In Vino Veritas

Внутри у него все дрожало. Кипело. Тряслось землетрясением, разгоралось пожаром. Навалившись на девушку, едва держа опор на локтях, расставленных с обеих сторон параллельно светловолосой головы, мужчина сдавленно застонал, поддавшись вперед... *** Она была выдрессированной собачкой. Он сам приказал сделать ее такой. И сам возненавидел за это. Себя. Ее. Гребаную Стеллу, так точно и так преданно исполнившую императорский приказ. Эмгыр терпеть не мог, когда ему вылизывали подошву сапог. Но любил беспрекословное послушание. Белое Пламя не переносило безынициативность, бесхребетность и мягкотелость. До ужаса сторонился сердоболия. Но упрекал тех, кто мог косить головы без разбора, без справедливого суда и беспрецедентного обвинения. Эмгыр был вспыльчивым, хоть и рассудительным, но сильно поддающимся эмоциям. Мог отправить на шибеницу под порывом момента, а потом долго, изнуряюще сожалеть. Но так, чтобы никто этого не заметил. Даже он сам. Глубоко в потемках души. — Проси у меня что хочешь, — повторил он. Император сам не помнил, в который раз. В нем неизвестно откуда появилась масса терпения и физическая возможность даже после стольких одинаковых нервирующих ответов придавать голосу мягкость. А она все талдычила и талдычила: — Ничего не нужно, Ваше Императорское Величество. Эмгыр злился. Мысленно рвал волосы на голове. Кусал локти. Внутренне весь дрожал, пылая огнем. Белым пламенем, которым его прозвали. Превращал собственный кулак в кровавое месиво, расшибая его об стену ударами, вкладывая в них всю ярость, злобу и... И, пожалуй, горечь. Он знал, что, ни смотря на данные обещания псевдо-Цирилле, он ни за что не сможет сохранить ей жизнь. Таков закон природы. Таков закон жизни и политики, которую он ведет. Девочка должна будет умереть. Как бы там не было. Должна. Единственное, что он мог - это позволить ей погибнуть без боли. Так, чтобы ничего не чувствовать или хотя бы долго не мучиться. Императору было совестно. Спустя долгие годы, спустя тысячи голов, которые отрубались его повелениями, спустя сотни страшных пыток, казней и отвратительных смертей, сотворенных солдатами его армии, Императору наконец стало совестно. И искренне жаль. Настолько жаль, что помимо облегченной смерти он решил сделать девочке подарок. Любой. Что бы она не попросила. А она, чертовщина, не просила ничего. И это злило! Неимоверно злило! Эмгыр внутренне содрогался в спазмах ярости. Потому что даже теперь, когда в своем понимании он нацелился сделать что-то истинно хорошее, судьба, смеясь, не предоставляла ему и такой оказии. — Ваше Величество, — на балконе неловко появился Робин Андерида, — Госпожа Ассирэ Вар Анагыд по вашему указанию ждет аудиенц... — Мэтр Андерида, — гневно и резко прервал Эмгыр, — Я, кажется, не давал знака об окончании разговора с... Цириллой, - он запнулся, но выдержал грозный и требовательный взгляд. Мэтр дрогнул. И, извинившись, удалился. Император знал, что теперь, что бы не произошло, его не потревожат и в покои, хоть огненные шары с неба падать начнут, не войдут. Потому что ярость Белого Пламени, пляшущего на курганах врагов, была в разы страшнее любых огненных шаров и других аномалий вместе взятых. — Пройди за мной, ребенок, — неожиданно ласково, почти по-отцовски произнес мужчина. Они покинули балкончик, обдуваемый свежими порывами холодного ветра, залитый светом, с неописуемо красивым видом на горы, поросшие лесами, на бездонное озеро с водой магического малахитового цвета и высокий ясный небосвод, войдя в темные, душные покои. Эмгыр осторожно приземлился на перину. Накидка, покрывающая одеяло, почти бесшумно зашелестела. Она не нравилась ему внешне. Это не была даже блеклая копия Цириллы, внучки грозной, убитой, но не сломленной Калантэ. Она не нравилась ему и внутренним содержанием. При разговорах с ней возникало чувство полной и беспросветной мглы, как зря потраченного времени. Ее голова казалось пустой, глаза невидящими, лицо серым и безжизненным, губы всегда плотно сжатыми, а голос тихим, боязливым и оттого непередаваемо скучным. Глаза в два раза меньше, чем у подлинного львенка из Цинтры. И не такие, далеко не такие насыщенные. Так... Тусклый зеленый. Мерцающий, с отливами серого. А волос вовсе не пепельный. Самый обычный бледнющий блонд. И как те обалдуи могли подумать, что он, Его Величество Белое Пламя, примет эту самозванку из дерьма и хлева за Цириллу?! Впрочем, к черту оно все. Она не нравилась ему. Нет, ни капли. Но вдруг очень остро стала вызывать сожаление. Отчаяние. Нервозность. Злобу. Тоску. Почему эта свинарка, хоть и обученная манерам, но навсегда остающаяся свинаркой, позволяет себе, пускай и неосознанно, манипулировать им?! Почему излучает чертовски сильное чувство гнета?! Отчего вдруг ему, тирану и величайшему владыке, очень не хочется смотреть в ее тусклые глаза двойника?! Что он боится в действительности там увидеть? Раздосадованный, Эмгыр указал на место возле себя, приглашая девчонку сесть. — "Сопливка!", — думал он, — "Да за кого ты себя принимаешь?! Возьму и прикажу голову с плеч снести. Глазом не моргну. И дело с концом!" — Отбросим все титулы, — неожиданно тепло сказал он, — Расскажи мне. Хорошо тебя кормят? — Хорошо, Ваше Императорское Величество, — девчонка сжала кружевной подол нежно-фиалкового платья. — А обращаются с тобой... Хорошо? — Хорошо, Ваше Императорское Величество, — сперва зарумянилась, а после побледнела псевдо-Цири. — Без титулов, прошу. — Да, Ваше Императорское Вел... — А я... Я когда-нибудь обидел тебя, Цирилла? Голос мужчины все еще звучал мягко, но было в нем что-то, заставляющее насторожиться. То, отчего маленькое сердце в груди девочки забилось с двойной силой. — Нет, Ваше Императорское Величество, — она склонила голову. Уши ее заметно покраснели и стали сильно выделяться меж светлыми жидкими прядями волос. Даже это раздражало его. Раздражало сильно, непримиримо. И злило. Ох, как адски злило! — Ну тогда почему ты не слушаешь меня? Почему позволяешь себе напрочь игнорировать прямой королевский приказ?! Я сказал, без титулов! Говорил или нет?! Девушка побелела. Вздрогнула. И не произносила ни слова, продолжая мелко трястись, не поднимая головы. Дрожать - этикет не запрещал. И тут наконец Эмгыр поймал себя на мысли, что ему нравится это. Нравится видеть ее уничтоженной, жалкой, трясущейся. Растоптанной, как блоха. Или нет... Или еще не растоптанной... Он наконец понял, что искал не там, где нужно. И стучал не в те двери. Приказывал натягивать на кол шпионов, допрашивал Скеллена, срывался на Ватье. Истреблял всех, кто был под подозрением в измене. Всех, кто мог подкинуть ему светловолосую свинарку вместо истинной княжны Цинтры. А все без толку. Настоящую Цири он найти не мог. Зато была эта дрессированная собачонка. Собачонка, визг от "ударов сапогами" которой доставлял бы ему неописуемое блаженство... И пройдет все. Пройдет отчаяние, угрызения совести, пройдет гнет. Он вздохнет спокойно. И продолжит искать настоящую Цириллу... Ведь это были не те двери, в которые следовало бы ломиться. Он ошибался. Смотрел не на звезды, а лишь в отражение пруда. *** Внутри у него все дрожало. Кипело. Тряслось землетрясением, разгоралось пожаром. Навалившись на девушку, едва держа опор на локтях, расставленных с обеих сторон параллельно светловолосой головы, мужчина сдавленно застонал, поддавшись вперед и почувствовав горячую влагу, заполнившую не только ее лоно, но и задурманившее собственную голову. Внутри тела пульсировало. В груди, животе, паху. Ладонью мужчина накрыл сморщенный от боли лоб девчонки, сместив растрепанную светлую челку. Огрубевшими пальцами вскользь прошелся по горячей, мокрой от слез щеке. Звонко ударил ее, хлестнув наотмашь. Девушка тихонько пискнула и затихла, сбиваясь и тяжело сопя. Из уголка ее губ уже ползла капля багряной крови. И эта была не та кровь, которая ему требовалась. Наверное, именно поэтому она стекала по лицу, а не гоняла по жилам в теле. Лицо красное, опухшее. Слезы из широко раскрытых глаз лились не останавлеваемым буйным потоком. Бесконтрольные толчки выколачивали из нее хрипы. Вырывали глухие стоны ужаса. Она задохнулась от боли, когда мужчина, плотно прижимаясь к ней, задрав фиалковое платье до груди, вошел так далеко, что боль ударила в голову и разлетелась там снопами искр. Девушка громко взвизгнула, широко раскрыв побитые распухшие губы, запачканные кровью, пытаясь проглотить воздух, наполнить легкие катастрофически недостающим кислородом. И больше не произнесла ни звука. А он рычал. Хрипел. Срывал свою жгучую злость, свою ядовитую, отвратительную варварскую ненависть. И с извращенным наслаждением понимал, что на этот раз он делает это не в пустую. Что вот он - источник его бешенства. Под ним. Ни в чем не повинный и в это же время виновный во всем. Во всех смертных грехах, которые Эмгыр приписал этому ребенку. Мокрому, в разорванном фиалковом платье с кружевами, сшитом по его Императорскому приказу. Изничтоженному, раздавленному его усилиями. Растоптанному, как блоха. Существу, в котором не осталось ни капли сил. Со смертельно бледным лицом, стеклянными, хоть и блестящими глазами, вытаращенными по-рыбьему в безмолвном ужасе. Эмгыр ошибался. И теперь он знал. Наконец-то знал, в чем. Эмгыр стучался не в те двери. И путал звезды с отражением в пруду.