Только Кэти Пэрри

— Пиздец, — в тысячный раз практически проорал Эмиль и растрепал волосы, — ебаный же ты блядь нахуй. Рейнир вздохнул и уронил голову на колени. Нытье Эмиля вызывало уже даже не раздражение — усталость. Он повторял, что все плохо, последние минут сорок практически без перерыва. — Пиздец, пиздец, пиздец. Я на это дерьмище не подписывался! Нам нужно отсюда выбираться прямо сейчас, понимаете! Кто-то громко и зло выругался, Рейнир не понял, кто именно, достаточно трудно различать голоса, когда в ушах, как и в горле, прорастали черные жесткие волокна, которые можно только вырывать с корнями. — Не хочу, блядь, показаться агрессивной, — сдавленно, но очень зло, так зло, что у Рейнира волоски на руках поднялись, прохрипела Туури, — но куда ты пойдешь, мудила? Мы покойники, Эмиль. По-кой-ни-ки. И либо мы перегрыземся через восемнадцать часов по окончании вирусной мутации, либо через шесть нас грохнут военные. И как выбираться? Куда? Ну же, Эмиль, скажи мне, потому что я вот, если ты не заметил, не могу никуда идти, потому что кости в моих ногах переломаны и срастаются самостоятельно в какие-то нездоровые конструкции. И я хочу сдохнуть, Эмиль, от боли. Я хочу орать. Я хочу впиться в твое самовлюбленное лицо и зубами сорвать с него это паническое выражение. Голос Туури выражал страх, ярость и беспомощность — все те чувства, которые обуревали выживших и застрявших в крошечной каморке в лаборатории на глубине трехсот метров под землей. В помещении повисла вязкая тишина, разрываемая только шумным дыханием Сигрюн, ее легкие перестраивались, расширялись и расползались, вываливаясь за грудную клетку, кожа и мышцы успели сгнить, оставив после себя омерзительный тошнотворный запах и оголив кости. Вместо крови у Сигрюн теперь текла какая-то черная едкая жижа, сердце разделилось на четыре части и расползлось. Прямо на глазах Рейнира происходила мутация, быстрое и радикальное изменение организма, и Рейнир восхищался бы красотой и логичностью происходящего, если бы сидел в лаборатории за толстым зеркалом и наблюдал бы это издалека или в костюме химзащиты. Он восхищался бы работой вируса, если бы не умирал от него. У кого-то мигнул телефон. Рейнир устало привалился затылком к мокрой и холодной стене и осмотрел жалкие остатки тех, кто еще двадцать часов назад были людьми. Миккель сидел в единственном темном углу, до которого не добрался свет жалкой лампочки под потолком, с картонной коробкой на голове: у него из глаз проросли светочувствительные щупальца, а кожа покрылась язвами, в которых копошились какие-то флуоресцирующие черви, не переносящие любой свет, даже несчастные двадцать ватт. Миккель сидел в коробках с надписью «Морковь мороженая» и, наверное, плакал, пока никто не видит. Ну, Рейнир бы плакал. Рядом с Рейниром, касаясь его плеча и вцепившись в его руку, сидела Туури и грязно ругалась. Он ее не столько слышал, сколько чувствовал. Чувствовал ее злость, желание плакать и одновременно с этим разбивать всем вокруг головы. И он хотел ей помочь, отчаянно, до боли в груди хотел, но не мог. Ему оставалось только смотреть на ее выступающие кости, срастающиеся под немыслимыми углами, сидеть в луже ее крови и периодически колоть морфий, чтобы она не умерла от болевого шока. У Рейнира периодически мелькала мысль, что стоило бы дать Туури умереть, чтобы она не мучилась так. Стоило бы, но он не мог. Как не мог и помочь. Эмиль нервно расхаживал по каморке, ну как «расхаживал», делал два шага в одну сторону, натыкался на приросшего к стене Лалли и возвращался на свое место. — Но мы же должны что-то делать! — Эмиль продолжал нервно ерошить, а потом обратно приглаживать волосы. — Хоть что-то! Я уже не могу сидеть здесь! — Ну так выйди наружу, уебок. Кто тебе мешает? Только дверь снаружи закрой, чтобы тролли и монстры не пробрались сюда, — Туури сплюнула и уставилась на Лалли, тот уставился на нее, меланхолично пожал плечами и что-то сказал по-фински. Рейнир ничего не понял, да и, честно говоря, не особо-то и хотел понимать. Ему было страшно от спокойствия Лалли. Он не понимал, как можно равнодушно пожимать плечами, когда твой позвоночник разросся, прорвал мышцы и кожу, раскрылся какими-то непонятными кальциевыми (скорее всего, но Рейнир не был уверен) сетками и врос в щели в стене. Не понимал, как можно быть спокойным, когда кожа на твоем лице вспузырилась и загноилась, когда твоя рука срослась с туловищем, пальцы на руках срослись в варежку и покрылись непонятными волосками с красными точечками на концах. Не понимал, как можно оставаться спокойным, когда эти точечки реагируют на движение и вообще кажутся нераскрывшимися глазами. — Хватит на меня гнать, Туури. Мне тоже страшно! — Да иди-ка ты нахуй, Эмиль! Страшно ему! Ты иммунный! Почему ты единственный, кого этот вирус не тронул, а? Ты единственный, кто может исследовать свою кровь — кровь, а не то, что течет у меня или Сигрюн — на антитела или что там и найти вакцину, но нет, ты сидишь здесь и поправляешь свои блядские волосы, и поправляешь, и поправляешь, — Рейнир коснулся руки Туури, но она только дернулась и вскрикнула от боли: мостики между костями ног лопнули. — Отвали, Рейнир. И вы все отвалите от меня! Отвалите! Отвалите! Почему я не могу сдохнуть прямо здесь и сейчас?! Почему должна ждать, пока этот злоебучий вирус превратит меня в то, что прячется по всей научно-исследовательской базе?! Почему?! — Она сорвалась на крик, а потом разрыдалась, содрогаясь всем телом и яростно ломая руками нарастающие мостики. — И как я, по твоему, должен найти антидот, а? Как, блядь, Туури, как? Я не биолог, блядь, не вирусолог. Я приехал сюда, чтобы электричество по забору вокруг комплекса пустить, а вляпался в такое, — Эмиль внезапно расхохотался. И хохотал, и хохотал, и хохотал. Цеплялся за Лалли, чтобы не упасть, и хохотал, а Лалли с каменным лицом утирал ему слезы. — Я, — задыхаясь, выдавил из себя Эмиль, — электрик. Электрик, поняли. Туури фыркнула, даже из-под коробки Миккеля раздались звуки, похожие на смех. Эмиль открыто разрыдался и уткнулся лицом в грудь Лалли, и тот стал ласково гладить его по голове. Эмиль всхлипывал, Лалли нашептывал что-то успокаивающее на финском, Туури свернулась и улеглась на колени Рейниру. Забулькала Сигрюн. — А давайте, пока будем умирать, расскажем о себе? — наконец откашлялась Сигрюн. Десять часов назад она пыталась организовать оборону, защитить всех от троллей и монстров. Она бегала по этажам со снайперским ружьем, пистолетом на поясе и ножом за голенищем сапога, отстреливала уже мутировавших, отделяла зараженных от чистых — в общем, выполняла свою работу военного наемника. А потом оказалось, что она сама заражена и начала мутировать, но даже тогда старалась что-то сделать, кому-то помочь. И помогала до тех пор, пока у нее не отнялись ноги, и ее не начало выворачивать наизнанку. Тогда Миккель притащил ее подсобку и запер, а потом он приволок и всех остальных относительно немутировавших, кого смог найти: Туури, Рейнира, Лалли, а Эмиль сам заскочил и запер за собой дверь. — Ну там и жопа, — тогда сказал он и начал лихорадочно кому-то названивать, а Туури вежливо попросила у него этот телефон и расколотила его об стену. Эмиль орал, что это был единственный способ связаться с внешним миром, Туури орала, что только этого им и не хватало, чтобы приперлись люди, заразились этой дрянью и разнесли ее по миру, Лалли медленно врастал в стену, Миккель усаживался в коробки в темноту, Сигрюн пыталась всех развести по углам, но куда там, по каким углам в гробу три на четыре. Так что Эмиль орал, что они все ебнулись, и он не собирается умирать, Туури орала, что Эмиль — сраный самовлюбленный индюк, и пыталась вырвать ему клок волос, а Сигрюн стояла между ними и отвешивала подзатыльники то одному, то другой. — О себе? А что тут рассказывать? — прогудел из металлической бочки — видимо, картон оказался слишком светопропускающим — Миккель. — Ну, — Сигрюн приподнялась на локте и сплюнула кровь на пол, — вот я — наемница. Приехала сюда по контракту несколько месяцев назад. Типа защищать должна была, только никто не сказал, от чего именно. А вот вы что здесь делаете? Туури зашипела от боли и перевернулась на спину, Рейнир дернул ее за волосы, потому что все косички, которые он ей наплел, от этого движения рассыпались. Она отмахнулась с улыбкой, и от этой улыбки у Рейнира сердце в горле заколотилось. Застучало, запутываясь в проросших волокнах. — Нас с Лалли, мы типа это, родственники, сюда привезла тетка. Тару Хололла, может, знаете? — Эмиль, успевший отлепиться от Лалли, но усевшийся так, чтобы быть в пределах досягаемости, отрицательно покачал головой. Лалли, кажется, заснул. Рейнир показал рукой, что никакой Хололы не знает. Миккель согласно прогудел из-под бочки, а Сигрюн согласно кивнула. — Ну вот. Она приехала к нам в Кеуруу, это такой городок в Финляндии, и начала втирать Онни, это мой родной брат, старший, он полевой вирусолог, что тут, мол, «ИсландикЭкоКорпорейшн» предлагает работу, ей срочно нужны вирусологи, то да се, зарплата будет, отпускные, да чего там, полгода работы, а денег, как за год в Центре. Ну, Онни и согласился, а я вцепилась, возьми меня, брат, возьми, я мешать не буду, даже платить не надо. — А ты?.. — спросил Эмиль. — Ага. Тоже, типа, биолог. Хуелог я, вот что вам скажу. Только на второй курс пошла, а нам практику назначили, вот я и решила, что поеду, полюбуюсь, что-нибудь потом настрочу. И Лалли взяла, только он не биолог, он финский фольклор в университете изучает. Что ты тупишь, Эмиль? Это всякие там песни народные, сказки, пословицы-поговорки, заклинания, ну, всякое такое, — Туури сказала еще что-то по-фински, в ответ Лалли посмотрел на Эмиля жалостливым взглядом «вот ведь убогенький» и кивнул головой, от этого движения из правой глазницы выпал глаз. Нервно мигнула лампочка и погасла окончательно. Засветились черви в Миккеле. Туури опять повернулась на коленях Рейнира и тихо выругалась, Рейнир пытался проморгаться. Повисла уютная тишина, лопнувшая от вопроса Эмиля: — А откуда здесь мяч? И почему он мокрый? — Лалли уронил, — серьезно ответил Миккель, выбравшийся из бочки и шевеливший своими проросшими глазами на длинных черных ножках. — Лалли? — Эмиль поднес «мяч» к светящимся червям и с криком отбросил его в сторону Рейнира. Рейнир поймал и бросил Лалли, Лалли бросил Туури, Туури поймала его на излете, в конце концов, ловить что-то в потемках чертовски сложно, и передала Сигрюн, но та не успела поднять руку, и «мяч» закатился под металлическую этажерку. — О, блядь, мерзота какая, — Эмиль блевал в заботливо подставленную Миккелем бочку, — и я, — снова засунул голову в бочку, — это трогал. Господи. Миккель осматривал комнату своими новыми глазами, одновременно с этим собирая светящихся червей из язв и рассаживая их на стены, докуда мог дотянуться. И от этого зрелища у Рейнира под кожей копошились даже не мурашки, а тараканы. — Может, у кого-то фонарик есть? — Сигрюн попыталась перекричать звуки блюющего Эмиля, но получилось у нее не очень. — Что-что? — это Туури. Рейнир вколол ей очередную дозу морфия, и она сразу стала добрее и жизнерадостней. — Фона...— снова попыталась крикнуть Сигрюн, но закашлялась и случайно плюнула прямо Рейниру в лицо, он поморщился от боли — слюна и все остальные жидкости стали практически чистой кислотой и могли вызвать химические ожоги — и вытер лицо, вместе со слюной стерев пару лоскутков кожи. — А-а-а, — понимающе протянула Туури, — фонарик. У Рейнира, кажется, есть телефон. Надеюсь, Рейнир, что это твой телефон, а не член. Это же не член? Что ты там гудишь? Тогда я достану сама. Рейнир постарался наклониться так, чтобы Туури могла извернуться и вытащить телефон, но она особо не торопилась: засунула руку в карман и пыталась что-то там нащупать. Щупала-щупала, трогала-трогала, водила-водила, да так, что ему оставалось только закусывать нижнюю губу и лихорадочно молиться, чтобы у него не встал. Туури щупала-щупала, а потом выудила из кармана телефон, зажгла фонарик и заявила: — Почему-то я чувствую себя разочарованной. Миккель фыркнул, Эмиль в очередной раз выплеснул в бочку содержимое своего желудка, Сигрюн закашлялась от смеха, а Рейнир залился краской под пристальным насмешливым взглядом Туури и пожалел, что они не вдвоем (только вдвоем) и не здоровы — Итак, продолжим. На чем я остановилась? — На, — сплюнул Эмиль, — финском фольклоре. Туури снова перевернулась, косички расплелись, мостики между разросшимися гексагональными структурами затрещали, она прошипела: «Сука» и выдохнула: — Так вот. Мы собрались. Мы — это Холола, Онни, я и Лалли, который до последнего не врубался, что происходит. Сели мы, значит, на корабль, доплыли до Швеции, стали пересаживаться на поезд. — А где тогда Онни? — просипела Сигрюн и улеглась, уставившись в заплеванный кровью и чем-то еще потолок. — Онни? Он случайно сел не на тот поезд, а опомнился только когда мы, это я, Лалли и Холола, приехали на какую-то базу. Там нас посадили на вертолет и повезли хер знает куда. Вот так мы и оказались здесь. Прилетели, а через три — или четыре, Лалли? — Четыре часа началось вот это все. Ну вы поняли, первые монстры разорвали главного биолога, а биолог не умер, а собрался заново в произвольном порядке и начал охотиться на остальных. И главное, прямо у нас в корпусе. Лалли выбрался по вентиляционным шахтам, а я успела убежать, но дикие ублюдки меня покусали. А ты, Рейнир? Но в ответ Рейнир смог только промычать и вырвать изо рта очередной жесткий пучок. — Ну понятно, ты у нас травмированный, — фыркнула Туури и погладила его по щеке. — Бедненький. Напиши, а я прочитаю. А нам пока Миккель расскажет свою жуткую историю. Можете, Миккель? Миккель согласно кивнул, поудобнее уселся в коробках, сложил руки на животе, осмотрел всех своими фасеточными глазами и начал: — У меня история очень скучная. Три месяца назад мне на почту пришло письмо от Тронда, этот тот, кого Туури приняла за главного биолога, на самом деле он не биолог, а военный, эта база находится в его ведомстве. Так вот, Тронд писал, что в таком-то месте освободилось место медика, и он предлагает мне место по старой дружбе. Меня тогда как раз уволили, я в порту судна разгружал, хотя по образованию врач, но в жизни разное бывает, сами знаете. Я согласился. Приехал. Тронд показал, что да как, но сказал, что болеют редко, в основном, здесь всякие производственные травмы типа насморков и ожогов, а еще он посоветовал не лезть в работу научно-военного отдела. Я и не лез, а потом началась какая-то чертовщина: ко мне приходили люди, которые сначала жаловались на головную боль, потом на кровотечения из носа, потом на обширные гематомы, а потом в один день женщина, Сив Вестерсторм которую я оставил в медчасти отлежаться, попыталась выгрызть мне глотку. Я от нее отбился, она убежала, и неделю все было тихо. Затем она нарисовалась на своем месте работы, в отделе вирусологии. Я пошел к Тронду, рассказал, что да как, а он отмахнулся и сказал, что не мое это дело. Не мое, так не мое. Но у всех больных, приходивших ко мне со схожими симптомами, потом проявилась агрессия, стремление убивать и пожирать покойников, но это вы застали. Хотя те, кто заразился позже, мутируют гораздо быстрее, чем первые. Видимо, вирус ребята из научно-военной части усовершенствовали и ускорили. И вот я здесь. Сигрюн? Но она уже лежала в отключке и только хрипела. Рейнир завороженно уставился на обвившие позвоночник кишки и разбухшее что-то, что раньше, наверное, было почками, а теперь больше напоминало огромных блестящих шевелившихся жуков. — Эмиль? — Миккель повернулся к нему, но тот лежал в очень глубоком обмороке, держа в одной руке свой влажно поблескивающий язык, а в другой — глаз. Судя по всему, свой. — Я-я-ясно, — с мрачным удовлетворением протянула Туури. — Принцессу тоже зацепило. Рейнир? Ты один остался. Он вложил ей в руки телефон, прислонился затылком к благословенно холодной стене и задержал дыхание. Шевеление в гортани было все яснее, чувствовалось, что эти волокна были не мертвыми, а очень даже живыми. И им нужно было место. Туури положила телефон себе на живот и демонстративно потерла ручки: — Такс-такс-такс, почитаем, какие грязные тайны есть у нашего милого мальчика. Волокна уткнулись острым концов в щитовидный хрящ и напряглись. Рейнир выдохнул. — Итак, читаю. Все готовы? Миккель? — Туури была истерично радостной, словно пыталась дожить последние часы. Хотя почему «словно». Миккель согласно кивнул. В голове Рейнира раздался какой-то хруст, может быть, выдуманный, но боль оказалась невероятно реальной. Он попытался закричать, дернулся и прижал руки к горлу. — И милый мальчик тоже согласен, — Туури провела по экрану пальцем, тот засветился. Рейнир захрипел, больно вцепился Туури в волосы, но она только ласково погладила его сжатую руку. Волокна прорвались наружу, на лицо Туури хлынула кровь, Рейнир безвольно осел. — Ну что, Миккель, готов узнать? Тот снова кивнул головой. Туури поцеловала безжизненную руку Рейнира в ладонь и прочитала: «Вирус создал я, мне очень жаль». — Миккель, ты знал? — Знал что? — Что Рейнир что-то там создал? Миккель пожал плечами, как бы говоря, что у него были более важные дела, чем слежка за сопливым пацаном. — Понятно. Врет, как дышит, — Туури снова погладила Рейнира по руке, в ответ он дернулся. Зашипела рация, и сквозь помехи донеслись обрывки слов: «унич...жить. оп...сно...оловка...». — Лучше бы это дебильное радио выдало Кэти Пэрри, так ведь, Миккель? Миккель пожал плечами, поднялся, нащупал рацию на полке этажерки и растоптал ее. Шипение затихло. — Ну, Рейнир, надеюсь, ты любишь Кэти Перри, потому что ничего больше я не знаю. Рейнир со свистом выдохнул, Миккель сложился практически пополам рядом с Сигрюн и взял ее за руку. Туури погасила экран телефона и фальшиво запела: «Days like this I want to drive away».