Перед вечностью.

28 июля 1540 г., 2 часа пополуночи. Кажется, ему удалось забыться на несколько мгновений в тот предрассветный час, когда жидко-агатовое летнее небо начинает прозрачно сереть. Потому что на фоне грубой тюремной решетки словно из воздуха соткался, едва заметно оформился слабо светящийся, пульсирующий синеватым силуэт. Нездешний, запредельный, но до боли знакомый и незабвенный… вопреки всему тому, что все эти годы непреклонно изменяло его, убивало его прежнего вместе со всем тем, что было в той его, прошлой жизни… - Лиз? Слабый вздох. - Лиззи? – он никогда бы не подумал, что этот тон, порожденный щемящей сердце нежностью, когда-то еще раз прозвучит в его голосе. По крайней мере, в этой жизни. - Ох, Том! – знакомые, чуть ворчливые нотки, истинный тон которых умел уловить только он . – Знал бы ты, как я заждалась тебя… Видит Бог, не в упрек тебе, но… - А разве там… - Там нет боли. Нет ненависти. Нет вражды, – короткая пауза. - Но там нет тебя. Глаза налились жгучей влагой. Призрачный силуэт стал неотчетливым, поплыл… - Лиззи, родная, скоро… - Я знаю, Том, - просто сказала она. – Я пришла, чтобы проводить тебя. А то еще заблудишься. Эта ее забавная манера говорить добродушные колкости. Он поневоле усмехнулся, но тут же одна горькая мысль заставила его нахмуриться, заставила больно сжаться сердце. - Ты будешь… там? - Да. А после мы вместе уйдем оттуда. - Не надо, Лиз, - с трудом проговорил он. – Тебе не надо на это смотреть. Я не видел момента твоей смерти, Лиз. Я вернулся домой, когда тебя уже не было – только твоя холодная, застывшая оболочка с каким-то чужим, суровым лицом, обвязанным белым куском полотна. Ему показалось, что она тихо плачет. - Лиз? - Момент смерти – это быстро, родной. А потом мы вместе уйдем. Конечно, кому еще знать о смерти, как не Элизабет Кромвель, которой нет среди живущих вот уже тринадцать лет. А он готовился к ней все последние дни, много думал о ней, размышлял и убеждал себя, что не стоит бояться мук – боль от удара топором палача будет мгновенной (если палач – мастер своего дела), а потом – радость освобождения и путь к Богу. Осталось всего несколько часов… - Все равно не смотри на это, - сказал он ей. Своей упрямой Лиз. Загремел отпираемый замок двери его камеры. Он машинально повернул голову в направлении звука. - Мистер Кромвель, прибыл ваш исповедник, архиепископ Кентерберийский, - донеслось из-за двери. Он быстро взглянул в сторону забранного решеткой окна. Никого. Сон или игра воображения. Но он все равно верит, что она вернется за ним, и, рука об руку, воссоединившись за гранью, они вместе отправятся в вечность.