От победы к победе

Море оставалось спокойным вот уже несколько дней подряд, и вскоре на горизонте должен был появиться корабль: торговый и хорошо защищенный, как это водится у купцов. Старая примета: поскупишься на охрану – будешь потом скупиться всю оставшуюся жизнь. Женщина, прижавшая к правому глазу окуляр подзорной трубы, недовольно хмыкнула. Где же он, этот корабль? Или хотя бы небольшой шторм, который перетряхнет набившую оскомину рутину? Ведь затишье – оно всегда к буре. Женщина опустила подзорную трубу и с еле заметным вздохом оперлась руками о перекладину. Думала ли она когда-нибудь, что полюбит эту бездушную скотину, чье настроение меняется чаще, чем у нее самой? Гадала ли в ночи, стремясь увидеть лик будущего? Верила ли, что найдет свое счастье здесь, на посудине, скрипящей так, словно вот-вот развалится? Она имела в виду море, конечно: то бурлящее, то смирное, то крикливое, то ласково молчаливое. Море, к которому раньше она приходила лишь затем, чтобы посмотреть, какие диковинки покажут заезжие моряки. Теперь она и сама – диковинка. Женщина на корабле – к несчастью, до сих пор уверены некоторые из команды. Они угрюмо смотрят на нее и складывают пальцы особым образом, чтобы защититься от злых духов, которые ныне живут в трюме корабля. Женщина покачала головой и чуть улыбнулась. Пусть так. Она готова быть злым духом, лишь бы не возвращаться в ту трясину, из которой с таким трудом выкарабкалась. – Мила! – окликнули женщину, и она нехотя повернулась. – Чего тебе, Сми? Коротышка в смешной шапке, с которой он отказывался расставаться даже во сне, подал Миле открытую флягу. – Джонс велел передать. Сказал, замерзнешь еще. Мила взяла флягу, повертела ее в руках, отхлебнула чуток и вернула Сми. Ром, конечно. Сложно ожидать чего-то другого в то время, когда они уже несколько недель не заходили в города. – А ты можешь ему передать, что он может прийти и согреть меня, если боится, что я замерзну. Она отвернулась, хмурясь. Проявил заботу, надо же. А сам сидит над своими глупыми картами и чертит маршруты, все надеется, что однажды «Веселый Роджер» натолкнется на остров с сокровищами. Мила снова подняла подзорную трубу. Пусто. Горизонт чист, как тело девственницы. Сми все еще топтался рядом, когда Мила решила ненадолго спуститься в свою каюту. – Что еще, ну? – грозно прикрикнула она на матроса. Тот потупил взор. – Велено не отходить, пока не допьешь, – и Сми снова сунул Миле флягу. Мила резко выдохнула, вырвала у Сми флягу, расплескав добрую половину, и решительным шагом отправилась в каюту. Правда, пока не свою. Он сидел за столом с развернутыми картами, конечно же – ее красавчик-капитан, – и легкая небритость придавала ему вид одновременно глупый и дерзкий. Возможно, что дерзость как раз и была глупостью, но сердце Милы таяло каждый раз, как она смотрела на Киллиана Джонса – единственного настоящего пирата на многие мили вокруг. Любила ли она его, когда согласилась сбежать с ним в бескрайнюю водную степь? Любила ли она его, когда они впервые шли на абордаж, а после, разгоряченные битвой, комкали простыни? Любила ли она его, горланящего песни на всю таверну и хлещущего ром? Джонс был ее бурным морем и опасным ветром, и она выбрала его взамен слабого потрескивания домашнего очага. Мила тряхнула головой и с силой хлопнула дверью. – Долго ты тут будешь отсиживаться? – она опустила на стол перед Джонсом флягу, зная, что та непременно оставит след на карте. Джонс поднял на Милу ленивый взгляд. – Любимая, ты пришла сказать мне, что схватка близка и пора браться за саблю? – он изогнул брови, под которыми весело блестели голубые глаза. Мила не могла на него долго сердиться, но очень старалась. – Любимая пришла сказать, что капитану не пристало столько времени проводить вдалеке от своей команды. Джонс откинулся назад и лукаво поманил ее к себе. Разумеется, она не пошла: скрестила руки на груди и осталась стоять там, где стояла. Джонс пожал плечами и снова принялся разглядывать свои карты, лишь изредка посматривая на Милу исподлобья. Он был словно море. И, как и море, Мила никак не могла его покорить. Или покориться сама. Они все-таки дождались корабль: торговый и очень хорошо защищенный. Перекинули крючья и, обнажив сабли, ринулись на чужую палубу, готовые обагрить ее кровью, возможно, что своей. Мила смеялась, запрокидывая голову, и близкое счастье дурманило ее сердце, затапливало лавой, вспенивало кровь и заставляло драться все отчаяннее. Это была ее стихия – стихия борьбы. Быть может, не для нее была написана судьба мужней жены, чей удел – прясть по вечерам и доить корову по утрам. Быть может, ей уготовано было именно это: лязг и звон сражения, запахи чужого страха и пота, бьющие в нос, брызги крови, рисующие причудливый узор на лице, и долго не проходящее волнение. Мила, хохоча, уворачивалась от занесенных сабель, верхом на просоленном ветре пролетала под неминуемыми ударами и протыкала доспехи насквозь. Когда все закончилось, над морем встали сумерки. Пираты перетащили на «Веселого Роджера» все, что сумели, и отпустили торговцев с миром, покидав их оружие за борт. Капитан кричал что-то гневное и грозил кулаком, но лишь смех слышался ему в ответ. Команда во главе с Джонсом весело распивала захваченное вино, а Мила, так и не разжавшая руку и не выпустившая эфес сабли, смотрела на них, унимая сердцебиение. Именно тогда Джонс повернулся к ней и вновь поманил к себе, как в каюте. И вот теперь она пришла к нему: горячему после битвы, испившему вместе с вином вражеской крови, с дико блестящими возбужденными глазами. Ближе к утру Мила, не обнаружив Джонса в постели, выбралась на пустую и притихшую палубу. Он стоял за штурвалом, обнаженный по пояс, и, задумчиво глядя вдаль, то и дело прикладывался к фляге. Прекрасный и свободный пират, ловко управляющий своим кораблем и любящий выпить. А какой пират не любит? К тому же это прекрасный способ согреться после того, как промок во время жестокого шторма. Миле не в чем было упрекнуть своего Киллиана, может быть, однажды и она привыкнет к вкусу его крепкого пойла. – Ты чего не спишь? – спросил Джонс Милу, когда она поднялась к нему и встала рядом. Мила пожала плечами. Потом выпростала руку из-под покрывала и указательным пальцем повела по длинному извилистому шраму, пересекающему грудь Джонса. Джонс следил за ней, затем перехватил руку. – Ты хочешь еще, любимая? – он прижался губами к шее Милы, лаская ее языком, но Мила его оттолкнула. – Не сейчас. К собственному удивлению, она хотела совсем другого. Возможно, только сейчас она начинала понимать, что и это ей нравится тоже: затишье после бури, когда тело восстанавливает силы, а мысли так ленивы и охотно путаются. В затишье виделась своя, особая прелесть, от которой Мила зачем-то так упорно отказывалась. – Я останусь, ступай, – Мила погладила Джонса по щеке, потом потянулась вперед и легко поцеловала в губы, хранящие привкус рома. Любила ли она его сейчас, когда вокруг все спокойно и тихо, и только звезды на светлеющем небе смотрят на них с легкой укоризной? Сейчас, когда возбуждение не будоражит кровь, когда не дышится тяжело и не хочется еще одной схватки в узкой постели? Когда предвкушение новой схватки где-то далеко, а рядом – лишь сонная гавань с пустыми рыбацкими лодчонками? Джонс смотрел на задумавшуюся Милу и улыбался, чуть щурясь. Потом отсалютовал ей рукой и ушел к себе, ни разу не обернувшись. Мила выдохнула и запрокинула голову, до боли в глазах всматриваясь в почти угасшие звезды. Сейчас и тогда. И на веки веков.