Их маленькое сумасшествие

      "Я не наркоман" — фраза, многократно слетающая с суховатых, слегка обветренных и потрескавшихся губ, стала произноситься настолько часто, что теперь уже практически утеряла всякий смысл. Это просто три слова, на автомате повторяющиеся вновь и вновь, когда заходит разговор о ккн и брокколи, и всем уже давно она приелась, и все уже давно поверили. Только не сам Дима. Изо дня в день, из раза в раз он, судорожно дыша, ведет курсор мыши в сторону вечно открытой вкладки. Он снова смотрит. Выбирает случайное видео из пестрой карусели разнообразных превью и застывает. Ловит взглядом каждое движение, прислушивается к каждому слову, к каждому противному и ненавистному шепелявому звуку, и стискивает зубы. Он ненавидит эту мразь, ненавидит всем своим гнилым сердцем, но вместе с тем он чертовски зависим и влюблён как школьник. Зависим от грёбаного Хованского. Он знает наизусть все его ролики, даже самые тупые, где он ест шаурму с двумя толстыми маргиналами. Это до ужаса омерзительно, но невозможно перестать делать это каждый день. Это стало привычкой. Это стало зависимостью. Дмитрий Ларин всегда был независимым молодым человеком, проникнутый холодной ненавистью к обществу, отчужденный от радостей жизни обыкновенных людей, и спокойно чувствующий себя в своём укромном мирке книг, брокколи и ненависти. И теперь он перестал быть свободным. Появилось то, что занимает все его грёбаные мысли. То, что делает его скованным, сродни петле на шее. Захочешь шевельнуться, сделать глоток чистого воздуха — тебя настигает удушье. Пропадают силы, пропадает голос, и вместо крика наружу выходит лишь сдавленный хрип и болезненные стоны. Очень тяжело быть на привязи. Ларин начал курить. Это намного безобиднее, чем наркотики, и помогает временно заполнить пустоту внутри себя. Сигареты помогают ему держаться на плаву, помогают нормально дышать. Сигареты — особый воздух, вдохнув который, чувствуешь себя свободнее. Воздух, ослабляющий петлю на шее и обнажающий красные, больные следы, но дающий жизнь. И притом убивающий. Разрушающий дым, проникая внутрь тебя, проедает тебя насквозь. Рано или поздно он прожжет в тебе сквозную дыру и убьёт тебя. Прекрасный первый шаг к топке в крематории. И пусть. Смерть отнюдь не пугает. Больше ничто не пугает. Питерские улицы совершенно перестали радовать. Нет, не так. Они угнетают больше, чем обычно. Ночной город становится непривычно пустым, словно всё живое на время умирает, а город наполняется таинственной пустотой, лишь только тусклый золотистый свет, льющийся от фонарей, отражается ярким пятном на мокром асфальте. Сразу проникаешься ненавистью к миру, наступая в холодную лужу и чувствуя, как ногу медленно поглощает противная влага. Немного жутко чувствовать себя настолько одиноким, что даже некого позвать прогуляться, если бы вдруг захотелось компании. Но для компании нужен только один человек. Человек, который, по сути, тобой не интересуется и вряд ли рад твоему существованию. И это безумно раздражает. Остается только достать из кармана любимого пальто зажигалку, пару раз чиркнуть по ней колёсиком, и застыть, завороженно глядя на яркий огонёк. Смотреть и невольно ассоциировать его с Хованским. Маленькое пламя, танцуя диковинный танец под струями ветра, дарит тепло в это холодное время суток. Источник света в этом огромном городе. Как и Юра. Но даже самое яркое пламя может потухнуть, перестать дарить свет и тепло. Потухнуть, оставив лишь короткое послевкусие надежды. И холод. Совершенно плевать, если придется замёрзнуть от переохлаждения, совершенно плевать, если желание смерти преодолеет, и придется утопить свое тело в водах Питера. Совершенно плевать. Невольно задумываешься о никчемности жизни, об отсутствии всякого смысла, в очередной раз затягиваясь горьким, но таким сладким дымом. Пропускаешь его в себя, проникаешься им, а затем медленно выдыхаешь, наблюдая за безмятежным клубистым облаком, уходящим вдаль. Когда мир стал таким чужим? Сидя на влажной от дождя земле, грустный молодой парень, у которого ещё целая жизнь впереди, неограниченное количество возможностей, целое будущее, парень, при желании которого мир встанет на колени, безжизненными глазами смотрит на мёртвую улицу. Он полностью погружен в свои мысли. Он истошно кричит внутри себя, разрывается на миллионы кусков. Выдыхает едкий дым и даже не замечает как рядом с ним приземляется чья-то тушка. — В курильщики заделался, Уткин? - где-то справа неожиданно раздался знакомый голос. Дмитрий сделал очередную затяжку, прежде чем повернуться к его источнику. Хованский насмешливо смотрел прямо тому в лицо, тщательно рассматривая его как в первый раз. Да что там, действительно в первый. — А тебе какое дело, мразь? - ответил Ларин, а его слова серыми облачками растворялись в воздухе. - если собираешься читать мне нотации в духе "курение вредит здоровью", то катись сразу в минздрав. — Да нахуй мне это нужно. После этой короткой фразы образовалась неловкая пауза. Они сидели тут вместе впервые, не желая загрызть друг друга до смерти, и вдруг выяснилось, что им совершенно не о чем говорить. Или есть? — Бля, поделись сижкой. Ларин, не долго думая, рефлекторно протянул ему свою, отчего тот поёжился: — Я про нормальную сижку, бля, я не собираюсь подвергать себя риску быть заражённым петушизмом. — Либо бери это, либо иди к чёрту. — Бля, ну ты серьёзно, что ли? Больной ублюдок... Юрий выхватил у Димы из рук сигарету, смерив того неодобрительным взглядом, и сделал первую затяжку. Первую затяжку из его чертовой сигареты. Её кончик вспыхивает оранжевым огоньком, на пару мгновений, а затем тухнет. Это какое-то сумасшествие и, по идее, должно отталкивать, но это выглядит.. соблазнительно? Чёрт подери, он действительно охуенно курит. — Может, отдашь мне её уже? Хованский не глядя тычет в сторону парня сигаретой, сам же с удовольствием выпуская дым из лёгких. На сигарете остался пивной привкус, который невозможно не заметить. Горстка табака в бумаге насквозь пропахла Юрой. И Дима приникает к ней губами, делая затяжку и зажмуриваясь. Одно разрушение на двоих. Одно сумасшествие на двоих. Слышится бульканье, а затем несколько смачных глотков, отрыжка, и воздух проникается насыщенным запахом пива. Плевать на правила и устои, сегодня день саморазрушения, а значит можно позволить себе выхватить бутылку с хмельным ядом у Хованского из рук и влить в себя половину. Для полноты картины осталось закусить шаурмой и поблагодарить Бога за столь дивный вечер. Смешно. — Ну как тебе? Охуенно, правда ведь? - усмехнулся Юра, меняя бутылку на сигарету. — Омерзительно. Мне нравится. — То-то же, бля. - так просто принимать равнодушный вид, когда так хочется чего-то большего, чем сигареты на двоих. И так отвратительно осознавать, что желание поцеловать появилось не при виде сексуальной блондинки в мини-юбке, а при виде своего, блять, врага. Мир сходит с ума, пока Хованский пялится на партнёра по курению, уже приканчивающему их первую сигарету. Темнота плотным туманом оплела их обоих, отделив от целого мира. Их и сигаретный дым. Дима делает последнюю затяжку, элегантно втягивая в себя отраву. При тусклом свечении луны можно заметить как подрагивают его ресницы, как вид становится более мрачным, лицо более сосредоточенным, и как ветер ласково играет с волосами парня. Он поднимает голову к небу, обнажая мраморно-белую изящную шею, прежде чем приоткрыть рот, позволяя щупальцам дыма вознестись к долгожданной свободе. И сразу отвёл взгляд, потому что нельзя так безбожно палиться. В конце концов, это неправильно, а для Ларина, скорее всего, омерзительно и противоестественно. Тем временем он закурил новую сигарету, к счастью, ни о чем и подавно не догадываясь. И после первой же затяжки добродушно протянул её Хованскому. Его самого немного трясло от осознания неправильности ситуации. Конечно же, снаружи он остался по-прежнему невозмутимым, но внутри него что-то приятно разливалось теплом, щебетало и трепетало при взгляде на Хованского. Его глаза при лунном свете приобрели неестественно аномальное сияние, и словно весь мир отражался в них в эту секунду. Дмитрий никогда не был в восторге от сентиментальных романтичных соплей, но здесь и сейчас рядом с ним сидит Юрий Хованский, делит с ним одну сигарету, бутылку пива, и можно поклясться богу, что никогда ранее ничего более романтичного в его жизни не было. И Ларин понял, что у него начинается ломка. Терпеть становится невозможно, поэтому, раз в жизни доверившись чувствам, он подбирается поближе к парню, сидящему рядом, немедля садится ему на колени, и, несмотря на все протесты (которые существуют, скорее, для вида), приникает к его губам. Обнимает как можно сильнее, неловко прижимая к себе то ли за талию, то ли за спину — неважно как, лишь бы ближе, лишь бы крепче, и в ответ получает не менее сильные объятия. Резкая страсть, нахлынувшая обоих, общий голод, утоляемый близостью двух тел. Ларин втянул в себя как можно больше дыма, который уже становился чем-то совершенно привычным, и вновь приник к губам мужчины перед ним. Это нравилось обоим. Юрий с жадностью ловил его дыхание вперемешку с горьким табаком, ловил всё до единого дымного облачка. Ему было так мало, слишком мало Ларина. Его руки неугомонно ёрзали по телу Димы, то прижимая, то прощупывая позвонки, то зарываясь рукой в идеально уложенные волосы и взлохмачивая их. Он голодал слишком долго, чтобы не делать этого сейчас. Он чувствовал сбившееся дыхание парня, когда жадно кусал его за губу, он слышал как громко бьётся его сердце, гоняя по венам горячую кровь, он видел, как он затягивается снова и снова, чтобы вновь проникнуть к его губам. И он чувствует как его толкают на влажную траву, ложась сверху, оплетая бёдра ногами, прижимаясь горячим телом. Они оба понимают насколько это неправильно. Но они оба зависимы друг от друга. И именно сегодня, в эту неприметную холодную ночь, на самой обычной пустой улице Питера, два влюблённых друг в друга, до умопомрачения заклятых врага делят одно сумасшествие на двоих. Их маленькое сумасшествие.