* * *
Джон никогда не спрашивал о гитаре. Дейв же делал вид, что её никогда не существовало.* * *
Джону было очень плохо. Казалось, что он сходил с ума. Ему надо было поговорить с кем-нибудь, но… в этом доме не с кем было говорить. Не сейчас. Он знал выход: надо чем-то себя занять. Так, когда-то давно, говорила Роуз. Перед глазами стояло её лицо. Немного удивлённое, с размазывавшейся у левого глаза тушью. Она вытерла глаз и смотрела на руку, спрашивая вслух, почему она вообще накрасилась перед выходом, когда случился этот обвал. Осталось только её лицо. Ведь казалось, что после игры не будет никаких опасностей! Они же ведь выжили: Дейв, Джейд, Канайя, Вриска, Терези, Каркат, Роуз… Джон лежал на кровати и плакал. Рыдал, как никогда раньше. Когда-то Роуз говорила, что слёзы — это хорошо. Кажется, она говорила это Вриске. Роуз говорила, что когда это пройдёт, нужно занять себя. Джон знал это: нужно заняться, чем угодно, чтобы не вспоминать. Чтобы не помнить. Чтобы не помнить Роуз. Чтобы не помнить, что её больше не будет. Джон не знал, сколько прошло времени, пока он сначала рыдал, а потом просто неподвижно лежал на кровати. Кажется, прошло несколько часов. Только после этого он поднял голову. Гитара стояла в углу. Белая, с Джеффом на задней стенке и с JPEG-артефактами вокруг. Джон не дотрагивался до неё после того, как ушёл тогда из комнаты Дейва. Возможно, как раз сейчас пришло её время. Джон медленно поднялся с кровати: болело левое плечо, рука ниже будто онемела, но быстро будто покрылась изнутри тысячью небольших иголок. Пальцами шевелить было не слишком легко. Джон подошёл к гитаре. Наклонился, не отводя от неё вгляда, протянул правую руку и дёрнул за одну из струн. Звук был на удивление чистым, не фальшивым. Хотя Джон скорее ожидал услышать какофонию. Но обычное звучание, как от любой нормальной гитары… Не от гитары бро. Впрочем… наверняка это достаточно иронично для Страйдеров. Судорожно вздохнув, Джон взял гитару в руки и поднялся. Чтобы играть, надо хотя бы посмотреть, как это делается, так?.. Пора в библиотеку.* * *
На следующее утро на кухню зашла Роуз. Джон как раз дожарил яичницу и сел за стол, поставив перед собой кружку с кофе. Роуз кивнула, приветствуя Джона, взяла тарелку с яичницей, вилку и нож и села на другой конец стола. И начала завтрак. Как будто всё было в порядке. Будто бы она не умерла вчера. Джон не мог сдвинуться с места. Казалось, что он даже не дышал. Только смотрел: смотрел, как Роуз аккуратными движениями отрезает кусочек яичницы, накалывает его на вилку, подносит к идеально накрашенному чёрной помадой рту, пережёвывает, отрезает новый кусочек… Радужки Роуз были на месте, а эта кухня во время рассвета точно не была пузырём снов. Джон уже научился отличать их от реальности, и к тому же… разве они существовали после игры?.. — Роуз?.. — только и смог выдохнуть он. — Я была положительно удивлена, когда обнаружила, что способность к оживлению не исчезла, — невозмутимо ответила она, промакивая губы салфеткой. — И я чрезвычайно благодарна вам за то, что вы вынесли моё тело из этого завала. — Канайя… Взгляд Роуз стал виноватым. Она опустила салфетку, на которой остались следы помады. — Извини, что подвергла себя такому риску. Я… постараюсь в дальнейшем не поддаваться подобным суицидальным желаниям. — Она промолчала немного. — Надеюсь… это происшествие не слишком сильно сказалось на вас? — Я… пока не знаю. — смог сказать Джон. — Я не смог их приободрить. Но… пока что ничего не произошло. Ничего непоправимого. Наверное. — Я благодарна тебе, Джон, — мягко улыбнулась Роуз, встала из-за стола и обняла его. Джон уткнулся лицом в её плечо и обхватил руками, пытаясь убедить себя, что она жива, что она не исчезнет через мгновенье. Что Роуз останется здесь. Через несколько минут они отпустили друг друга. Веки Роуз были красными, но она улыбалась, будто не могла перестать. — Я решил научиться играть на гитаре, Роуз, — выпалил Джон. — Надеюсь, что мы вскоре это услышим, Джон, — ответила она, не переставая улыбаться. — Я… наверное, мне стоит проведать остальных. И она вышла из кухни, оставив Джона глупо улыбаться за столом. Кофе остыл.* * *
В последнее время Каркат и Джон проводят вместе всё больше времени. Началось это после одного из «соло-концертов» Джона, когда тот играл на фортепьяно в одной из дальних комнат дома. Он только недавно нашёл его, нерасстроенное, не испортившееся от сырости. И только сейчас Джон смог собраться и сыграть что-нибудь. Когда он закончил и взял паузу, чтобы вспомнить следующую мелодию, то заметил, что кто-то сел рядом. От неожиданности Джон взрогнул, резко захлопнул крышку и повернулся. Это был Каркат. Каркат удивлённо смотрел на фортепьяно, постукивая по боку когтями. И, что самое удивительное, молчал. Джон молча открыл крышку и начал играть. Всё, что мог вспомнить, то и дело переводя взгляд на Карката, который, будто под гипнозом, смотрел на клавиши, на руки Джона. Который в свою очередь поначалу то и дело сбивался, но всё же смог расслабиться. И последнюю мелодию, переложенную на ноты Алехандро, играл практически без ошибок, только иногда останавливаясь, чтобы вспомнить, как именно должна звучать нелюбимая его часть припева. Когда звук затих в преступно огромном и столь же преступно пустом зале, когда Джон мягко закрыл крышку, обычное раздражение вернулось к Каркату. — КОГДА ТЫ БУДЕШЬ ИГРАТЬ В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ? — в зале обычно громкий тон Карката звучал чуть ли не оглушительным. — Через неделю, скорее всего, — улыбнулся Джон. Каркат молча кивнул, встал и вышел из комнаты. Так и начались их пятничные встречи. Часто они говорили. Сначала в основном Джон рассказывал обо всём, что приходило на ум: о фильмах, о Стейси, о том, что на этот раз нашли Роуз и Вриска. После — о доме, о воспоминаниях, об отце, о Земле. О том, что было до того, как Земля была уничтожена. После рассказывать начал Каркат. Об Альтернии, о квадрантах, о фильмах. О других троллях. О тех, кто не выжил. После разговоров, либо вместо них, Джон всегда играл. Иногда вспоминал музыку, какую успел выучить с отцом, иногда перенося на ноты то, что проигрывали ему остальные. Начиная с Дейва. Когда Джон играет, то ему кажется, что игры никогда не существовало. Что он дома. Что он сидит за знакомым до последней царапины фортепьяно, что рядом сидит его отец. И что если он повернётся, то увидит его прищуренные глаза, почувствует запах выпечки и крема для бритья, услышит: «Я горжусь тобой, сын…» Джон вспомнил, что означает играть ровно, без ошибок, ровно ту мелодию, которая нужна. Отец бы действительно гордился им. Когда Джон поворачивается и видит необычно спокойное лицо Карката, то ему хочется плакать. Джон не понимает, чему Каркат вообще приходит сюда каждую условную пятницу, в этот неприятно пустой зал, почему ни разу не опоздал, почему он так успокаивается, когда Джон играет, не зависимо от того, что именно он играет. И почему на Карката так действуют эти встречи. Джон никогда не задавал ни одного из этих вопросов, ни многих других, рождающихся и умирающих каждую встречу. Потому что они казались смертельны для той интимности, того раскрытия душ, которая сопровождала их каждый раз, когда пальцы Джона ложились на клавиши. А потом они уходили. Сначала вставал и почти убегал Каркат, а потом медленно шёл в свою комнату Джон. И всё повторялось каждую пятницу.* * *
Однажды, придя на встречу, Джон не мог играть. За день до того он слишком долго упражнялся с гитарой. Пальцы болели слишком сильно, чтобы можно было спокойно дотрагиваться даже до чего-либо. Джон надеялся, что это пройдёт к вечеру, но… не повезло. Впрочем, на встречу он не мог не прийти: не для того, чтобы заставлять Карката ждать в одиночестве, он отказался от прогулки по окрестностям в компании Дейва и Джейд. К тому же… после случая с Роуз было сложно снова выйти из дома. Никто не стал настаивать. Он вошёл в комнату, в которой после одной из лекций Карката кроме фортепьяно и нескольких стульев появился ещё ящик с книгами. Преимущественнно с любовными романами и трудами по психоанализу. Джон подошёл к фортепьяно и уже сидящему рядом с ним Каркату, сел за стул. Каркат явно не выглядел настроенным на разговор. Он попытался было пробежаться пальцами по клавишам, в очередной раз удивившись тому, что они так и не расстроились, но… пальцы сорвались с клавиш. Джон непроизвольно поморщился, аккуратно положил руки на колени и повернулся к Каркату, уже подбирая слова для извинения. Каркат мрачно посмотрел на Джона. Затем на его руки. Каркат взял одну из рук за запястье и поднял её к своему лицу. Потянулся и…лизнул указательный палец. Сначала самым кончиком языка, потом — буквально обнимая, так, что Джон мог почувствовать ребристые бока языка тролля. У Джона перехватило дыхание, а в голове не осталось мыслей, только удивление и явное удовольствие. Видя, что Джон не сопротивляется, Каркат перешёл на средний палец. Безымянный. Каждый раз проводя кончиком языка по мозоли, но не вызывая болезненных ощущений. Наоборот, уменьшая их. Всё с закрытыми глазами. Только один раз посмотрев на Джона, в его глаза. Джон поперхнулся воздухом, ощутил, как горят щёки, уши, шея, как по-глупому широко раскрываются глаза. Но Каркат снова закрыл глаза, только поменяв руку. Когда Каркат закончил, то встал и почти выбежал из комнаты. Ещё более поспешно, чем обычно. Джон остался сидеть перед фортепьяно, пытаясь научиться дышать заново. Глядя на дверной проём, за которым исчез Каркат.* * *
В следующий раз на Карката Джон наткнулся случайно. Он просто ходил по первому этажу дома, не замечая уже ни покрытых давно покоричневевшей побелкой стен, ни золотых, красных и коричневых листьев под ногами. Здесь было мало шансов наткнуться на кого-нибудь: большинство оставшихся жили на самом удобном втором этаже, некоторые, как сам Джон, на продуваемом всеми ветрами третьем. Выше не забирался почти никто, и тем более не хотел оставаться там на ночь. Первый этаж, особенно после очередного потопа, как сегодня, не пользовался попуплярностью даже для прогулок. За исключением сегодняшнего дня. Джон стоял напротив Карката. И, несмотря на подкатившую к лицу краску, смог начать, почти не заикаясь: — Каркат, спасибо за то… — но его быстро прервали. — ПРОСТО СДЕЛАЙ ВИД, ЧТО НИЧЕГО, БЛЯДЬ, НЕ БЫЛО. Встречи продолжились.* * *
Джон благодарил судьбу за то, что они с Каркатом могли не пересекаться неделями. Если не считать пятничных встреч, но… это было другое. Джона начали мучить странные мысли. Мысли о Каркате. Совсем не как о друге, как он думал раньше. Это продолжалось достаточно долго, чтобы остальные начали замечать: первой попыталась было распросить его об этом Роуз, но, к счастью, проходившая мимо Вриска увлекла её за собой, рассказывая что-то об очередном найденном древнем камне в нескольких днях пути пешком. Джон всё больше играл на гитаре, пытаясь отвлечься от этих мыслей. И всё же произошло неизбежное: снова кровавые мозоли на пальцах. В тот раз Джон собирался на встречу дольше обычного. Сначала замотал пластырем пальцы и надел печатки. Снял перчатки и пластырь. Снова вернул перчатки, но, поморщившись, снял их снова. В голове пронеслись воспоминания о той встрече, вспомнились глаза Карката, когда тот облизывал его мизинец… Пластырь Джон решил не надевать. Когда он пришёл в зал, то Каркат спал, откинувшись на спинку стула. Джон почувстовал укол вины, глядя на его отстранённое лицо, приоткрывшийся рот. Он, резко вдохнув, наклонился к Каркату и прикоснулся к его губам своими. Каркат резко открыл глаза и, пока Джон не успел остраниться, притянул его к себе.* * *
— ЕСЛИ ТЫ, ИДИОТ, СЕЙЧАС СКАЖЕШЬ КАКУЮ-ТО ХЕРНЮ ИЗ ВАШИХ БЛЯДСКИ БЕССМЫСЛЕННЫХ ФИЛЬМОВ Я ПОВЕШУСЬ НА ТВОЁМ ДЕБИЛЬНОМ КАПЮШОНЕ И Т… — Каркат, я люблю тебя.