Сигарета

Тонкие и бледные пальцы сжимали сигарету, чей цвет не намного отличался от цвета кожи. Легкий шлейф дыма растворялся в мутной мгле, пожираемый светом уличных фонарей и еле видных звезд. - Ты обещал бросить. Иваизуми медленно присаживается на ступеньку рядом с Ойкавой и смотрит прямо перед собой, боясь, что если он хоть раз глянет на парня рядом с собой, то ударит его или хотя бы вырвет уже почти закончившуюся маленькую разносчицу смерти. Хаджиме ненавидел эту привычку Тоору, ненавидел и говорил ему об этом, но его не слушали, брали новую сигарету и вдыхали яд вместе с воздухом, выдыхая уже белый и, казалось, осязаемый дым. - Обещал, - коротко отзывается Ойкава, вновь затягиваясь и тусклым взглядом смотря в черное небо. Темнеющая пропасть, поглощающая его и остальных людей, дома, улицы и зажженные вечером фонари. И звезды, которые раньше Тоору так любил. Иваизуми все же повернулся к нему, наблюдая за тем, как парень выдыхает белесый дым прямо в воздух, как за ним исчезают неясные огоньки звезд, и на секунду поглащает лицо того, кто сейчас медленно убивает себя, отнимая свои же минуты. Хаджиме смотрел и не мог найти в этом непроницаемом лице того паренька, который с радостью смотрел на мир, флиртовал с толпой поклонниц и с решимостью в глазах говорил, что они выиграют. - Идиот, - с какой-то обреченностью произносит брюнет, вновь уставившись на уснувшую улицу. Тихий смешок сбоку заставляет мимолетно поморщиться. Совершенно безэмоциональный, пропитанной какой-то злобой к миру и ко всему, что творится вокруг. Но не к Иваизуми. Он не первый раз приходит к лучшему другу на порог, наблюдая за тем, как тот медленно изношает свои легкие. Первый раз он ругался, как и в последующие раз пять. А потом привык. Привык к депрессиям Ойкавы, к сигаретам и срывам. К мелькающим иногда порезам и шрамам, которые остаются на бледной коже. Привык, но не смирился. - Я люблю тебя, - слегка хриплый голос кажется слишком громким в наступишей тишине. В нем слышится легкая горечь и привкус никотина. От этого голоса голова невольно опускается, будто он давит на нее, заставляя пригнуться. Он давит на все. Ломает кости, рвет сухожилия, вырывает нервы. Больно и хорошо одновременно. Хаджиме терпит это, а после поворачивается к Ойкаве, который уже не искал в потухшем небе звезд, и осторожно притягивает к себе за шею, почти нежно касаясь холодных губ своими теплыми. И вкус у Тоору, как у сигареты. Им хочется затянуться, вдохнуть до головокружения в голове и подкашивающихся ног. Невозможно сладко и горько. Невысказанные слова взаимности не повисают над ними, они растворяются в неловком, но искреннем поцелуе, а тонкая сигарета выскальзывает из слабых пальцев и затухает на земле. У Хаджиме тоже есть, чем себя убивать.