drown

Во время промоушена времени нет ни на что. Спят мало, едят в основном в дороге. Следы туши под глазами выводятся всё труднее. Вообще всё — труднее. Свободный вечер выдаётся как-то внезапно и почти — ха-ха — не вовремя. Все планы отодвинуты на неопределённый срок, а тут такое, и Сыльги стоит, прислонившись плечом к дверному косяку, и не знает, что делать со свалившейся на них парой часов, когда совершенно, железобетонно точно, можно ничего не делать — и, может быть, даже ни о чём не волноваться. Джухён сидит на кровати и разглаживает ладонями лежащую на коленях тонкую кофту. Они переглядываются — неловко, неуверенно, долго. Это не взгляды из разряда «я замышляю шалость и только шалость». Это «мы так долго этого ждали, а теперь не знаем, что с этим делать, — смешно и грустно». Джухён встаёт, стягивает домашнюю футболку и надевает кофту. Собирает волосы в свободный хвост — он стекает по её плечу, как змея. Сыльги замечает, что Джухён пользуется её резинкой — тонкой, бледно-салатовой с голубыми точками, — и от этого внутри всё тихонечко поёт. — Поехали куда-нибудь к реке, — говорит Джухён и, выходя из комнаты, касается ладони Сыльги своей. Они быстро собираются, Сыльги на всякий случай берёт с собой шапку, а Джухён оставляет свою дома. На улице уже темнеет, но воздух ещё по-весеннему тёплый. Они садятся на автобус и едут, наверное, полчаса — Сыльги особо не следит за временем, только смотрит за окно. Как-то вот так ехать в автобусе кажется слишком просто и удивительно, здания проплывают мимо — тёмные коробки с окнами вместо глаз и яркими вывесками вместо ртов. Сыльги касается стекла, и с другой стороны к её пальцам прижимаются точно такие же. Сыльги кажется себе такой обычной. Они высаживаются на пустой остановке и прогуливаются по тёмной аллее к реке. Полумесяц то появляется на небе, то теряется за деревьями. Джухён берёт Сыльги под локоть, прижимается к её боку. От неё очень слабо пахнет цветами — остаток духов с сегодняшнего утра. Сыльги гладит её запястье, трогает тонкий серебряный браслет на нём. Совсем не вовремя вспоминается, как Джухён обнимала Сыльги, когда они в последний раз занимались сексом, и браслет слабо холодил ей шею. — Жутко тут, — говорит Джухён, её голос звучит неожиданно громко в вечерней тишине. — Зато тут никого нет. Джухён смеётся, и в этом смехе нет ничего похожего на веселье. В последнее время труднее — и с ними тоже. Сыльги почти видит, как с каждым днём спина Джухён становится всё напряжённей. Как её глаза краснеют и блестят от влаги — не почти. Сыльги не знает точно — никогда не спрашивала, но почему-то уверена, что сейчас это или из-за Севола, или из-за них. Джухён говорит только, что перестала высыпаться, и ей снятся сны. По одному её взгляду Сыльги понимает, что об этом им лучше не разговаривать. Они сворачивают к реке, а потом просто идут вдоль берега. Город на другой стороне — кажется каким-то нереальным, нездешним, неземным. Как Нарния только совсем на виду. Они останавливаются на пару минут, Сыльги спускается к воде и бросает в неё мелкие камушки, подобранные тут же, а Джухён звонит маме и недолго с ней переговаривается. Всё такое неспешное, что Сыльги теряется. Это не похоже на её жизнь, Сыльги же всегда куда-то торопится, ей надо столько всего сделать, стать лучше-лучше-лучшей. Джухён подходит сзади — песок тихо шуршит под её ногами — и обнимает Сыльги за талию. Даже дышать рядом с ней легче. В какой-то момент они берутся за руки — не «мы хорошие подруги», а «мы любим друг друга». В этом нет ничего особенного, нет ничего нового, но у Сыльги пересыхает в горле, и она крепче сжимает ладонь Джухён. Они уходят от реки по узкой дороге, теряющейся между деревьев, и выбираются на пустой перекрёсток. Светофор горит красным, и они останавливаются, хотя машин совсем нет и можно было бы спокойно перейти. Они целуются, пока не загорается зелёный — и Сыльги почти готова признать это лучшими двадцатью тремя секундами в своей жизни. Они переходят дорогу и оказываются у цветочного магазина. Уже слишком поздно, и он оказывается закрыт, но Сыльги разглядывает цветы, едва различимые в темноте за стеклом, и безумно хочет подарить Джухён хотя бы самый простой букет. В ту секунду это кажется ужасно важным, и всё в Сыльги жжётся от досады. Джухён кладёт ладонь ей на спину — чуть ниже лопаток. Её глаза блестят в темноте. Они идут до остановки и долго ждут автобус — Сыльги даже подумывает заказать такси, но Джухён её отговаривает. Джухён ёжится от холода, прячет руки в карманы Сыльги — они так и стоят, прижавшись друг к другу, считанные сантиметры между лицами. — Может, тебе шапку дать? — Нет, спасибо, мне так нормально, — качает головой Джухён. Сыльги касается мочек её ушей — они холодные и нежные на ощупь — вздыхает, но ничего не говорит. Когда они доезжают до дома, уже совсем поздно. Не выспятся, но оно того стоило. Этот вечер, это небо, эта рука — Сыльги бы многое отдала, чтобы быть с ними как можно дольше. Когда они заходят в подъезд, Джухён поднимает голову, желтоватый уличный свет падает ей на лицо. Её глаза — чуть опухшие, но всё равно уже красивые. Движение ресниц, нервное и потрясающе грустное — у Сыльги от него мурашки и боли в области сердца. Джухён начинает плакать — совершенно беззвучно, только лицо краснеет, кривится рот. Сыльги стоит, деревянная, поражённая, влюблённая и думает: не Севол. Отмирает — сгребает Джухён в охапку, прижимает к груди и кусает губы, потому что что-то словно кусает её сердце, и это так больно, что хочется кричать. Как скоро они потонут и насколько болезненным это будет? Как долго они будут прятаться, целоваться украдкой, говорить жестами больше, чем словами, прежде чем— Сыльги впервые за долгое время становится страшно, хочется выбраться из этой клетки, капкана, замкнутого круга— Джухён всхлипывает раз-другой, задыхается, сжимает в пальцах куртку Сыльги. Этот плач — стон и что-то ужасно близкое к молитве. Сыльги не слышала ничего тоскливее — и лучше бы вообще никогда не слышала. Двадцать шестого июня Джухён плакала совсем по-другому, но так же сильно. Сыльги гладит её по голове. Всё хорошо — сейчас не опция и едва ли когда-нибудь ею будет. Джухён затихает — словно связь обрывается — и отстраняется. Её лицо совсем красное и мокрое от слёз. Сыльги так его любит, что, кажется, сама вот-вот заплачет. — Скажу, что распереживалась из-за победы, — шепчет Джухён и вытирает лицо рукавом куртки. Сыльги кивает, поправляет ей растрепавшуюся чёлку. Сердце колотится в груди — испуганное и глупое, успокоить его не получается совсем. Иногда кажется, что им уже никогда не выбраться. Сыльги старательно не плачет.