Часть 1
11 апреля 2016 г. в 20:19
- Он сильный, он выберется, - бормочет, как молитву, Люда Мэй Хьюитт, полоща замызганную тряпку в тазу с красной от крови водой.
На тряпку старуха не смотрит, глаза ее прикованы к кровати, где лежит подобие человеческого тела, словно в зернодробилку попавшего.
Томас смотрит туда же, и ему очень хочется ей верить.
Иногда, не приходя в себя, человек пытается шевельнуться, тревожа переломанные колесами машины кости, и глухо стонет. По заляпанной кровью форме шерифа, разорванной дорожным гравием, ползут тогда свежие красные пятна.
Люда уже на ногах не держится: слишком устала она, пока вместе с Младшим тащила Хойта к дому. Он, Младший, и помочь-то толком не мог со своей одной рукой, суетился больше.
Хотя Люда говорит - помог.
Она снова садится на корточки рядом с кроватью, приваливается спиной к груди Младшего. Холщовый подол попадает в кровавый, размытый дождевой водой след на полу, марается.
Голова у нее то и дело заваливается - Томас видит макушку с залысиной и седые спутанные волосы на затылке - но тут же вскидывается снова, когда Хойт стонет.
Какой уж тут сон, когда родной человек при смерти. И не важно, что все, что могла, Люда уже сделала.
Томас уцелевшей рукой обнимает ее за плечи, поглаживает. Вспоминает колыбельную, которую ему Люда в детстве пела, да и сейчас иногда поет. Петь, конечно, у него не получается, но он потихоньку урчит - знакомый мотив, спокойный и совсем печальный - такой, что Томас сам заплакать готов - вполне угадывается. И покачивается, пытаясь ее убаюкать.
"Мальчик мой…" - бормочет Люда, утирая тыльной стороной загорелой натруженной ладони слезы, а потом - еще пару раз встрепенувшись - засыпает.
Оставляет его один на один с шумящим в темноте ливнем и Хойтом, забывшимся тяжелым бредом.
Томасу, честно говоря, страшно.
Потому что Хойт совсем на себя не похож. Погнутый какой-то, переломанный. И пахнет, как мясо. И не говорит ничего, только мычит.
Но Люда говорит - поправится. А Люда - она мама, она врать не будет.
Да и потом - Хойт же сильный, правда. И смелый - он боец, он войну прошел.
Про войну Хойт часто рассказывает. Особенно когда выпьет. Тогда сначала про своих баб ("забывая" упомянуть, что половина из них была мертва, а вторая половина, скорее всего, предпочла бы умереть), а потом - про войну.
И хотя даже Младший понимает, что Хойт часто хвастается, про войну слушать интереснее, чем про баб, потому что страшно. А Хойту не страшно было - потому Младший им гордится. А хвастаться - это не зазорно, он бы и сам хвастался, если бы говорить умел…
Тряпка на лбу Хойта становится теплой.
Младший тянется к тазику, чтобы снова ее намочить - как может осторожно, чтобы не разбудить старуху, у которой очки сползли на кончик носа, вот-вот упадут.
Гладит Хойта по лбу - подальше от большой ссадины над бровью. Лоб у Хойта совсем горячий, а глаза под веками катаются, как будто он пытается за мухами уследить.
Томас на всякий случай мух, которые на него и на Хойта сели, отгоняет.
Но Хойту лучше не становится, не до мух ему.
Тогда Томас уже ему начинает колыбельную петь.
Ему самому спать хочется. Дождь по крыше шуршит, спокойно, как трава на поле. Да и устал он, и рука болит все-таки. Вон, даже из-под жгута опять крови маленько накапало.
Но спать Томас точно не будет. Нельзя, чтоб все сейчас спали, нельзя Хойта бросать. Хойт же его не бросал, когда его обижали. И когда на заводе он плохое сделал, Хойт его тоже не бросил.
И Люду, хотя ей вроде бы и не больно, тоже бросать нельзя.
Вот он и посидит, посмотрит.
Свет бы зажечь вот только, но вставать нельзя. Да и не надо - завтра само по себе светло станет.
Завтра вообще лучше станет, точно, нужно только досидеть.
Хойт - он ведь добрый. Хоть и смеется над Младшим иногда, зато от чужаков защищает. А в сказках, которые Люда Младшему рассказывала, добрые никогда не умирают.
Вот и у его сказки, твердо решает Младший, снова утирая с губ Хойта кровь, будет хороший конец. Он и сам не понимает, что стал уже слишком взрослым для сказок.