Твоею волей

Этот день отчаянно не нравился Полине. Ей не хотелось оставаться одной, не хотелось ложиться спать, и даже писать не хотелось. Зато желание сбежать куда-нибудь подальше от родного дома было необычайно сильным, практически инстинктивным. Только совершенно необъяснимым. Дома с Полиной жили отец, мать, младший брат, некоторое количество домашних животных, и, в какой-то степени, ее персонажи. И в норме она никуда не хотела сбегать от этой пестрой компании. Более того: она не хотела, и чтобы кто-нибудь из домашних уезжал. Но так было обычно. А сегодня с самого утра все было не так. Мало того, что снились ей какие-то кошмары, абсурдные и бессмысленные, каких не снилось с самого детства. Так она еще и чуть на работу билетером в кинотеатре не опоздала! Впервые в жизни, она проспала, потому что кошмар не желал отпускать из своих липких объятий. Дальше — больше. На работе все валилось из рук, а улыбку для каждого гостя приходилось вымучивать. Да и каштановые волосы особенно активно путались во всем, включая изящные ручки хозяйки. Еще она часто спотыкалась, отвечала невпопад, и в конце концов была отправлена сердобольной начальницей домой, приходить в себя. Когда и половины смены не прошло! А дома она поймала себя на том, что боится писать. Боится прикоснуться к ставшей практически еще одним домашним питомцем любимой клавиатуре! Словно стоит ей напечатать хоть слово — и что-то затащит ее прямо в вымышленные ею же мрачные, тягучие миры и заставит жить по их жестоким, бессердечным законам. И еще одно приводило Полину в иррациональный ужас: она не слышала их. Последние несколько месяцев она завела странную привычку мысленно как бы «разговаривать» с теми, кого придумала, и о ком не успела дописать. Они подгоняли ее писать продолжение, иронически комментировали ее действия, даже флиртовали, но ей казалось, что это просто игра, шутка над собственным воображением. А сегодня у нее перестало получаться смотреть на свою жизнь глазами персонажей. И одновременно с этим пришел липкий страх, проникающий в каждую клеточку тела, заставляющий дрожать, и смаргивать с пушистых ресниц неизвестно чем вызванные слезы. Но ведь не подойдешь же к матери со словами: «Мам, я что-то не могу воображать, словно говорю со своими персонажами, и меня это пугает. Что мне делать?» За такое сама Полина свою гипотетическую дочь сдала бы на руки добрым докторам, чтобы они подлатали ее явно съезжающую вникуда крышу. Да и чем тут поможешь, если подумать? Вот она и не стала подходить, вместо этого перемыв всю немаленькую трехкомнатную квартиру, изрядно удивив этим домашних. Когда трудотерапия не помогла, девушка начала ставить себе старые советские комедии, раньше отлично помогавшие от странного ощущения «кого-то за спиной». И даже посмеялась над ними. Но ощущение не желало проходить, и даже более того: чем больше близился вечер, тем сильнее оно становилось. В конце концов, она сделала две вещи, одна из которых стала роковой. Она попросила брата поиграть в ее комнате в компьютер, а сама выпила снотворное, в смутной надежде, что после сна все странные ощущения исчезнут, и привычный мир вновь станет нормальным, спокойным, правильным. И больше не будет никакого учащенного сердцебиения без явной для того причины, а персонажи вновь будут вызываться на разговор одним желанием своего демиурга.

***

Утро Полине отчаянно не понравилось. Когда она открыла глаза, то обнаружила себя не на родном односпальном диване, спящей возле открытого ноутбука. Нет. Она находилась на чужой кровати. Подозрительно похожей на ту, которая должна была стоять в доме одного из ее персонажей. Те же шелковые простыни темно-синего цвета, то же выкованное из серебра изголовье. И кровать двуспальная, хоть и чуть более узкая, чем обычно бывают двуспальные кровати. Но отнюдь не от этого кровь в ее ушах застучала сильно-сильно, грозясь оглушить. Она лежала лицом в подушку, а ее руки были прикованы наручниками к этому самому серебряному изголовью. А ноги раздвинуты, и тоже прикованы к стобцам в противоположной стороне. И пахло в комнате знакомо и незнакомо одновременно. Ментоловыми сигаретами. Такие курил один из ее самых… ненормальных персонажей, чье имя она боялась произносить даже мысленно. Курил обычно перед тем, как пытал до смерти какую-нибудь проститутку или просто случайную несчастную, которая приглянулась ему чем-то. Правда, он так делал лишь до того, как познакомился с главной героиней, и стал ей немного одержим, но это ничуть не умаляло напряженности ситуации. В конце концов, Полина никогда прямым текстом не писала этого, лишь домысливала. В голове ее роились панические мысли, общий смысл которых сводился к банальным «этого не может быть», «его не существует», «он, в конце концов, моя выдумка», и подобному. А запах дыма все продолжал въедаться. Сначала в волосы, потом, казалось бы, под самую кожу, проникая даже в глаза, и очерчивая пересохшие полные губы, которые она все искусала, пытаясь заставить себя проснуться. Выводы из попыток были неутешительны: это не сон. Полина на самом деле попала в квартиру к собственному воображаемому чудовищу. Но где же он сам? — Жду, — незамедлительно раздался ответ на ее мысли, хоть она и не думала их озвучивать. Голос у него был именно таким, какой она представляла. Мягкий, насмешливый баритон, обволакивающий женские уши, словно атласная ткань. Только ответ ничего не дал. Она даже не смогла определить, где персонаж находился, хотя подозревала, что сидел в кресле так, чтобы она его не видела. Он часто так делал в ее фантазиях, так и не получивших текстовой жизни. И его ответ ничего не дал. Кого он может ждать? — Других. Я же не один хочу на тебе отыграться, дорогая Демиург. А они, к моему глубочайшему сожалению, пока заняты. От перспективы повстречаться со всеми своими персонажами, включая женских, которым от нее неизменно доставалось множество мучений, Полина забилась в панике, пытаясь каким-то образом оторваться от кровати. Естественно, этим она только заставила запястья и лодыжки начать кровоточить. Было больно. Совсем не так она себе это представляла. Боль не вызывала возбуждения, только слезы и желание, чтобы это прекратилось. И это ее никто еще не трогал! В ответ на свою панику, она услышала искренний смех. Настолько искренний, насколько он мог быть таковым у этого опасного человека. — Ну что ты, дорогая, зачем нам твои бледные копии, если у нас есть ты? Ты — это гораздо лучше. Так что можешь расслабиться. Если верить твоим текстам, тебе даже должно понравиться, — насмешливо заявил он, заставив Полину покрыться румянцем. Болезненный мазохизм у женщин часто мелькал в ее творчестве. Только она сама мазохисткой не была. Всего лишь хотела, чтобы нашелся нравящийся ей молодой человек, который сам возьмет инициативу в отношениях, поскольку панически боялась отказа. — Правда, боюсь лишь до тех пор, пока ты не сдохнешь, сука, — гораздо злее добавил он. У Полины застряла в горле мольба о пощаде. Она слишком хорошо помнила, что он презирает тех, кто рыдает и умоляет оставить жизнь. Но, может, другие отговорят его убивать Полину? Слабая надежда на это удерживала девушку от истерических рыданий. — Думаешь, групповое изнасилование тебе понравится больше? — полюбопытствовал он, на сей раз, с холодной насмешкой. — Смотри, как бы сама не попросила добить. Из милосердия. Которого, твоею волей, у меня не наблюдается. Вдруг, односторонний диалог прервал оглушительный звонок в дверь. Полина услышала, как от нее отдаляется стук каблука офисных туфель, какие обычно носил ее персонаж вместе с любой одеждой. А она поймала себя на мысли, что не может произнести или подумать имена своих персонажей. Ни одного. Словно некая магия не позволяла ей этого сделать. — Ну это же банальщина! — воскликнул другой голос, тоже хорошо ей знакомый. Мелодичный, как ручеек где-нибудь в горах, даром, что принадлежал не совсем человеку, имеющему сознательно созданную вторую личность, куда более жестокую, нежели основная. — Имена дают власть. Поэтому мы у тебя эту власть забрали. Ты не сможешь ни вспомнить, ни услышать, ни произнести те имена, что дала нам. Советую для удобства звать его — Вторым, меня — Третьим, а того, кто еще не пришел — Первым. В порядке хронологии появления, так сказать. Больше никто не придет. Помнишь, я говорил тебе: общаться с Демиургом могут лишь те, в чьей истории не стоит точки. Полина помнила. Она действительно вела подобный мысленный диалог, и это было не так уж и давно. Помимо этого, Третий говорил ей, что не появляются и те, кого она прописала слишком плохо, и из-за этого они не ожили. Девушка от души пожалела, что вообще научилась писать, вызвав этим дружный смех совершенно непохожих между собой Третьего и Второго. Ой не нравилось ей все это. Если они спелись, значит, она попала. Но неужели Первый и Третий тоже хотят ей смерти? — Как тебе сказать… Видишь ли, если ты умрешь здесь — мы сможем сами вершить свою судьбу. Так что я не так, чтобы возражаю. Ты дала мне удобный способ совершать что угодно, не мучаясь потом виной, — Полина услышала в голосе странную улыбку. И похолодела. Дела принимали совсем скверный оборот. Ее опасения подтвердились, когда он добавил чуть другим голосом, таким, который использовал, погружаясь в свое альтер-эго: — Но даже не думай, что твоя смерть будет легкой, Демиург. Она осознала, что ей все равно, как она тут вообще оказалась. А вот желание выбраться росло с каждой секундой, но она отчетливо ощущала: если она не вспомнит имен, ей крышка. Но помнила все, кроме этого. Привычки, предпочтения в сексе, детские и юношеские травмы, первого убитого человека, внешность, каких женщин предпочитали (преимущественно кареглазых шатенок, как она сама). Все, кроме имен. Имена словно стерлись из памяти. И она могла поклясться, что друг к другу они обращались по именам! Только услышать их не могла. Все, как и сказал Третий, все же чуть более дружелюбный, чем Второй. Снова раздался звонок в дверь. Девушка ощутила, как страх превращается в откровенную панику, поднимаясь откуда-то из низа живота, и переползая в горло, оставляя во рту привкус тошноты и почему-то крови, которую ей пока что никто не пустил. Сейчас придет Первый, и… что они будут делать? Пытать ее? Или сначала хотя бы дадут сказать что-то нормальным образом? Полина понимала, что ей не позволяют говорить, довольствуясь неконтролируемыми мыслями. Равно как и то, что обездвижить ее могли аналогичным образом. Наручники были антуражем, позволяющим ей окунуться в то, во что она окунала своей волей множество вымышленных женщин. Да это же какой-то долбанный абсурд! Тем временем, она спиной ощутила, как в комнату вошел Первый. Он сначала убрал ее волосы со спины, а потом, словно подумав, поднял ее за них, вынуждая посмотреть в свои ярко-синие глаза. Красивое лицо, окруженное ореолом черных волос, было искажено от ярости. И от этого человека она надеялась получить пощаду? Да он же ненавидит ее больше двух других, вместе взятых! — Я же говорил тебе, оставь рассказ замороженным! Не пиши этого! Говорил, верно? — зло поинтересовался он, обвиняя. — Д-да, — слабо просипела Полина, наконец, обретая возможность говорить. Впрочем, она ей не слишком-то радовалась. — Дрянь! — бросил он зло, опуская голову девушки обратно на подушку с такой силой, что у нее начала болеть шея. Полина вспомнила, как спустя три года все-таки обновила одну из своих работ, где по сюжету Первый, будучи под вражеским управлением, должен был изнасиловать свою возлюбленную. Она даже мысленно спросила себя, с чего вдруг ожидала от него поддержки. И со странной ясностью поняла: если бы не это так порадовавшее ее тогда обновление, она бы здесь и не оказалась. Первый, как самое первое ее по-настоящему живое творение, ее Адам, в некотором роде управлял остальными. С не меньшей ясностью она поняла и то, что само ее появление здесь — его идея. Она зарыдала, тщетно пытаясь не выть в голос от ужаса своего положения. Полина была обречена, и очень хорошо это понимала. — Надо же, дошло, — с холодной иронией заметил Второй. — Медленно же она думает, — фыркнул Третий беззлобно. — Если бы думала еще медленнее, может быть, осталась бы жива, — констатировал Первый с ненавистью. Они посовещались о чем-то, чего Полина не услышала, после чего Третий, как самый спокойный из них, подошел к постели и отстегнул поочередно все наручники, освобождая ноющие лодыжки и запястья. Она осознала, что места, где наручники впивались в кожу, теперь немного кровоточат. Затем приказал ей: — Сядь на постели, и замри. Я хочу, чтобы ты запомнила последние сутки своей жизни. — Мы хотим, — спокойно поправил его Второй. Полина ощутила, что не владеет собой, и против собственной воли в самом деле села, развернувшись к ним. И начала рассматривать. Второй притягивал взгляд больше двух других, примерно так же, как притягивали ее в свое время статьи о маньяках, или высокие крыши, к краю которых хотелось подойти. Он был одет в черные брюки и белую, полурасстегнутую рубашку, подобную той, в которой он первый раз соблазнил героиню своего цикла рассказов. В глубине его серо-стальных глаз виднелось нечто темное, первобытное, и одновременно с тем порочное. Нос был прямым, а лицо словно выточено из мрамора самим Сатаной. Она вспомнила, как нарекла его красоту «дьявольской», и согласилась сама с собой. Правда, его золотисто-каштановые волосы были уложены в хвост, и были длиннее, чем она описывала, но это ее не удивило. Ожил, значит. Третий тоже немного отличался от образа в голове Полины. На голове у него был творческий беспорядок, напоминавший о приснопамятном Гарри Поттере. О нем же напоминали и глаза лиственно-зеленого цвета, большие и любопытные. На этом сходство заканчивалось. Волосы Третьего были пепельные, на дне глаз затаилась какая-то боль, а сам он, одетый в серый комбинезон весьма потрепанного вида, был похож не на стройного эльфа, каким должен был быть, а на бухенвальдского заморыша. Это явно была та его версия, что была посреди основных злоключений. Та, которая едва не потеряла свою девушку волею Полины. Она нервно вздрогнула. Рассматривать же Первого повторно не имело смысла. Полина и так каждой клеточкой своего тела ощущала его жгучую ненависть, грозящую немедленно перетечь в агрессию. Все трое смотрели на нее, как на лакомый кусочек и козла отпущения одновременно, вызывая тем самым желание сбежать отсюда, где бы это «здесь» ни находилось. В конце концов, она не выдержала: — Отпустите меня! Я… Я напишу все, что вы захотите, правда. Только… не надо делать того, что вы задумали. Я хочу… я не хочу умирать! Второй расхохотался, только смех его был холоден и пробирал до костей. Третий иронично заметил: — Не переживай. Ты пока не хочешь умирать. Немного времени с твоими любимыми творениями, и ты будешь совершенно иного мнения на этот счет. Первый же не сказал ничего. Вместо этого он резко подошел к ней, и ударил в живот. Воздух из легких сразу куда-то пропал, и девушка сложилась пополам от боли. Удар был профессиональным и пугающе искренним. Двое других восприняли этот жест как знак того, что можно, наконец, перестать попусту трепать языком. Она ощутила, как рука Второго рвет пуговицы на ее любимой черной рубашке, и успела даже удивиться тому, что была здесь в ней и джинсах, а не в том, в чем ложилась спать. Третий же почти лениво взял ее за волосы, и болезненно поцеловал. Она успела услышать что-то вроде «всегда мечтал узнать, каковы на вкус Демиурги», прежде чем до нее начало доходить, что происходит. Ее решили изнасиловать ее собственные персонажи. Втроем. И отстранено отметила, что это вполне в духе каждого из них, если привести их в определенное состояние. После этого всякие «отстраненные отметки» отошли на второй план, поскольку их затмила боль. Боль в горле, от проникающего в него члена, и от того, что Полина задыхалась, не в силах избавиться от рефлекторно возникшей рвоты. Боль внизу живота, неизбежная для девственницы, находящейся в ужасе. Боль от того, что кто-то из них шутки ради пытался запихнуть ей промеж ягодиц неизвестно откуда взявшуюся бутыль от шампанского. Боль в области груди, которую зло мяли чьи-то руки. Словом, ничего кроме боли и отвращения Полина не ощущала, но какая-то, крошечная часть ее сознания все еще надеялась, что происходящее — лишь излишне реалистичный кошмар. И скоро она проснется, и посмеется над тем, что вытворяет ее неадекватное подсознание. С этой надеждой пришлось расстаться, когда персонажам надоело ее насиловать, и они бросили ее, растерзанную и истекающую кровью, на постель. От потери крови Полина потеряла сознание, но очнувшись, обнаружила, что Третий как раз заканчивает оказывать ей медицинскую помощь. Нужные знания были как минимум у двух из трех, но она не удивилась, увидев именно его. Она подняла бледное, испуганное лицо, и поняла, что снова не может говорить. А ведь кричать — могла, и орала от боли еще несколько часов назад, умоляя отпустить ее, обещая написать все, что им будет угодно. Она поняла, что дара речи ее лишали по усмотрению Первого. А он ее оправданий слушать не желал. Да и после случившегося она уже не хотела их давать. — Что ты хочешь давать, уже никого не волнует, как видишь, — насмешливо заявил Третий, заканчивая обрабатывать глубокие царапины у нее на груди, оставленные его же когтями. — А что касается твоего вопроса… Ну, будь ты кем-то другим, мы могли бы просто тебя запытать. Но, видишь ли, из-за своего одиночества, ты заложила в нас неосознанное влечение к себе. Так что Второй предложил совместить приятное с полезным. Первый согласился, а я не стал возражать. Полина тихо заплакала, предчувствуя, что совмещение «приятного и полезного» будет длиться слишком долго для ее хрупкой психики. Она подняла заплаканную мордашку на Третьего, как на самого милосердного, умоляя добить ее, просто убить, без пыток. Третий хищно ухмыльнулся. — Я же говорил, ты быстро передумаешь насчет жизни. Слабачка. Мы переживали вещи и похуже, и продолжали жить… Она поняла, что его милосердие не менее обманчиво, чем иллюзия наличия у него двух личностей. Это не конец. Это только начало. Конца.