документы, Хагалар поспешил на поиски своей персональной головной боли. Если строптивец заупрямится, придется искать помощи у ментальных магов, но лучше бы до крайних мер не доводить.               Последние дни принесли Локи мало радости. Любая мелочь раздражала, руки опускались, а поселенцы выводили из себя нелепыми речами. Бесконечные вопросы на подобие «куда идти?» «что делать?» и «чьи проекты поддерживать?» вставали один за другим и не получали ответов. Локи чувствовал себя без Беннера как без рук. Гениальный ученый пробыл в поселении всего несколько месяцев, но царевич так привык доверять его мнению и видеть именно в нем путь к осуществлению всех своих честолюбивых планов, что сейчас у него словно выбили почву из-под ног. Если бы мог, он бы отправился в Бездну и вернул Брюса, но не было никакой возможности определить, в какой из бесконечных миров тот попал. И посоветоваться не с кем. Пленники из Мидгарда либо ненавидели своих мучителей, либо понятия не имели, где находятся, да и у Локи были большие сомнения в их гениальности. По-настоящему гениальным был Старк, только вот в технике, а не в преобразовании государства. Исторические учебники сохранили имена великих деятелей прошлого. Можно было встретиться с ними в Хельхейме, но они не разбирались в проблемах Асгарда.       Будущее представлялось царевичу в исключительно черном свете. После безумных планов Ивара, которые наверняка поддерживало, если не всё поселение, то большая часть, делиться тревогами с кем-то из местных он опасался. Взять и уничтожить одним махом шесть миллиардов людей — в самом деле, чего ж проще-то!       Чтобы хоть как-то заглушить тоску и бессилие, Локи весь день читал отчеты, прерываясь только на еду. И хотя он сам распорядился докладывать абсолютно обо всем, поселенцы завалили его таким количеством писанины, что возникали неприятные подозрения: уж не хотят ли его отвлечь от чего-то более важного?       Летняя половина года радовала теплой погодой и поздними закатами, поэтому царевич расположился на скамейке возле своего дома. Он настолько углубился в чтение, что упустил, когда возле него возник некто смутно знакомый. Не стоило даже голову поднимать, чтобы определить посетителя.       — Здравствуй… Локи, — раздался над самым ухом неестественно напряжённый голос.       — Здравствуй, — выдавил из себя царевич, не скрывая неприязненную гримасу.        — Отчеты смотришь. Надеюсь, они тебя радуют.        — Ты тоже, надеюсь, пришел меня порадовать. — произнес тот безо всякой надежды.        — Нет, Локи, я пришел совершенно для другого.       Царевич наконец-то оторвался от бумаг и вопросительно поднял бровь, разглядывая чересчур серьезного и явно нервничавшего Хагалара.        — Только не говори, что опять что-то произошло.        — Не произошло. Пока. Но скоро произойдет. И всё будет зависеть только от тебя.        — Я тебя слушаю, — Локи заинтересованно рассматривал нежданного гостя, гадая о причине столь странного поведения. Ведь всё худшее уже успело произойти.        — Пойдем в дом. Здесь слишком много лишних ушей. И отошли своих прислужников… Пожалуйста.       Царевич подивился внезапно прорезавшейся вежливости. Хагалар сам на себя не походил и больше всего напоминал нашкодившего пса, не знающего, как оправдаться перед хозяином. Сравнение показалось излишне диким и даже пугающим. Неужто что-то случилось с родителями? Снедаемый нехорошими предчувствиями, Локи пригласил недруга в дом и даже отослал прислужников, хотя и с большой неохотой. Оставаться с мастером магии один на один было опасно, пусть не для жизни, но для здоровья. Хагалар, не дожидаясь приглашения, сел за стол и, отстучав пальцами сложный ритм, попросил, а не потребовал выпивку. Царевич окончательно запутался, но постарался не выказывать растерянности и удивления.       — Ты выгнал рабов, чтобы я лично тебе прислуживал?       Но все же он достал из сундука бутылку эля и налил Хагалару полную кружку, которую тот залпом опустошил, словно ключевую воду.       — Что ж, сядь… Локи.       От внимания царевича не укрылось, что старик уже в третий раз назвал его по имени и сменил привычный насмешливый тон на чересчур серьезный. Тревога нарастала.       — Давай сразу к делу, а то я занят, — молодой маг вальяжно сел напротив.       — Хорошо. Знаешь ли ты… Локи… что поселенцы очень любят тебя? — завел Хагалар старую надоевшую до зубного скрежета шарманку. — Понимаешь ли ты, на что способен твой народ ради тебя… и ради благ, которые ты привнес и привнесешь? Мы изгнанные смертники: терять нам нечего.        — Меня любит жалкая горстка изгнанников, — отозвался Локи пренебрежительно. — Я мечтал не об этом.        — А о чем же? — спросил Хагалар так заинтересованно, будто не знал ответ.        — Быть царём, разумеется, — без всякой охоты пояснил Локи очевидное.        — И ты будешь, — в тон ему ответил мастер магии. Сердце в груди царевича забилось быстрее. Не смея тешить себя глупыми надеждами, он осклабился и с насмешкой произнес:        — Неужто Один захворал?       К его удивлению, на лице вечно язвительного мастера не было и тени усмешки.        — Вполне возможно. Твой не-отец выглядел не лучшим образом на поединке дражайшего Гринольва. Но я не об этом.        Противный старик замолчал и некоторое время внимательно смотрел на царевича, прежде чем продолжить.        — Ты знаешь, что подчиненные Асгарду миры готовы пойти на нас войной? Как я и думал, не знаешь. Так посмотри. Это документы, расшифровки записей и прочие свидетельства серьезности намерений основных противников Асгарда.       Хагалар достал из-за пазухи стопку пергаментов и протянул их через стол. Царевич выхватил листы одним резким движением. Он пробежал глазами тексты, цепляясь за ключевые фразы. Это были многочисленные доклады шпионов о мобилизации войск и стягивании их к возможным местам телепортации; копии разработок аналогов Радужного Моста, которые позволили бы перенести значимую часть армии прямо к столице; аудио расшифровки колебаний Ванхейма в предоставлении провианта альянсу и прочее. Из бумаг следовало, что подчиненные миры уже изобрели некий аналог земного телефона, который пока что работал плохо, с перебоями и требовал огромного количества энергии, но на его модернизацию были брошены буквально все силы, не занятые созданием независимого от Асгарда телепорта; что муспели и свартальвы уже практически договорились о нападении на Асгард огромной вооруженной армией, которую будут снабжать оружием цверги. Етуны во всем их поддерживают, но со сбором армии у них не очень, потому что они так и не восстановились после последней атаки Радужного Моста. Нифльхеймцы готовятся всячески помогать союзникам. Юсальвхейм колеблется, на чью сторону встать. Только Ванахейм, живущий торговлей, не желает войны. Четверть часа Локи изучал документы, откладывая некоторые в сторону. Происходящее было настолько неправдоподобно, что привело его в полнейшее смятение.       — Где ты всё это взял? — спросил он враз севшим голосом.       — Часть у логистов. А на многих переговорах я присутствовал лично.       — А Один об этом знает? — царевич не понимал, чего от него хотят. Если Всеотец в курсе, от он уже принял меры. А если не в курсе, то нужно срочно ему доложить.       — Частично, Локи. И ему лучше пока всего не знать. Сейчас всё зависит только от тебя.       — Но чем я могу быть полезен? Никто не станет слушать моё мнение.       — Отнюдь, младший сын Одина. Именно тебя и будут слушать. Если сейчас ты послушаешь меня и постараешься понять.        — Вот как… Я слушаю, но тебе лучше выбирать слова. Похоже, здесь пахнет предательством. — Локи старался говорить ровно. Конечно, для него не было секретом, что Хагалар считает его неразумным ребенком, которым можно манипулировать, как захочется. Но чтобы так открыто.       — Предательством? Отнюдь. Поселение свободно и не подчиняется приказам Одина. И поселение выбрало тебя вождем.       — И куда я должен его вести? — спросил Локи язвительно. — Ты хочешь использовать меня в своих целях.       — Нет, всё ровно наоборот. Я хочу использовать себя в твоих целях, Локи.       Лицемерие мага начинало порядком бесить, как и весь разговор. Однако царевич не мог себе позволить просто отмахнуться, не разобравшись в сложившейся ситуации. Он произнес как можно спокойнее:       — Что именно от меня требуется?       — Спасти Асгард. Всего лишь. Ты видишь по документам, что представители иных миров жаждут войны. Но на деле это не совсем так. Они просто не желают жить под протекторатом Асгарда. За тысячу лет не изменилось ничего, Один никак не поменял жизнь подчиненных народов к лучшему, и народам это не нравится. Вот, смотри — Хагалар протянул ещё один документ, в котором были перечислены требования разных миров к Асгарду. Лично, что ли, составил?        — Они не пойдут с этим к Одину. Они не пойдут с этим к Тору, потому что считают его лишь охвостьем отца… Но о тебе идет совершенно иная молва.       Тайный заговор. Как мило. Вот только участвовать в нем Локи точно не собирался.       — Ты безумец! Нас обоих убьют. Если не правители других миров, то Один точно.       — А иначе войска прочих миров захватят Асгард и уничтожат всех. И всё бы действительно было очень плохо и пахло предательством, если бы не одна маленькая деталь, которая нас спасет.       Лицо Хагалара сделалось таким довольным, как будто он только что выпил сладчайшего мёда.       — Какая? — устало спросил Локи безо всякой надежды на что-либо хорошее.       — Твой возраст. По законам Асгарда, которые известны тебе не хуже, чем мне, несовершеннолетний не может править самостоятельно. Тебе до совершеннолетия еще пять десятков зим, поэтому занять трон ты не сможешь в ближайшее время. Срок ничтожный, но нам хватит.       С каким удовольствием Хагалар произносил эту прописную истину, которая бесила Локи с тех пор, как он вернулся домой. В Бездне и Мидгарде никто понятия не имел о его истинном возрасте. Смотрели только на внешность или верили сладким речам. Никто не пытался его контролировать или назначать опекунов. Он мог спокойно идти к своей цели по трупам, вести армии и сражаться на равных с самыми сильными воинами. Но стоило вернуться в Асгард, как он сполна ощутил всё то бесправие, которое сопровождало жизнь несовершеннолетнего аса. И вот мерзкий старик не нашел лучшего времени, чтобы ткнуть носом в его ничтожество. И, судя по довольной физиономии, еще надеется, что глупый ребеночек с радостью примет его хитрый план и побежит с ногами залезать на заветный трон. Только вот Локи себя глупцом не считал и был категорически не согласен с очередной безумной затеей. Мало ему Ивара с планом уничтожения человечества, так тут еще и Хагалар с предательством правящего дома. Совпадение или заранее сговорились? Появилось жгучее желание выставить поганого мага за дверь и немедленно доложить отцу, а сперва всё хорошо обдумать.       — Замолчи и уходи, пока я позволяю. — произнес он сквозь зубы. Но мастер магии, разумеется, уходить и не думал.       — Я уже никуда не могу уйти. Всё зашло слишком далеко. Завтра на заре состоится собрание с представителями миров Иггдрасиля. Там хотят видеть тебя.       Локи чуть рот не раскрыл от изумления и вопиющей наглости. До сих пор он тешил себя надеждой, что происходящее — лишь глупая шутка Хагалара, но не слишком ли далеко зашла дерзкая шуточка?       — Позволь уточнить: я должен сказать им, что готов идти против политики Всеотца? Или сразу поклясться убить его, занять трон и плясать под дудку… Муспельхейма? Или Нифльхейма? Или сразу всех миров, чтобы никому обидно не было?       — Что ты должен сказать, мы обсудим отдельно. Твое дело — провести переговоры так, чтобы в тебе увидели свет надежды. Нам надо остудить вражеский пыл и выиграть полсотни зим, за которые мы успеем немало.       Локи нахмурился, всё еще не до конца веря в серьезность происходящего, а потом произнес ровным, как он сам надеялся, голосом:       — По-моему, проще всего убить тебя как предателя и подстрекателя.       Он чувствовал злость и непонятный страх, причину которого не мог точно сформулировать. Сердце бешено колотилось, его бросало то в жар, то в холод.       — И что это тебе даст? — удивлённо спросил мастер магии, как будто у Локи был хоть один шанс исполнить угрозу. — Ты считаешь, что я это затеял? Отнюдь. Твои любимые логисты, просто не Мидгарда, а другие. Поселенцы очень беспокоятся о тебе, Локи. Все знают, что ты смертник, приговоренный Одином, и все заботятся о тебе в меру своих сил. Не будет меня, будет множество других… К тому же именно моя жизнь — гарант твоей, пускай ты мне и не веришь. Я связал нас с тобой единой нитью, чтобы Один не уничтожил тебя.       Больше всего на свете Локи хотелось уйти, оказаться где-нибудь подальше: во дворце или рядом с братом — лишь бы не слушать лживые речи Хагалара, которые все больше походили на правду. Он не знал, что делать. И, чтобы потянуть время, принес ещё один кубок, взял бутылку, налил мастеру, а потом себе.       — Да, я тебе не верю. — с трудом произнес он, наконец. — Логисты не могут решать судьбу Девятимирья. Это абсурд.       — Когда мастер логистики, мой давнишний приятель, показал, что они уже наделали в Девяти Мирах, я тоже сперва не поверил. Но потом пришлось. Твое здоровье.       Хагалар отсалютовал кружкой и выпил, Локи последовал его примеру. Приятное тепло разлилось внутри, он почувствовал себя немного лучше.       — Хочешь сказать, что поселенцы готовят государственный переворот, и я должен в нем участвовать? — уточнил царевич, борясь с желанием осушить еще пару кубков, забыться в пьяных грезах, а следующим утром проснуться и убедиться, что ему привиделся бредовый сон, вызванный усталостью, безысходностью и алкогольными парами.       — Как бы тебе сказать, — Хагалар цокнул пару раз языком, явно с трудом подбирая слова. — Они бы и рады его приготовить, но в мои планы не входит переворот с убийством Тора и Одина. Я слишком люблю вас обоих, мои милые дети. Пока тебе надо просто поговорить с прочими мирами и убедить их в своей лояльности.       Локи чуть не поперхнулся: действительно, чего уж проще? И как мило Хагалар рассуждает о жизни Тора и Одина. Будто он — вездесущая норна, точно знающая, сколько кому жить отмерено. Невыносимое себялюбие и ощущение собственной неотразимости сквозило в каждом жесте старика и безмерно раздражало Локи.       — Ты хоть понимаешь, что, если случайно или через Хеймдаля станет известно о моем участии в этом собрании, меня без промедления казнят? И тебя тоже. Или ты сам помрёшь, если не соврал, — задал Локи тот вопрос, с которого, по-хорошему, стоило начинать. Он надеялся смутить собеседника, но Хагалар наоборот выпрямил спину и сказал, так и сочась самодовольством:       — Один ни в коем случае не казнит меня. Никогда. Тебе придется с этим смириться.        Локи громко засмеялся, не в силах более выносить этого омерзительного бахвальства, отвратительной самонадеянности, более присущей безусым юнцам, чем умудренным сединами старцам. Годы брали своё и Хагалар впадал в детство. Может, и правда бредит? А Локи уже почти поверил в безумную чушь про межмировые переговоры и предательство короны.       — Ты слишком самоуверен. Возможно, ты был ценен для отца в прошлом, но сейчас ты никто. И склоняешь сына Одина к предательству, — добавил он со злостью в голосе.       Хагалар ехидно усмехнулся. Он всё больше походил на себя самого. От пафоса, сопровождавшего начало разговора, не осталось ни следа.        — Если я «никто», то скажи, почему именно я владею твоей жизнью в поселении и присматриваю за тобой?       Поганый старик с ядовитым языком! Локи запнулся, так как крыть было нечем. Вождь специально старался вывести его из равновесия, и царевич, прекрасно всё понимая, таки повелся на провокацию.        — Я не обязан выполнять твои приказы, противоречащие воле моего отца!       — Не обязан, — неожиданно легко согласился Хагалар. — Так что можешь на собрание не ходить. Пойми, я не склоняю тебя к предательству. Я склоняю тебя к спасению Асгарда. А твой отказ сотрудничать будет расценен прочими мирами однозначно.        — А ты уже всем пообещал младшего сына Одина? — зашипел Локи, сузив глаза. Схватил со стола пустую кружку с намерением запустить в голову Хагалара, но в последний момент изменил траекторию и кинул ее в злосчастный гобелен с оленями. Раздался грохот, осколки разлетелись во все стороны. Зато маг не пошевелился и даже не вздрогнул.       — Я пообещал, что приведу тебя и что правители других миров смогут лично поговорить с тобой. Но ты можешь отказаться, — он всё-таки оглянулся и посмотрел на осколки, улыбнулся знакомым оленям, а потом также спокойно продолжил:       — Мы, кажется, начали с того, что ты хочешь царствовать. Все вокруг хотят того же — удивительное единство мнений, тебе не кажется?       Локи сжал кулаки, нависая над Хагаларом.       — Это ловушка. Асгард так не спасти. И мне точно не быть царём, пока Один и Тор живы. Убеди меня.       Мастер магии рассеянно оглянулся, будто доказательства были раскиданы вокруг, но Локи почему-то их не видел, и произнес ласковым голосом:       — В чем убедить? Я тебе показал документы. Я тебе описал сложившееся положение. Выбор за тобой.       — Выбор за мной? — Локи больше не сдерживался и почти кричал. — Ты просто обезумел, спятил! Ты готовишь межмировой заговор за моей спиной. Ведёшь переговоры, используя моё имя. Имя сына Одина! Скрываешь это от меня до последнего момента. Ты не оставил мне выбора!       Локи с ненавистью смотрел на невозмутимого Хагалара, мечтая если не убить его, то хотя бы ударить, и лихорадочно соображал, что делать. Приняв решение, продолжил уже спокойнее:       — Переговоров не будет. Я заберу все осколки Тессеракта и оставлю у себя, пока не решу, что делать дальше.       И он решительно направился к двери.        — Ты уверен?        Хагалар взмахнул рукой. Локи ощутил движение воздуха. Он подозревал, что маг не позволит ему уйти. А тот продолжил:       — Как ты заберешь осколки у логистов, которых нет в поселении? Как ты объяснишь своему народу, что хочешь прекратить промышленную революцию, которую не провести без осколков Тессеракта? Ты порушишь все, что у тебя есть. И, конечно, разочаруешь асов, которые тебя пока что обожают.       Локи взялся за ручку двери. Его загнали в ловушку. Попытки открыть ее силой или магией ничего не дали.       — Прости, но я не дам тебе совершить глупости, которые настроят против тебя поселенцев. Они считают тебя своим царем и путем к свету, если ты этого еще не понял. Они готовы защищать тебя своей жизнью, — монотонно вещал старик за его спиной.       Локи захлестнула такая волна ярости и безысходности, что справиться с собой он уже не мог. Убедившись, что выйти не удастся, он резко развернулся и кинул в Хагалара кинжалы. Но тот, разумеется, легко поймал оба налету и подбросил в воздух. Они синхронно сделали по два оборота, прежде чем опустились лезвиями в испещренные морщинами руки, не оставив ни единого пореза.       — Прекрасная работа, — улыбнулся Вождь, рассматривая резную рукоять. — Из Ванахейма.       Внезапно он метнул один кинжал в стоящего у двери Локи.       — Поймаешь?       Следом за первым полетел и второй. Локи без труда поймал их и спрятал. Он прекрасно понимал, что как бы ему ни хотелось, причинить магу вред он не сможет, по крайней мере, пока. Однако механические действия возымели эффект, и спустя несколько секунд ему удалось взять себя в руки. Он улыбнулся и спокойно произнес:       — Похоже, у меня нет выбора. Но когда Один узнает…       — То это будут мои проблемы, — тон Хагалара из насмешливого стал суровым. — Если Один узнает, это будет мой с ним разговор. Ты — несовершеннолетний ребенок, я — твой опекун. Все твои действия контролируются мной и отвечаю за них я, а не ты. Это касается не только реактивов, но и политики, так что можешь не бояться отца.        Очередная ментальная пощечина чуть не вызвала новый приступ бешенства. Локи едва сдержался. Желание убить Хагалара было сильно как никогда.       — Я приду на ваше собрание и буду улыбаться. Доволен? — произнес он ровным тоном.       — Тебе вряд ли придется просто улыбаться. С тобой попытаются договориться и решить, насколько ты подходишь на роль всем удобного царя. Можно пообещать разумные уступки. Главное — получить полувековую отсрочку и за это время восстановить когда-то разветвленную сеть шпионов-информаторов.       — Восстанавливай. — процедил Локи сквозь зубы с неприкрытой неприязнью. — А я пообещаю уступки, точнее намекну. Я ничего не собираюсь обещать.       — Верный подход. — Хагалар прямо светился от счастья. — Но ты уж определись, хочешь ли ты меня зарезать или подарить шпионскую сеть Асгарда?       — Сначала восстановишь сеть, а потом зарежу, — клятвенно пообещал Локи.       — Мне нравится твой подход, — рассмеялся мастер магии. Он вынул из-за пазухи ещё один пергамент и положил на стол. — Времени готовить речь у тебя почти нет, поэтому я позволил себе составить план. Просто прочти тезисы и будешь готов. В твоём красноречии и обаянии я не сомневаюсь.       Хагалар подошёл ближе и похлопал Локи по плечу. Тот с трудом сдержался, чтобы не оттолкнуть старика. Не было ни времени, ни сил на ссоры. Завтра станет точно известно, что же это такое: лишь дурная шутка и бредни воспаленного сознания Хагалара или поселенцы действительно посмели покуситься на святое. Верить в последнее Локи не желал, но всё же подготовиться к встрече решил основательно. На всякий случай. Хотя бы ради тренировки. Когда-нибудь ему придется не просто стоять за спиной отца, а вести переговоры и нести ответственность за принятые решения. Почему бы не начать подготовку прямо сейчас?              У главнокомандующего армией Асгарда всегда полно дел. Ему некогда заниматься глупостями, особенно когда наследник правящего дома, лучший боец, избранный Мьёльниром защитник Девяти Миров, не оправдывает надежд семьи, двора и армии. С тех пор, как мидгардская химера пала в Бездну, старшего царевича словно подменили. Соратники утверждали, что он так не страдал, даже когда родной брат погиб, а мост меж мирами разрушился, разлучив его с человеческой избранницей. Сейчас же он заперся у себя, не допускал ни друзей, ни женщин и даже грубил матери. О тренировках речь не шла, об исполнении прямых обязанностей — тоже.       Когда Гринольв, презрев все правила, вломился в царственные покои, требуя объяснений, его глазам предстала тень царевича: он был так бледен и немощен, словно недавно повстречался с собственной фюльгьей и готовился расстаться с жизнью. Если бы Гринольв не был уверен, что подобное состояние вызвано потерей жалкого смертного, он бы вызвал целителей, а так обошелся лишь формальными вопросами и общими замечаниями, не выходящими за рамки субординации. Тор плел в ответ что-то несуразное, будто выпил по меньшей мере бочонок эля, хотя в комнате стоял лишь почти нетронутый поднос с блинами, водорослями, тремя видами рыбы и пивной кружкой.       Не добившись ничего внятного и не смея поступить с наследником так, как привык с обычными асами, Гринольв удалился и больше о Торе не вспоминал. Сколько длилась дружба со смертным мужем? Несколько месяцев, не более — непростительно убиваться, словно верная жена, по тому, кого даже толком не знал. Сам Гринольв никогда не позволил бы себе подобного, даже если бы потерял… Впрочем, он уже потерял.       Некстати вспомнилась записка с одним-единственным словом. Он давно разузнал, где находится Рейкхольт: на западе от столицы. Там жила богатая не то вдова, не то старая дева — Сигюн Сигхтрюгдоттир. Отчество ничего не сказало пришельцу из далекого прошлого, а придворные описывали Сигюн как зрелую женщину с типичной для асиньи внешностью, белокурую и голубоглазую. Значит, черноволосая незнакомка, нацарапавшая на записке название хутора, служит ей и, возможно, сопровождает. Гринольв поспрашивал о наперснице, но все утверждали, что Сигюн если и приезжает во дворец на торжественные приемы, то всегда одна: свиту она размещает на постоялых дворах. По крайней мере, ее сопровождения никто не видел: ни одной служанки или рабыни.       В столь глупые слухи Гринольв не верил, но допускал, что таинственное видение написало первое попавшееся слово и что он зря потревожит благородную асинью. Однако положение при дворе спасет его от любых случайностей и беспочвенных обвинений.       Рано утром одиннадцатого дня солнечного месяца он в одиночестве оседлал коня направился к таинственному хутору, оставив вместо себя одного из выращенных когда-то детей. Погода стояла прекрасная: светило солнце, дул теплый ветер, вызывая на море легкие барашки. Гринольв наслаждался конной прогулкой и чуть не проехал нужный поворот — камень с соответствующей надписью почти полностью зарос лишайником. Дорога сузилась и увела Гринольва от моря. Вскоре перед ним раскинулась небольшая долина, а в ней хутор с огромным загоном для скота, пустующий летом, обновленными пристройками, поросшими травой, и длинным одноэтажным домом, сложенным из камня. Хозяйство окружал низкий, но крепкий забор. Везде чувствовалась мужская рука, хотя во дворе не было ни домочадцев, ни работников, а из крыши не шел дым. Все были либо на полях, либо на вырубке.       Гринольв спешился, привязал коня к ограде и в мгновение ока преодолел расстояние, отделявшее его от входа. Громкий стук — копошение за дверью — и вот она приоткрывается, являя миру… Обычную асинью! Ни один мускул не дрогнул на лице Гринольва, когда он увидел женщину средних лет в традиционном черном суконном платье, отделанном бархатом, с головным убором в форме закрученного чепца, из-под которого выбивались белокурые пряди. Округлое личико, не до конца утратившее детскую непосредственность, лучистые глаза, нос с едва заметной горбинкой — ни внешностью, ни возрастом, ни предпочтениями в одежде незнакомка ничуть не походила на ту, которую Гринольв помнил. И все же на лице женщины не было написано удивления или настороженности, которые всегда появляются, если открываешь дверь нежданному гостю.       — Здравствуй! — произнесла Сигюн, улыбнувшись неестественно белозубой улыбкой. — Ты приехал один? Проходи, присаживайся.       Гринольва дважды просить не пришлось. Он пересек порог, отметив царящую в доме тишину. Здесь точно никого не было, если только обитатели намеренно не затаились.       Просторное помещение, казавшееся единственным во всем доме за неимением видимых дверей и перегородок, явно не являлось таковым — уж слишком длинным был дом снаружи. Несмотря на большие размеры и маленькие окна, приемная зала оказалась очень светлой: вдоль стен стояли дорогие свечи, а открытые настежь окна с вынутыми летом рамами пропускали полуденные солнечные лучи — они оставляли яркие пятна на каменных стенах, испещренных защитным орнаментом. В центре стоял массивный не разбираемый стол, рассчитанный не более, чем на шесть-восемь асов — слишком мало для поддержания столь большого хутора.       Осматривая комнату, Гринольв старался не упускать из поля зрения Сигюн, которая успела закрыть дверь и поставить на стол бутылку иномирского пойла. Пить в незнакомой компании Гринольв не собирался. Даже если Сигюн была магом и специально ради него изменила внешность на поединке, у нее должна быть какая-то цель, наверняка далекая от детских забав.       — Ты исчезла очень быстро, оставив мне это, — Гринольв достал из-за пазухи смятую записку с полустершимися рунами. — Это предназначалось мне?       — Я дала это тебе, — кивнула Сигюн, присаживаясь напротив. Не рядом, а именно напротив: как равная, готовая к борьбе, только вот Гринольв никогда не сражался с женщинами.       — Ты не ответила на мой вопрос, — заметил он, буквально прожигая Сигюн взглядом. Он уверился, что дома никого нет, опасаться стоит только хозяйку. Кем бы она ни была, пусть даже настоящей ведьмой, на нем множество защитных амулетов, он сможет защитить себя, в худшем случае — размозжить кулаком череп, только вот ехал он сюда не ради еще одного поединка.       — Разве нам стоило беседовать в толпе? — Сигюн наклонила голову, и было в этом жесте что-то неуловимо знакомое.       — Славославящая меня толпа абсолютно безопасна, — откликнулся Гринольв, перебирая в памяти давно почивших знакомых. — Я слушаю тебя.       — Это у тебя скорее есть вопросы ко мне, — снова улыбнулась Сигюн, обнажая зубы, сияющие, словно жемчужины на дне моря: таких белых зубов в Асгарде отродясь не водилось. — У меня к тебе вопросов особо нет. Я примерно знаю историю твоего пробуждения.       Пробуждения… Таки привет из прошлого… Родственница? Быть может, дочь? Или все же драуг, принявший обличье асиньи? Гринольв не любил загадки, особенно когда их задавали ему.       — Какую роль в нем играла ты?       — Никакую. Я не знала, где ты, — Сигюн, забывшись, намотала белокурый локон на указательный палец. Слишком характерный жест. И наклон головы. И эти неестественно белые зубы. Голос. Манера речи. Четкий образ. Гадкий утенок среди лебедей или…       — Значит, ты… Исгерд? — имя само сорвалось с губ. Что было иллюзией: видение на боях или нынешний облик — неважно. Можно изменить внешность и одежду, но не манеру речи. Тысячелетия назад девчонка исчезла и, по мнению Орма, погибла всего за несколько столетий до вынужденного сна Гринольва. Он слишком хорошо ее помнил и узнавал в небрежных движениях пускай и совершенно иного тела.       — Ты сразу узнал меня, — Сигюн легко улыбнулась и прикрыла глаза, меняя сущность. Теперь перед Гринольвом сидела очень странная женщина, насквозь фальшивая. Это должна было быть старуха, разменявшая больше трех тысячелетий, но язык не поворачивался так ее назвать. Она сняла чепец, и ее волнистые волосы неестественного иссиня-черного оттенка рассыпались по плечам, обрамляя лицо с чистой светящейся кожей. Оно было почти лишено морщин, неизменных спутниц женщин, проживших три с половиной тысячелетия, но все же заострившиеся черты лица и тонкие губы указывали на зрелый возраст — когда-то очаровательной детской пухлости не было и в помине, а изящно изогнутые смоляные брови придавали выражение некоторой надменности, или, по крайней мере, превосходства. Стройный прежде стан не походил ни на девичий, ни на старческий. Одежда сильно искажала восприятие фигуры, но осанка, плоский живот и широкие плечи выдавали бывалого воина. А руки! — место натруженных мозолистых ладоней и узловатых пальцев с короткими серыми ногтями занимали розовые, ухоженные, с мягкой кожей — как у царицы или маленьких девочек, не привыкших работать руками. Время исказило, но почти не состарило черты той, которую Гринольв помнил ребенком, и не стерло с лица гетерохромию: правый голубой глаз сверкал столь же ярко, сколь и левый зеленый. Они были тусклыми до эксперимента, стали неестественно яркими после да такими и остались. Гринольв почти привык к тому, что все, кого он помнил детьми, превратились в ходячие развалины за две с половиной тысячи зим, но метаморфозам воспитанницы Орма не мог найти объяснения.       — Это… очередная иллюзия? — сухо поинтересовался он.       — Отнюдь. Иллюзия — только та внешность, которую знает весь Асгард. То, что ты видишь сейчас — настоящее, — женщина ненадолго замолчала, задумавшись. — Я удивлена, что ты узнал меня, если честно, — в голосе не было ни намека на старческую слабость. — Хагалар так и не смог, хотя мы с ним знакомы уже несколько столетий.       — Меня это не удивляет, — Гринольв старался сохранять хладнокровие. Еще один привет из прошлого: неожиданный, но приятный. Иса, или Птичка, как ее называл Орм, была всеобщей любимицей и единственной выжившей жертвой чудовищного эксперимента, что учинил друг задолго до побега Арнульва.       — Меня уже тоже, — ведьма вернула себе прежний облик — чужой, но привычный, а потому приятный глазу. Как неестественно и дико смотрелись знакомые движения чужого тела. Сигюн ловко налила в кубок мед, держа тяжелую бутыль одной рукой. Гринольв пить не стал.       — И как твоя жизнь?       — Прекрасно, как видишь.       — Ты сменила внешность. Ты не вышла замуж.       — Я была замужем.       — Трагическая судьба, значит.       — Ну, по крайней мере, не самая веселая, но сейчас у меня все хорошо.       — Я рад это слышать.       Разговор оборвался сам собой. Асы чувствовали себя не в своей тарелке. Когда-то давно их связывало очень многое. Гринольв даже учил девчонку драться, во многом на потеху Орму, который считал, что из воспитанницы выйдет толк. У нее неплохо получалось управляться с оружием, но не женское это дело — убивать врагов. Гринольв мог подобрать курс эффективных тренировок кому угодно, главное, чтобы ученик был готов впитывать знания, а Птичка была готова. Она отчаянно завидовала Арнульву, на которого Гринольв тратил бесконечное количество серебра, сил и времени, которого привечал Орм за сообразительность, а, главное, внешнюю схожесть с давно почившим родственником. Они часто проводили время вчетвером, и дети развлекали своих благодетелей, пускай и не всегда приятными для них способами. А потом случился эксперимент — чудовищный по своей жестокости. Кто заставил Орма отправить первой под нож свою любимицу? Он кивал на предсказание чуть ли не самой Вёльвы, поручившейся за успех. И Птичка выжила. Чтобы погибнуть по глупости несколько столетий спустя. Только вот, судя по всему, она снова чудом выжила. В свое время Гринольв мысленно костерил друга, обвиняя в смерти воспитанницы, и вот спустя три тысячи зим она вновь сидит перед ним, пережив большинство своих сверстников, пережив и своего мучителя…       — Как ты обжился в новой жизни? Для тебя ведь всё сейчас новое.       Вопрос вырвал Гринольва из пучины воспоминаний.       — Я не думаю, что эта жизнь долго будет для меня новой.       — Естественно, ты ведь скоро привыкнешь, но как…       — Нет, я имею в виду вовсе не это, — покачал он головой, собираясь с силами, чтобы ответить честно, в первую очередь, самому себе. — Я имею в виду только то, что вряд ли после того, как Асгард вновь воцарится над всеми мирами, я останусь здесь.       — Зная Одина, всякое можно предположить, — Сигюн аккуратно подбирала слова. Помнит, как легко вывести из себя того, для кого клятва верности Асгарду не пустой звук.       — Я предполагаю одно: это слишком удобно, чтобы этим не пользоваться. Так что обустройство в замке — последнее, что беспокоит меня, — Гринольв таки заставил себя сказать правду. Даже если потом пожалеет. Он поднял кубок, словно желая провозгласить тост. Сигюн последовала его примеру. Они чокнулись, напитки смешались, хотя в этом не было необходимости, ведь кубки наполняли из одной бутылки в открытую. Всеотец был плохой темой для разговора: слишком болезненной и бессмысленной. Говорить о нем — все равно что обсуждать горы, которые невозможно свернуть, или солнце, которое всегда просыпается на востоке.       — Я рад видеть успехи детей, которым, пусть и не совсем по своей воле, но помог обустроиться в жизни, — решил зайти с другого бока Гринольв. — Хотя Арнульв разочаровал меня.       — Ты видел его не в лучшее время, скажем так, — пожала плечами Сигюн. — Если бы это было на полторы тысячи зим раньше…       — Не напоминай! — злобный рык разнесся по пустынному дому прежде, чем Гринольв вспомнил о правилах приличия в женском обществе. — Я видел, — чуть тише добавил он. — И за это имею право ненавидеть Одина. То, что он сделал, хуже экспериментов Орма. Хотя похоже эксперимент подарил тебе вечно молодой облик.       — По крайней мере определенные преимущества он мне точно дал, — чересчур уклончиво ответила Сигюн, нервно теребя в руках кубок. От прямых ответов она ускользала всеми силами. — Ты же понимаешь, что я не могу ходить по Асгарду с моей внешностью — она слишком… оригинальна. Мне не нужно привлекать лишнее внимание, в частности — Одина.       — Думаешь, Одину есть до тебя дело? — усмехнулся Гринольв. — Он считает, что все эксперименты Орма были неудачными.       — Естественно, но такую яркую внешность наверняка быстро запомнят и будут задавать неподобающие вопросы. А мне этого не надо.       Гринольв кивнул. Птичка давно выросла и в его советах не нуждалась. Снова повисла тишина, а с ней сотни невысказанных вопросов с обеих сторон. Старые знакомцы сидели друг напротив друга и не решались задать их, опасаясь получить неудобные ответы.       — Ты взяла имя другой женщины, — первым решился Гринольв. — Ты убила ее.       — Нет, — покачала головой Сигюн, и самый искусный дознаватель не определил бы, ложь или правда слетела с ее уст. — Она трагически погибла. Не по моей вине, но я воспользовалась ситуацией.       — Узнаю методы Орма, — усмехнулся Гринольв. На мгновение ему показалось, что друг сидит рядом и одобрительно хлопает Птичку по плечу.       — Кстати об Орме, — Сигюн нервно сглотнула. — Хотел бы ты увидеть…       Последнее слово Гринольв не расслышал, несмотря на абсолютный слух. Иллюзия друга рассеялась, они снова сидели вдвоем за столом в чересчур светлом доме. Просто воспоминание? Или иллюзия, сотканная на кончиках пальцев любимицы Орма?       — Увидеть? — переспросил Гринольв холодно. — Снедаемая местью, ты отрубила ему голову и оставила себе в качестве трофея?       — Трофея? — опешила Сигюн. Она совсем не ожидала столь дикого предположения, которое казалось Гринольву единственно верным. — Что ты, я не мстительна, — она запнулась, сглотнула и продолжила более уверенно. — К тому же сейчас я осознаю, что он сделал для меня очень многое. Если бы не эксперимент, за который я его в детстве проклинала, я бы уже несколько раз погибла. И я противник мести. Даже кровной. Мое предложение — знак дружбы, — она протянула руку, но Гринольв не понял жеста. Повисла еще одна неприятная пауза.       — Если бы Орм был жив, ему было бы к пяти тысячам. Или к шести даже, — пробормотал Гринольв, и в голосе чувствовалась неподдельная боль, надлом, совсем не сочетавшийся с массивной фигурой и стальной волей.       — Так хочешь? — в руке Сигюн на мгновение материализовался куб, который Гринольв узнал бы из тысячи.       — Откуда он у тебя? — вырвался непроизвольный вопрос. Впрочем, ответ нашелся сам собой. — То есть ты снова ввязалась в игры Арнульва.       Не вопрос, утверждение. Только у бывшего воспитанника был в руках Тессеракт, и только он мог быть настолько недальновидным, чтобы отдавать артефакт кому попало.       — Он не знает, кто я, — напомнила Сигюн, чем только больше запутала дело. — Но да, естественно, я снова с ним.       — То есть дури за три тысячи зим меньше не стало, — злобно отозвался Гринольв.       — Я не буду тебе сейчас объяснять, почему я решила возобновить наши отношения в том или ином виде. У меня были на то свои причины. Но так или иначе все мы сейчас работаем на благо Асгарда. Так ты хочешь или нет? Я не могу Тессеракт держать у себя долго. Все же он не мой.       Она не была готова к отказу, не была готова услышать холодное рассудочное «нет», ей слишком хотелось похвастаться своей находкой и своими возможностями. Не услышав ничего вразумительного, она на свой страх и риск дотронулась до рукава гостя, перенося его и себя в иной мир.       — Ванахейм, — не без удивления констатировал Гринольв, расстегивая верхнюю одежду: неважно, царит ли на дворе летняя или зимняя половина года — Ванахейм всегда отличается жарой, духотой и влажностью. Гринольв не любил жару, а радушные двуличные ваны, предпочитавшие худой мир доброй ссоре, его раздражали.       Сигюн даже не попыталась оправдать свою дерзость. Она направилась к ближайшему холму, не оборачиваясь, потому что знала: восставший из мертвых пойдет за ней, ему больше некуда идти. Холм — не гора и не скала, — но взобраться на него в ванахеймскую жару не так-то просто. Иллюзией молодости можно обмануть собеседника, но не собственное тело, давно утратившее былую легкость. Когда-то «Птичка» взлетала на горы и уступы, словно горная козочка, но прошли тысячелетия. Гринольв поднимался следом за своей провожатой, тяжело отдуваясь и проклиная многослойную асгардскую одежду и тяжелый невыносимый воздух. Если бы его армии пришлось сражаться с ванами на их территории, никакое численное преимущество или лучшее вооружение не помогло.       — Вот, смотри, — Сигюн указала на подножье холма. Там стоял дом: типичный для Ванахейма легкий домишко из бревен и глины. Вокруг него копошились дети… Или подростки — с большой высоты даже орлиный глаз Гринольва мог ошибаться. Привалившись к стене, прямо на траве сидело несколько стариков.       — Идем, — Сигюн аккуратно спускалась и махала рукой, привлекая внимание местных жителей.       — Стой! — резкий выкрик был столь грозен, что даже ветер стих, подчинившись нежданному приказу. Сигюн непроизвольно остановилась и чуть не упала, запутавшись в высокой траве.       — Почему?       Одно-единственное слово. Разворот. Взгляд глаза в глаза. Впервые в жизни Гринольв опустил голову первым.       — Верни меня в Асгард, — не приказ, просьба, чуть не мольба, пусть и высказанная отрывисто, хрипло. — И поклянись, что никогда не скажешь Орму, что я жив.       Последние едва слышные слова унес стихший было ветер. Сигюн, отчаянно пытавшаяся выпутаться из ползучих растений, не узнавала Гринольва.       — Он всю жизнь корил себя за твою смерть, — начала она, но закончить не успела.       — Поклянись! — еще один рык, напоминавший крик раненого зверя. — Ты никогда не скажешь ему обо мне. Никогда.       И он отвернулся. Отвернулся от дома, куда его тянуло, словно магнитом. Первые шаги на противоположную сторону холма были тяжелы. Он мог обернуться. Мог броситься к дому, вырывая с корнем ползучие растения и наступая кожаными сапогами на ядовитых гадов, коварно прячущихся в траве. Он мог увидеть… выжившего из ума старика, у которого разорвется сердце, если он встретит своего друга не просто живым, а еще и молодым. Гринольв слишком отчетливо помнил Орма. Сперва мальчишкой, потом юношей, и, наконец, зрелым мужчиной. Женитьба, нескончаемые должности, признание его гения, положение при дворе, членство в совете Одина. Орм рос на его глазах, как и он сам рос на глазах Орма. Орм не был приятелем, не был лучшим другом, он был неотрывной обязательной частью жизни Гринольва, хотя обряд побратимства они так и не провели. Орм был единственным, кому Гринольв бесконечно доверял, и единственным, кого Гринольв ждал, когда Арнульв запер его подле лабиринта. Все могли бросить его, но только не Орм. Орм бы нашел. В лепешку бы расшибся, пожертвовал жизнью, но нашел. И, погружая себя в сон, Гринольв знал, что очнется через пару зим благодаря Орму. И ничто в жизни не успеет перемениться.       Он не желал пробуждаться две с половиной тысячи лет спустя, он не собирался переживать свой век. Вчерашняя девчонка стала умудренной годами царицей, вся свита Одина казнена, а из знакомых остался только молчаливый Хеймдаль, который вовсе не живет, а только наблюдает за жизнью. Гринольв не желал себе жизни в чужом мире, но еще больше не желал видеть Орма: сморщенного, сгорбленного, беззубого — предателя Асгарда. Ведь все, кто не предал Асгард, погибли на виселице. Только трусы спаслись, и Гринольв не хотел признавать и узнавать, что его лучший друг оказался тем самым трусом и заклейменным предателем.       — Поклянись, — повторил он в очередной раз, когда Сигюн с трудом догнала его и перенесла в Асгард.       — Клянусь, — отозвалась она с явным упреком в голосе. — Я не сказала Орму раньше, хотела сделать сюрприз. И не скажу, но… Ты, правда, очень дорог ему. До сих пор. Он вспоминает тебя, он корит себя за твою смерть. Как ты не понимаешь, как тяжело ему жить с этим бременем!       — Асы так долго не живут, — жестокие слова сами слетели с губ. — Он прожил дольше, чем все его ровесники, так что душевные терзания не слишком-то… — Гринольв оборвал сам себя: он и так сказал слишком многое. — Я рад был встретить тебя. Зови на помощь, если придет нужда.       — Не мне нужна помощь, а тебе! — дерзко воскликнула Сигюн, но Гринольв уже вышел из дома и отвязал лошадь от жерди. Он бежал. Полководец, ни разу не повернувшийся спиной к врагу, бежал от собственного прошлого, которое смотрело ему вслед расширившимися фальшивыми голубыми глазами. Гринольв клялся себе, что никогда больше не приедет на хутор, но понимал, что разорвет клятву прежде, чем отпразднует очередной день рождения.       Лишь отъехав на достаточное расстояние, лишь оставшись в полном одиночестве, он слез с коня и подошел к берегу моря. Черный песок скрипел под крепкими сапогами. Никогда прежде он не испытывал такого страстного желания искупаться в вечно холодном море, смыть с себя пот Ванахейма, смыть воспоминания, которые теперь, казалось, навеки поселятся в его душе. Смыть образ Орма — весельчака и балагура, любителя женщин и хорошей выпивки, советника Одина, ученого и целителя. Мужчина, задорно смеявшийся очередной шутке из страны грез, давно мертв, остался лишь дряхлый, выживший из ума старик. И хотя Гринольв был уверен, что его внезапное появление вызовет разрыв сердца у друга, всё же в гораздо большей степени он беспокоился о собственном сердце. Даже мальчишка, случайно пленивший его, успел состариться, что уж говорить о том, кто был гораздо старше Арнульва…       Гринольв плавал в холодном море, прокручивая в голове воспоминания давно минувших дней, на которые повесил замок в день пробуждения. Нет смысла жить прошлым, надо приспосабливаться к настоящему, к нынешнему миру, пока Один снова не усыпит его, пускай и не своими руками.       Но он не мог. Прошлое сметало все границы. Он был счастлив там — две с половиной тысячи зим назад — и он отдал бы всё за то, чтобы вернуться в свое время.