Часть 1
9 апреля 2016 г. в 21:45
Вязкие капли забрызгивают лицо. Медленно ползут по лбу, склеивая ресницы зажмуренных глаз. Текут, как слезы, по щекам, и так же жгут. Запах - сладковато-острая вонь разложения и тяжелый кровяной дух - кажется, ощущается не ноздрями, а замаранной черным кожей.
Даже не размыкая век, Анжела представляет происходящее до тошноты ясно; слишком многое рисует влажный чавкающий треск, хоронящий под собой скрежет металла и хрипло-резонирующее дыхание, похожее на рык.
Но она все же заставляет себя взглянуть - так и не утерев лица.
Как раз вовремя, чтобы увидеть, как узловатые руки в грязных резиновых перчатках переламывают тело монстра пополам, складывают, как книжку, с омерзительным сочным хрустом и скрипом.
Два бесформенных тела в распоротом мешке из прогнившей кожи комкаются, слипаясь в единую массу, и куски искореженного металла прорываются сквозь нее, как переломанные кости. Осклизлые внутренности расплескиваются по полу, и тараканы суетятся среди них, пытаясь не то урвать кусок, не то попросту спастись.
Пирамидоголовый, выронив останки, выпрямляется - Анжела невольно думает о боли, которую он причиняет себе, чтобы удержать равновесие - и ее взгляд пересекается с зияющей чернотой отверстия в его шлеме.
Словно чудовище смотрит на нее. В нее. Словно так было всегда, и сейчас она лишь вспомнила о существовании этой связи.
"Я не боюсь, - пытается выговорить Анжела, но челюсти словно каменеют. - Я уже это сделала. Я не боюсь и не жалею!".
Она вспоминает, что уже говорила это: совсем недавно, когда возвращение в кошмар прошлого достигло своего апогея. Тогда, когда отвращение пересилило страх, а отчаяние превозмогло отвращение. Когда не оставалось сил прятаться и умолять.
Эта ее загнанная решимость нанесла миру ее отца смертельный удар: дернулись и застыли поршни, лязгавшие над ее головой, и из отверстий засочилась ржаво-бурая кровь, разъедающая стены. Поползли трещины, переплетающиеся, словно схватившиеся друг за друга костлявые руки; расцвели между ними тлеющие пятна с расползающимися обугленными краями. Эта - искалеченная и тесная - вселенная принадлежала уже не Томасу Ороско, а Анжеле.
Здесь и появился палач, чтобы расправиться - не с отцом, но с воспоминанием.
"Нет, - говорит себе девушка. - Он пришел гораздо раньше".
Когда она впервые - на самом деле - ударила своего отца в горло кухонным ножом, Пирамидоголовый уже стоял за ее спиной. Она почти слышала его дыхание. И пусть тогда убивать пришлось ей, все было так же.
Так же горели щеки - от стыда, ярости и залившей их крови. Так же, как скребут по полу покрытые струпьями лапы чудовища, царапали ковер ногти самого ненавистного человека. И в кровавой луже точно так же таяли оставленные ими дорожки.
И также бурлила кровь в его горле, когда она, зажимая уши и зажмурив глаза, бежала прочь, все еще не выпуская ножа из рук.
"Это ведь не ты решаешь? - спрашивает Анжела, снова утонув взглядом в черноте. Губы ее, холодные и пересохшие, не дрожат. - Ты - лишь исполняешь, верно? Тогда кто - справедливость? Кто - судья?".
Пирамидоголовый смотрит на нее. Он неподвижен; и сквозь влажный шелест тараканьей возни она слышит, как срываются с его рук капли крови, глухо разбивающиеся об пол.
В ее памяти всплывает рука отца, хватающая воздух в агонии. Этой самой рукой он выкручивал ее запястья, наотмашь бил по лицу; но теперь он словно тянется к ней за помощью. А по лицу, смешанные с кровавыми пузырями соплей, текут слезы.
"Я не жалею!" - повторяет Анжела, срываясь на крик.
Мир вокруг отзывается на ложь. Трещины ползут к ней, и в глубине их вспыхивает тусклый огонь.
Пирамидоголовый смотрит.
Дым сочится сквозь ее пальцы, обжигает кожу, вздувающуюся пузырями и слезающую; наполняет легкие ядом. Отупляющим, как наркотик, но не позволяющим забыться. Дым холодеет одновременно с ее телом, обращаясь в вечный туман.
И за мгновение до того, как ее сознание сжимается до лишенной мыслей болезненно пульсирующей точки, Анжела успевает выдохнуть зарастающим ртом: "Я, да? Я - судья?".
Палач тяжело кивает.