***
Наставница, совершенно позабыв обо всём: о сквозняке, который ходит, вырвавшись из холодного, как склеп, помещения, по спящему замку, и о своём неизменном и прервавшемся обходе предутренних комнат, – стоит в дверях звенящего тишиной бального зала. Алхимик, не видя ни Наставницу, нарушившую его уединение, ни, казалось, вообще ничего вокруг себя: ни пыльной ночной пустоты комнаты, ни исходящей дымом свечи в своей руке, ни колышущихся на ветру, как кровавое знамя неизвестной страны, занавесок, – самозабвенно и одиноко вальсирует по залу. Танцует, неловко подобрав рукой край мантии цвета мокрой пыли. Забавно, осторожно и неуклюже; похоже на то, как порой держатся в воде начинающие обучение пловцы, которые усвоили все надлежащие телодвижения, заучили их как по нотам, прилежно и дотошно, но сути их так и не постигли. Наставница смотрит, завороженная беззвучной мелодией, льющейся откуда-то от высоких сводчатых потолков. Эта мелодия не знала ни звуков, ни нот, ни ритмов – она складывалась из шуршания подошв сапог об пол, из тихого постукивания распахнутой настежь оконной створки и из струнного перезвона лунных нитей, оплетающих растрёпанные волосы танцора. И на одно мгновение, одно единственное безумное мгновение ей чудится, что свет трепетной, дрожащей в руке Алхимика свечи не касается клубящейся дымом пустоты, обволакивающей фигуру вальсирующего, а огибает её, обрисовывая рядом с ней чей-то изящный, тонкий, неподвластный ночной тьме силуэт.Часть 1
11 апреля 2016 г. в 02:57
На каждом подсвечнике – янтарные восковые башенки, на шпилях которых пляшут свой хаотичный танец языки новорождённого огня. Зеркала гранитных плит умножают их в бесконечной прогрессии, и вот уже вместо свечей бальный зал пожирают обманчиво горячие иллюзорные костры; стоящий в центре зала человек подпрыгивает, извивается, словно жар этого огненного сияния кусает его за пятки. Он скачет, как сорока, стрекочет, разливаясь нескончаемым водопадом слов, то и дело взрываясь приступами безудержного смеха, и зрители моментально подхватывают веселье лицедея: хихикают, хохочут, фыркают. Все они, знающие себе цену, нужные и важные стране люди, надушенные, разодетые в пух и прах, красивы сейчас в своём ребячестве. А мандражирующая праздником публика – лучшая награда для умелого Фокусника.
Он не обделяет вниманием никого из гостей торжества. Как бы невзначай, проходя мимо, царапает ногтем эполет добродушно усмехающегося Маршала, по-шутовски кланяется Комиссару, посылает воздушный поцелуй разрумянившейся Кухмистер, приятельски похлопывает по спине Коменданта. Кого-то быстро касается, кого-то ненароком задевает плечом. Скользит между людьми, будто плетя паутину, деловито, бойко, сноровисто.
«Только вот эта безжизненная подпалина в толпе безобразно и нелепо портит весь антураж», – думает артист с досадой. Он подмечает внимательным цепким взглядом серый балахон и чёрные лохмы, особенно бесцветные рядом с винно-красным камзолом Хранителя. И мгновенно узнаёт.
Фокусник отводит лукавые тёмные глаза в сторону, будто и вовсе не замечая того места, где стоит серый человек, и начинает настоящее по сравнению с предыдущей комедией представление.
Искря своей улыбкой всему люду сразу и одновременно каждому человеку по отдельности, он пританцовывает вдоль рядов, напевая под нос одну из тех баллад, которые оставляют после себя проезжающие городом музыканты: смуглые весёлые девушки с живыми цветами в косах и деревянными, висящими на шее трескушками, и нарочито серьёзные мужчины с выглядывающими из кожаных заспинных футляров грифами гитар и скрипок.
– Она танцует в безумии пресной воды, превращая силу в слабость без хлыста и шпор, – он идёт через людскую массу, помахивая руками и заглядывая в каждое встречное лицо. Как будто не имея умысла и места, куда хочет прийти, но безошибочно чувствуя, в какой стороне сгорбатился под своим балахоном серолицый Алхимик.
Все расступаются перед ним, с интересом провожают его удаляющуюся спину опьянёнными взглядами, а он незаметно продолжает сужать круги вокруг своей цели.
Серый человек до последнего момента наверняка думает, что Фокусник направляется к его соседу, и потому стоит, опустив глаза долу, безучастный к магии песенных слов.
– Она кого угодно доведёт до беды — а ему плевать, он имеет наглость не видеть её в упор! – но тут взгляд очерченных маской глаз безошибочно вылавливает из толпы именно его.
Когда Фокусник мягко, но решительно вытягивает его за локоть в сердце зала, Алхимик ещё не до конца осознаёт случившееся, а как только приходит в себя, то начинает в ужасе вырываться и безуспешно тормозить ногами об идеально гладкий пол. А когда серого человека ещё и приобнимают за талию и мягко кладут его руку себе на плечо, он и вовсе бледнеет до полуобморочного вида.
– Я ничего в этом не понимаю, ничего не умею, – шипит он, в панике оглядываясь на спасительные ряды людей. Но толпа уже сомкнулась за ним, как море, и отрезала пути к бегству, – отпустите меня!
Его мучитель – воплощённое ехидство, только крепче сжимает его ладонь в своей.
– Не волнуйтесь! Чтобы танцевать вальс, нужно всего лишь найти партнёра, который знает, что делать!
Алхимик не успевает ничего ответить, его молниеносно затягивают в ураган танцевальных пируэтов. Красная ткань ковра скрипит под сапогами. Вращаясь с безумной скоростью, он пытается считать положенные шаги. «Раз – два – три, раз – два – три», – повторяет он словно в горячке, невпопад, безнадёжно не совпадая с настоящим ритмом. Его партнёр притворяется, что не слышит, или действительно не слышит: с шальной улыбкой запрокинул лицо к потолку и прикрыл глаза, отдаваясь вальсу целиком.
Скоро Алхимик начинает чувствовать, что задыхается. Книжный мальчик сегодня покинул своих друзей и родных в шершавых хрустящих переплётах. Он вальсирует сейчас по глумливо-алой тропинке на эшафот, и его ведёт туда знакомый незнакомец в настолько тонкой, что почти ненужной угольно-чёрной маске. Луна, союзница книжного мальчика, вечная его спутница, сегодня в зените, но она ему не поможет, не пробьется сквозь багровые гардины, сквозь беспощадное сияние свечных фитильков. Этот зал, упаднически роскошный, тянущийся выбеленными стенами в звенящую высоту, создан для пыток таких, как он. Всё здесь причиняет ему страдание, вытягивает из него силы: сотни фигур, боязливо толпящихся у края ковровой дорожки, как овцы у кромки воды, сотни глаз зрителей или надсмотрщиков – злобных огоньков, жгущих тело гораздо сильнее свеч, почти осязаемое марево повисших в воздухе чужих эмоций. Громада зала с отходящими от неё щупальцами коридоров, как огромный алчный спрут, душит в ядовитых объятьях несчастного книжника.
Алхимик сжимается до размеров танцующего огонька и закрывает припухшие пылающие веки. Пытка выходит на пик своей невыносимости.
– Я… больше не могу. Не могу, – измученно шепчет пытаемый в каштановые вихры Фокусника, – дай мне уйти.
– Нет, – весело отклонена отчаянная просьба.
Алхимик чувствует закипающие внутри злость и раздражение и сжимает костлявые пальцы на плече партнёра, до хруста, до боли. Но Фокусник реагирует совершенно противоположно ожидаемому: он довольно и удовлетворённо ухмыляется ему и блестит огромными влажными глазами, как будто только этого и желал. Удивлённый книжник стискивает ладонь ещё сильнее, и лицедей с жадной страстной готовностью выгибается ему навстречу неестественной дугой. Поражённый внезапным прозрением, Алхимик понимает, что Фокусник единственный, кроме него, в этом зале, кто одет в чёрно-белый цвет, такой безжизненный и блеклый на книжнике и такой ослепительный на артисте, что сравнить их ему бы раньше и в голову не пришло. Ещё через мгновение он осознаёт, что тоже может вести в танце. Выдыхает, чувствуя странное волнение, поднимает голову к потолку, туда, куда смотрел раньше Фокусник. И видит там мерцающее далёкими огнями в своей глубине, огромное, как небесный свод, зеркало.